– Еще как должна. И буду! Буду! – Нет, мэм, не будете. Он скрытничал, но я скажу вам правду. Броадус решил продать вашего мужа. Когда это случится, вы с Робертом только в раю свидитесь. Поверьте, у вас больше шансов по воде пройти аки посуху, чем Роберта вашего снова обнять. – Он уже год с этой девкой путается. И что-то я не слыхала, чтоб старый Броадус кого вздумал продавать. Роберт работящий да смирный. Таких с молотка не пускают. – Как раз таких и пускают, Мэри. За таких цену хорошую дают. Неужто вы и впрямь думаете, что хозяин добрый; на него, главное, работай до седьмого пота – и он не продаст, пожалеет? Когда это смирение или трудолюбие кого из наших спасало, а, Мэри? Знаете, я тут прошелся по окрестностям, и вот что я вам скажу: разорится скоро ваш Броадус. Уж мне-то поверьте, я подобных плантаций навидался. Любой хозяин, когда его прижмет, начинает людей распродавать. Обычное дело. Послушайте меня, Мэри. У вашего Роберта две дороги: с молотка пойти прямиком на Юг или со мной – к свободе. Если бы на Тайной дороге имелся устав, получалось бы, что я нарушаю все его основные законы – прямо по списку, по порядку. Первый из них – агента никто не должен видеть, кроме лиц, непосредственно им вызволяемых. Второй: агент ни при каких обстоятельствах не излагает истинного своего плана. Сочинять можно и нужно – правду говорить нельзя. Но куда мне было деваться? Время поджимало, Мэри грозилась не в шутку и ущерб делу могла принести чудовищный. – Тайная дорога свободы дает вам надежду, Мэри. Даже не просто надежду, а реальный шанс на воссоединение с мужем. Мне больно разбивать вашу семью. Я сам разлучен с одной девушкой… Она осталась в Виргинии, я о ней ни на минуту не забываю. Всегда она со мной в мыслях – и днем и ночью. Оторвали меня от нее. Только лучше, куда как лучше, если муж ваш отправится со мной на свободный Север, чем если его погонят на Юг. Вот тогда он для вас все равно что умрет. Или так, или так, Мэри. Третьего не дано. Я знаю, вы ребенка ждете. Поэтому вам сейчас с нами нельзя. Но мне понятна ваша тоска. Я сам сиротой рос. Мою маму продали на Юг, а отец… отец мой – ничтожество, он и плевка не стоит. Вы боитесь, Мэри, что дитя родится без отца; клянусь, я вам сочувствую, как родной сестре сочувствовал бы! К сожалению, выбирать не приходится. Роберта вы все равно лишитесь. Либо мы его заберем, либо они, хозяева. Что мы за люди, чем занимаемся, вам известно. Вы также знаете, что мы слов на ветер не бросаем. Мы не успокоимся, пока не вызволим и вас, и ваше дитя, пока вы не обнимете мужа где-нибудь в свободном северном штате. Мэри, глядевшая на меня во все глаза, вдруг покачнулась, отступила на шажок и простонала: – Нет, нет, нет! – И затрясла головой. А мне представилась София – она вот так же стонала, вот так же отрицала реальность, когда нас с нею окружили Райландовы ищейки. Эта кошмарная сцена была живо вытеснена другой, которая имела место в Брайстоне, перед операцией по спасению Парнела Джонса. Я подозревал бог знает что – и тогда Исайя Филдз стал Микайей Блэндом; назвав свое настоящее имя, рассеял мои страхи. Вера стала взаимной – Микайя открылся мне, и я больше не сомневался в чистоте намерений всей организации. Теперь, вдохновленный, я пошел на новый риск. – Мое имя, – заговорил я, – настоящее имя – Хайрам. Роберт Росс – мой пассажир, и я берусь переправить его в безопасное место. Жизнью поклясться готов, мэм, – ваш муж не погибнет. И вас мы тоже не оставим. По щеке Мэри покатилась, блестя, крохотная слезинка – знак, что женщина оттаивает. Почти толкнув меня, она шагнула к койке. – Ну если только ты шашни завел, если дурить меня вздумал – держись, Роберт Росс! Застукаю вас – тебя да девку с Дженнингсовой фермы, – тогда Хайрамом этим, или как там его, не загородишься, речами про свободу не отмажешься! Мне, конечно, следовало отвернуться. Роберт и Мэри заслужили минуту наедине, которая, как я знал не хуже их, не скоро еще им выпадет. Но отвернуться я не мог. Свои же собственные слова, да еще мысли о Виргинии, о Софии, заставили меня окаменело смотреть на эту пару. Роберт притянул к себе Мэри, поцеловал с нежностью. – Я не к девчонке сбегаю, родная. А ради девчонки. И она, девчонка эта, ты самая и есть. Долгое объяснение задержало нас с Робертом. Если бы ему удалось улизнуть незаметно, мы бы пробирались через лес. Теперь медлить было нельзя, и мы вышли на дорогу. Гарриет (не зря ведь ей приписывали качества истинного пророка) предвидела такое развитие событий. Для того и велела мне подготовить пропуска. Итак, мы направлялись к родителям Роберта – мамаше Рит и папаше Россу; я, не представляя, где они живут, полностью доверился своему «пассажиру». Гарриет позаботилась, чтобы каждый участник операции знал только то, что ему положено. Тогда, буде он попадется, никакие зуботычины и никакая плеть не вытянут из него достаточно деталей, чтобы ищейки получили целостную картину. Поначалу Роберт ограничивался фразами типа «Сейчас направо» и «Тут налево». Я с расспросами не приставал. Прощание вышло тяжелое, и жестоко с моей стороны было бы вынуждать Роберта заново пережить все детали. Однако примерно на полпути случилось то, что всегда случалось с людьми в моем присутствии. В определенный момент Роберт заговорил: – Ты ж догадался, что я ее оставить хотел, верно? – Ну да. Так ты и оставил. – Я не про то. Я хотел ее насовсем бросить. Без возврату. А самому чтоб новую жизнь начать на Севере. – А ребенок твой как же? – Ребенок не мой. Я точно знаю. И она знает. Целую долгую минуту висела тишина. – Броадуса ребенок, да? – спросил я. – Да, Броадуса, только не старого, а молодого. Сына хозяйского. Они с Мэри почти однолетки. Игрались вместе. Должно, он еще тогда на нее запал, на Мэри-то. А их разлучили, как водится у белых. Ну вырос Броадус-младший и, верно, решил: можно похоть утолить. Какое дело ему, что Мэри честная? А может, она и сама была не прочь. Далась же. Далась, говорю, не оттолкнула. – Как она могла хозяина оттолкнуть? – А я почем знаю? – Лицо Роберта исказилось, словно от боли. – Другие же выкручиваются? Или нет? Короче, будь я проклят, если на горб себе дитя посажу, которое от белого зачато. – Поэтому ты решил бежать. – Вот именно. – А насчет продажи выдумал, да? – Сначала выдумал, а потом вышло – накаркал. Ладно, думаю, продадут – само собой все разрешится. Оно, конечно, в Натчез неохота, но, раз там я Мэри забуду, позор свой забуду, может, это и к лучшему. – Ты серьезно считал, что на Юг загреметь – к лучшему? – Да. Очень уж тошно мне было. Если бы не Гарриет, не родители, совсем хоть пойди да удавись. Обнадежили они меня. Сказали, на Севере жизнь другая совсем. Гарриет хотела нам обоим побег устроить, да я уперся. Не согласный, говорю, чтоб чужое отродье, да еще от белого, растить; ищите дурака. Новая жизнь – так уж новая. Гарриет урезонивала, я не слушал. Или по-моему, или пускай Броадус меня продаст. Вроде решили, а времечко-то не ждет, разлука все ближе. Как подумаю, что скоро с Мэри навек расстанусь, хоть вой. Стало мне казаться, что не очень оно худо, и мало ли чего не бывает в жизни – короче, дал слабину. А тут ты со своей клятвой… – Прости. Откуда же я знал? – Да какое там «прости»! Ты словами сказал, что на сердце у меня было. Не могу без Мэри жить, и все тут. Мне и свобода без надобности, если голову нельзя к коленям ее приклонить. Вот только ребенок… Это ж стыд и срам – чужого взращивать, да еще и хозяйского… Да ты понимаешь ли, как оно гложет? – Понимаю. Конечно, я понимал. Я чувствовал то же самое. Но мысли мои были заняты не только собою и моей Софией, не только Робертом и Мэри – нет, я брал шире. Я думал о дне, когда встретил Кессию, о тогдашних обстоятельствах и потрясениях. Передо мной так и стояли женщины в рабочих комбинезонах, в ушах звенело заявление о гнусных заговорщиках, которые вздумали обокрасть целых полмира. Лишь теперь я понял: а ведь и я заговорщик, да еще какой гнусный! Кто размечтался Локлессом владеть? Кто на Софию губу раскатывал? Кто секунду назад сказал про себя: «моя София»? – Вечно нам надкусанное достается, порченое, – негодовал Роберт. – Вечно объедками с господского стола пробавляемся. Сказки послушать – там рыцари да чистые девы, а у нас что? Хозяин попользует и бросит, а ты подбирай. – Так и есть, – заговорил я. – Но ты кое-чего не знаешь, Роберт. Белые господа тоже в навозе по уши. Сына или дочь зачать от рабыни, для рабства – это, по-твоему, не грязное дело? Мы хоть понимаем, что ́ вокруг нас, мы благословенны. – Это мы-то? – Да. Нам притворяться не нужно. Я сам не сразу понял. Прежде близких потерял, прежде тоски полной ложкой зачерпнул. И вот что я тебе скажу, друг. Насмотрелся я, как белая знать живет. Чем так жить, лучше я с теми останусь, кто в рабстве до сих пор, лучше буду по грязи ходить, да не врать себе, что это не грязь. Белые – они в своем собственном навозе барахтаются, да у них ни глаза не видят, ни носы не чуют. Им кажется, чистенько вокруг них и сами они чистенькие. А ведь никто не чистенький в нашем мире, ни один человек. Так-то, Роберт Росс. Глава 25 Ближе к полуночи мы вышли на узенькую тропку, что заворачивала к вырубке, где и стоял дом папаши и мамаши Росс. Сильно поодаль темнел прямоугольник не то конюшни, не то амбара. Я вспомнил: родители Гарриет – люди свободные. – Нельзя мне с матерью видаться, – прошептал Роберт. – Почему? – У ней сердце будто не внутри, не в груди, а на платье вроде булавки приколото. И чутье нечеловечье. Увидит меня – вмиг все поймет, ну, что я на Север бегу. Разрыдается – не успокоишь. А если потом белые придут и спрашивать про меня станут, она соврать не сможет. Гарриет целых десять лет назад из дому ушла. Со мной-то встречалась, а с матерью ни разочка. Тоскует, а нельзя никак. Потому – делу повредит. Все засыплемся. Роберт тихонько свистнул. Через пару минут появился старик и, пряча глаза, махнул на непонятную постройку. Папаша Росс, догадался я. Мы с Робертом поспешили, куда нам было указано; полезли напролом через отросший подлесок. Путь лежал мимо дома. В освещенном окне двигался женский силуэт – мамаша Рит мела пол. Роберт застыл на месте – вероятно, осознал, что больше может мать и не увидеть. В следующий миг он ринулся в сторону, подальше от окна, от сыновних чувств. Генри, Джейн и Бен уже сидели в конюшне – напряженные, безмолвные. Гарриет вышла навстречу нам из угла, прилипла взглядом к брату. Затем шагнула к нему, встряхнула за плечи и стиснула в объятиях – Роберт только ойкнул. Оставалось дождаться самого глухого, предрассветного часа. Кто-то – в темноте я не различил, кто именно, – полез на сеновал, желая вздремнуть. Папаша Росс принес ужин, однако в конюшню шагу не сделал. Открыв дверь, отвернулся от проема, а блюдо протянул на правой руке – забирайте, дескать. Я буравил глазами дом. Дважды женская фигура появлялась на пороге, ступала на тропу и, дойдя до перекрестка, подолгу вглядывалась во мрак. И дважды, вздохнув, возвращалась, вероятно сокрушаясь, что знаменитое «нечеловечье» чутье подвело ее, обмануло. Начался дождь. Бен с Робертом по очереди приникали к щели в стене, которая как раз глядела на дом, на освещенное окно, в котором мамаша Рит, раздавленная неволей своих детей, пускала колечки из курительной трубки. Гарриет, целое десятилетие не видавшаяся с матерью, не желала смотреть на нее и сейчас. Нарочно держалась подальше от щели, от соблазна попрощаться хотя бы таким способом. От риска провалить всю операцию. Наконец мамаша Рит погасила огонь и легла в постель. Густой туман покрыл землю. Гарриет оглядела нас всех по очереди. Ибо время настало. Ибо следовало трогаться в путь. Папаша Росс с завязанными глазами ждал на пороге. – А это для того, – пояснил он, – чтоб, ежели белые спросят, видал ли я кого из вас, так я Господом Богом поклянусь: не видал, ни единой души не видал. Из конюшенного тепла мы вступили в липкий туман. Джейн и Генри взяли папашу Росса под руки, повели с осторожностью – тропа раскисла, недолго было и поскользнуться. Старик замурлыкал разлучную песню чернокожих. Члены маленького отряда один за другим стали подтягивать, приглушая голоса, и старинный мотив, наложенный на мерные шаги, наполнился дополнительным смыслом. Сбыл хозяин дружка твоего, Джина, выгодно сбыл. Завтра хватишься – скажут: «И след на дороге простыл!» Был, да сплыл, скажут, Джина, жених у тебя, был, да сплыл! Внезапно мы очутились возле озера, причем дальний берег терялся в туманной тьме. Песня оборвалась не вдруг, ибо не до всех разом дошло, что мы уже на месте. Наконец затих запоздалый голос. Партию теперь вел дождь – шуршал по листве за нашими спинами, рябил частыми мазками озерную гладь. – Приспел мой час, – произнесла Гарриет, оборачиваясь к папаше Россу.