– Все?! – Знаю, знаю, это было неправильно. Глупо. – Мягко говоря. – Гарриет вперила в меня долгий взгляд, отвела глаза, шумно выдохнула. С минуту мы сидели молча. – Что ж, друг, меня там не было, а тебе я велела: приведи моего брата. Ты справился, это главное. Спасибо. Погоди, а сам-то Роберт хочет с Мэри быть? – Говорит, что хочет. – Семь пятниц у него на неделе! – Это еще не все, Гарриет. – Не все? Чего ж тебе надобно? Чтоб я целый штат переправила? Я рассмеялся: – Нет, я о другом. Уезжаю я, Гарриет. Домой, в Виргинию. – Ясненько. Поглядел, как дело делается, – можно и ехать. – Вовсе не в этом причина. Вдобавок я все равно ведь коня своего пока не оседлал. – Потерпи. Все получится. Не была бы я уверена насчет тебя, вообще бы уменье свое не явила. Думаешь, я перед всяким раскрываюсь? Как бы не так! Ты первый и единственный. Ты тоже Паромщик, мы с тобой равны, Хайрам. Другие – они только советы давать горазды или хаять. Сам увидишь, когда коня оседлаешь. Тотчас полезут, знай успевай отбиваться. Я это не со зла говорю. Виргинская ячейка хорошо работает, агенты тамошние мне по нраву – они к Богу сердца свои стремят. Но ты, Хайрам, не дай им волю над собой взять. С них ведь станется. Втянут тебя в свои плутни – самим хоть бы хны, а тебе расплачиваться. Чем? А вот чем я расплачиваюсь. Видел, какая вернулась? Как нынче целый день подняться с постели не могла, сейчас перед тобой какая сижу? Обычные люди – они забывают, их забвением Господь благословил. Мы, Паромщики, помнить должны. А это больно, друг, больно и тяжко. Взять меня: если бы не братья, не хор, я бы не сдюжила в этот раз. – Туго придется – Кессии черкни пару строк, она мне на словах передаст. Мы ведь с нею всегда рядом. Совет понадобится или не захочешь один это бремя тащить – я у тебя есть, помни, Хайрам. Никому неведомо, чем для Паромщика все закончиться может, куда воспоминания заведут его, где он затеряется. Рискуем мы, Паромщики, ох как рискуем. Обещай, Хайрам, что свяжешься со мной через Кессию. Я обещал. Мы еще поговорили о том о сем; скоро Гарриет выдохлась и пошла спать в мою комнату, а я отключился прямо на диване. Наутро меня разбудили веселые голоса. Я поспешил в столовую, где обнаружил Рэймонда, Оту и Кессию. – Новости есть, – объявил Ота, сияя лицом. С того дня, как стало известно, что Лидия и дети в тюрьме, а Блэнд убит, я не видел Оту столь исполненным надежды. – Новости? Какие? – Про Лидию и детишек, Хайрам. Похоже, скоро мы их вызволим. – Как? – Хозяин, Мак-Кирнан, продает их. Мы от посредника узнали, – ответил за Оту Рэймонд. Кессия на этих словах достала из сумки небольшую книжку. – Обычно мы так не делаем, Хайрам, но надо ведь людям про наши страдания рассказывать. Она протянула мне книжку, и я прочел название: «Похищенные и выкупленные». Бегло пролистал – оказалось, это история рабства и побега Оты Уайта. – Здорово, – отреагировал я. – Ну а план-то в чем заключается? Объяснять взялся Рэймонд: – Ота и еще несколько наших отправятся на Север. Проедутся по разным городам, будут выступать в аболиционистских обществах и продавать книги. На вырученные деньги мы выкупим Лидию и детей. Я вытаращил глаза. – А Мак-Кирнан, видимо, будет сидеть и терпеливо ждать, пока вы достаточно заработаете? После того, что ему устроили? – Скажи уж: после того, что ОН устроил! – вскинулся Ота. – Блэнд мертв по его милости. А насчет Лидии он знает: мы ее не бросим, так и так он и ее лишится, и детей. Конечно, гадко оно – своих же за деньги выкупать, да дела такие, что в позу не встанешь. – И не надо, не надо в позу становиться, – зачастила Кессия. – Появился шанс вызволить семью – пользуйся, не тяни. Все сделай, что от тебя зависит, а белые… что ж, им еще на Страшном суде ответ держать. Перед Господом Богом. – Конечно, – поддержал я. – А новость и у меня имеется. – Уезжаешь, да? – уточнил Ота. – Уезжаю. Домой. Я уже не тот, что прежде. Из всех троих меня разве только Кессия поняла. Ну и ладно. Пусть для Оты и Рэймонда смысл моей фразы остался темен, я должен был ее произнести. Город Филадельфия, братья Уайт, Марс, Мэри Бронсон, все остальные изменили меня кардинально. И пусть они об этом услышат. Но, не привыкший говорить, все еще внутренне скованный, из огромных своих словесных запасов я, как скупец из лабаза, отпустил только ничтожное: «Прежнего Хайрама нет». – Ага, мы знаем, – усмехнулся Ота. Встал из-за стола и обнял меня. Глава 27 Я не мог вернуться в Виргинию, то бишь в гроб, не раскрыв Кессии своих планов – они ведь касались ее напрямую. Ноябрьское воскресенье выдалось морозным. Мы с Кессией брели к набережной Скайкилл-реки. Ветер дышал сухою листвой, и Бейнбридж-стрит, некогда отпугивавшая меня, теперь казалась прекрасной, ибо я научился находить прелесть во всем филадельфийском. Сравнительно недавний хаос преобразился, и даже зловоние сточных вод и нищие на мостовых не были диссонансом. Пестрые же толпы, что тек ли из кварталов ленточной застройки, набивались в омнибусы, вваливались в посудные лавки, торговались с галантерейщиками и бакалейщиками, – эти толпы в моем теперешнем восприятии только обогащали городскую симфонию. Отмечая про себя номера улиц, мы добрались до реки. Набережная лежала перед нами, пустынная в этот ранний час. Кессия поежилась, плотнее запахнула шаль и произнесла: – Всегда мне плохо, как дело на зиму повернется. Мы ведь народ южный, слыхал небось о тропиках? А это – холод, снег – точит нас, гробит. – Нет, я осень люблю. Спокойное время, умиротворяется земля. Лето – оно землю изматывает, а когда октябрь настанет, так ясно: можно отдыхать. Заснуть, забыться до весны. Это даже в городе чувствуешь. – Ну не знаю. – Кессия покачала головой, хохотнула, сунула под шаль ладони. – Усни-ка попробуй при таком ветрище! Нет, мне надобна весна – чтоб поля зеленели и цветы цвели. – Жизнь, иными словами? Пробуждение? Не согласен. Осенью мир правдивее, потому что это время умирания. Что в природе, то и среди людей. Мы уселись на скамью. Кессия взяла меня за руку, и прижалась ко мне, и чмокнула в щеку. – Как ты вообще, Хай? – Много пережил. Перечувствовал много. – Еще бы. По себе знаю. Каждый раз, когда с Элиасом прощаюсь, будто сердце дома оставляю – так вот вырву с корнем из груди да на стол и положу. – А он как переносит? – Элиас-то? Поди пойми. Утешаюсь, что ему разлука тоже не больно приятна. А чтоб прямо спросить – уволь. И потом, я ведь и сама не из таковских женщин, которых к очагу можно привязать. Другой бы давно плюнул, а Элиас мой вот держится, не уходит. Наверно, тут дело в Гарриет. Мы с нею похожи нравом, и Элиас, когда глаз положил на меня, уж знал, с кем связывается. Может, я ему и глянулась, потому что независимая. Вольная потому что. Кого он прежде меня видел – те все вольные, вот он и привык. А ведь так и надо, чтоб не сидеть клушей да голову в плечи не втягивать. Кессия помолчала. – Хозяйство зато в забвении. Нету никакого женского догляда. Не лежит у меня душа к домашним заботам. Элиас все хочет прислугу нанять, а я ему: давай нанимай. Новую женщину в дом пустишь – прежней лишишься. Мы посмеялись, и тут я спросил: – Может, и не лишится прежней-то, а? Кессия только фыркнула: – Э, да они тебе тогда, на съезде, свободной любовью вовсе голову задурили! – Свободная любовь тут ни при чем. Я о твоей матери говорю. Игривость Кессии мигом пропала, взгляд устремился за реку. – Неправильно это, что с вами сделали, – продолжал я. – Что разлучили. – Других тоже разлучают, Хай. Ты что, решил всей Виргинии войну объявить? – Кое-кому вызволение обещано. До смерти Блэнда еще. – Но только не Фине. – Верно. Ей не обещали. Если честно, у меня даже плана пока нет. Я только знаю, что я перед Финой в долгу. Я вот на Тайную дорогу попал, и я рад, очень рад. Но это не по моей воле произошло. Меня просто втянули. Если я попрошу за женщину, благодаря которой вообще выжил, вряд ли меня в виргинской ячейке поддержат. – Это точно. В Филадельфии поддержали бы. Ота, Рэймонд, Гарриет – они бы в нитку вытянулись, но спасли бы мою мать. А виргинские – нет, от них не жди. – Знаю, Кессия. Сам с ними чуть не полжизни дело имею. Мутные личности. Ну да все равно. Я Фину вызволю. Когда и как – не спрашивай. Просто помни: твоя мать будет свободной. Кессия, до сих пор зябко прижимавшаяся ко мне, выпрямилась, откинулась на спинку скамьи. Прилетела стайка воробьев, и тут же появился лунь, закружился над ними, беззащитными. – Я была бы счастлива снова жить с мамой. В другом мире. Но я… я боюсь встречи. Не моя вина, Хайрам. Я много лет назад попрощалась, вот почему я тебе сейчас не говорю: давай скорее вызволяй ее, жду не дождусь и так далее. А знаешь, каково с матерью навек прощаться? – Знаю, Кессия.