При общем молчании огоньки зажженных сигар бликовали на лицах, намечая скулы, надбровья, заставляя блестеть глазные белки. Не в силах терпеть угрызений совести, я выпалил: – Меня он тоже спас. От Райландовых ищеек. И от глупости. Ведь чего только я себе про пресловутое болото не воображал. А он – Микайя – всю эту чушь из головы моей выбил. И благодаря ему я к чтению приобщился. Теперь вот долг никогда не отдам – некому отдавать. Эми полезла в карман, извлекла сигару и протянула мне. Я взял, кивнул – дескать, спасибо, – но не прикурил, только в пальцах вертел так и этак. Хокинс усмехнулся, предложил огня. Я сделал затяжку, выпустил дымок и добавил: – Только это все не впустую было. Кое-чему я выучился. – Знаем, Хайрам, знаем, – произнес Хокинс. – По слухам, ты в Мэриленд отправляешься. Сама Мозес тебя в помощники берет. – Да, если не передумала. – Не беспокойся. Раз Мозес решила, значит, так тому и быть, – заверил Хокинс. – Из-за Блэнда она операцию не отменит, как и он из-за нее не отменил бы. Ну, может, лишний денек повременит, но пойдет обязательно. Беда страшная, спору нет. Только Микайя Блэнд небось там, на Небесах, доволен, что Мозес отступать и не думает. Второго такого не сыщешь, и дай Бог каждому из нас, агентов, умереть, как он умер. Сделалось тоскливо до тошноты. Последняя сцена из сегодняшнего сна буквально стояла перед глазами. – А как именно он погиб? – вымучил я. – Ты и правда хочешь знать? – спросила Эми. Ее тон – мягкий, почти ласковый – ранил меня сильнее, чем ранило бы прямое обвинение. И все-таки я хотел знать. Я попытался затянуться – сигара незаменима при сокрытии эмоций, – но совесть моя взбунтовалась против подобной уловки, и я жестоко закашлялся, а потом на меня напала икота. Хокинс не выдержал первым – захохотал. Вслед за ним стали смеяться Эми и Коррина. Дождавшись, когда они успокоятся, я произнес ровным голосом: – Дело в бумагах. Я их подделывал. Напортачил, должно быть, потому Микайю и убили. Мое откровение вызвало новый приступ смеха, только на этот раз Коррина не участвовала. – С бумагами, говорю, сплоховал, – повторил я. – Сами подумайте: разве такой опытный агент, как Микайя, попался бы, не будь проблем с документами? Вот и выходит, что от моей руки он погиб, больше не от чего было. – Как это «не от чего»? – возразил Хокинс. – Причин сколько угодно. – Особенно в Алабаме, – подхватила Эми. – Нет, это из-за документов. То есть из-за меня. – Ты заблуждаешься, Хайрам, – вмешалась Коррина. – Случившееся не имеет отношения к бумагам. Дело не в них. – Тогда в чем? – Операция почти удалась. Микайя был близок к цели, очень близок. Несколько недель он изучал берег Огайо – искал надежный приют для беглецов. И нашел. И сумел, хоть мы и не знаем, каким образом, выкрасть Лидию с детьми и добрался до Индианы – свободного штата, всю дорогу притворяясь их хозяином. В Индиане они разделились, но, к несчастью, один малыш заболел – по крайней мере, таковы слухи, – и передвигаться по ночам для Лидии стало проблематично. – Ну а при свете дня они, понятно, попались, – продолжил вместо Коррины Хокинс. – Белый один остановил: кто, мол, такие, куда идете, зачем? История ему подозрительной показалась. Он и отправил Лидию с детьми в тюрьму, а тамошние охранники стали ждать, не появится ли в газетах объявление, что невольники сбежали. – И дождались, – произнесла Эми. – Блэнд мог сразу скрыться, – снова заговорил Хокинс. – Против него улик не было. А он не скрылся. Агенты наши сообщают, да и из газет понятно, что Блэнд возле тюрьмы кружил, все пытался вызволить своих подопечных. Вот его и схватили. – Нам неизвестно, при каких конкретно обстоятельствах он погиб. – Коррина наконец-то перехватила нить рассказа. – Впрочем, не такой Блэнд был человек, чтобы сразу сдаться. Наверняка он пытался бежать из тюрьмы. Подозреваю, тюремщики смекнули, что доставить беглых негров хозяину будет легче, если под ногами перестанет путаться белый, одержимый их освобождением. – Боже, – простонал я. – Боже! – Это догадаться было – в Алабаму его послать! – с неожиданной злобой выплюнул Хокинс. – Да там же могила любому агенту! Совсем людей не цените у себя в Филадельфии! Пропал, погиб, и ради кого? Ради троих сопляков! Я мог бы рассказать Хокинсу о судьбе Оты Уайта. И об имбирных пряниках. И о Фине, и о Кессии. Мог бы привести аргументы: Тайная, мол, дорога свободы – это не просто добровольцы, которые по одному выводят с Юга невольников. Расчеты, сухая математика в таком деле, может, и уместны – да не на них наша организация держится. Не они нами, агентами, движут. Ничего я ему не сказал, потому что знал: Хокинс тоже скорбит, пусть и на свой лад. Я сам к тому моменту чувствовал почти как он. Скорбь переставала быть только скорбью, ярость – только яростью, тоска по утраченным – только тоской. София, Микайя Блэнд, Джорджи, мама… Трансформации не возмущали меня. Я уже знал: хочешь оставаться агентом, уразумей и прими простую истину – в нашем деле без потерь не получится. И я ее уразумел и даже принял. Только не в отношении тех, кто был мне дорог. Глава 23 В Филадельфии все пошло по-прежнему. Я разрывался между мастерской и работой на Тайную дорогу. На скорбь времени почти не оставалось. Была середина сентября, и мы, агенты, готовились активизироваться, ждали, когда ночи сделаются еще длиннее и непрогляднее. Возникло мнение, что Микайя Блэнд стал жертвой предательства; мы подвергли реорганизации всю систему. Поменяли пароли, шифры, маршруты, «станции». Каждый агент подвергся особой проверке. Личные отношения в филадельфийской ячейке испортились; казалось, к прежней доверительности возврата не будет – ведь именно она погубила Микайю, пусть даже агенты не имели злого умысла, а лишь грешили чрезмерной наивностью. Весь месяц я регулярно виделся с Кессией – хоть один плюс от реорганизационных мероприятий. Встречи утешали меня, я словно по страничке открывал душу давно утраченной сестры. В первых числах октября меня позвала Гарриет, предложила прогуляться по городу. Мы отправились к реке Скулкилл, к докам, оттуда к мосту Саут-стрит и далее, к западной окраине Филадельфии. Вечерело, самый воздух, казалось, похрустывал от морозца. Листва уже сменила цвет – с золотого на бурый; люди надели длинные черные пальто, обмотали шеи шерстяными шарфами. Гарриет была в коричневом платье до пят, в хлопчатобумажном переднике, на плече несла сумку – диагональ ремня давила ей на солнечное сплетение. Первые минут двадцать мы болтали о пустяках. Лишь когда пешеходов заметно поубавилось, беседа наша смогла вырулить на дорогу, намеченную заранее. – Как себя ощущаешь, друг? – спросила Гарриет. – Плохо. Можно к этому вообще привыкнуть? Блэнд ведь не первый, кто погиб? В смысле, не первый из агентов. На вашей памяти, Гарриет, и другие с жизнью прощались. – Ничего не поделаешь. Работа у нас такая. Блэнд был не первым, не станет он и последним. Ты уж постарайся смириться. – Я и стараюсь. – Ты? Стараешься? Что-то незаметно. Уясни себе: это война. В солдаты каждый идет по своим причинам, а умирает знаешь почему? Потому что в старом мире, какой до войны был, жить уж не в силах. Так вот, это про Микайю. Он среди людского горя задыхался. Все на карту поставил: жизнь, родню, знакомства полезные, сестрино сердечко. Решил: чем я лучше чернокожих? Они страдают да рискуют – значит, и я должен. Только так. Только на равных, друг. Мы остановились. После паузы Гарриет продолжала: – Не понял ты пока. Позже поймешь, никуда не денешься. Жертвы еще будут. Ты сам можешь погибнуть. Или я, к примеру. – Нет, Гарриет, только не вы. Вы ведь неуловимая! – Я вымучил улыбку. – Еще какая уловимая. Тоже ведь из плоти и крови. Однажды и меня смерть настигнет. На одно уповаю: если суждено мне пред псами ответ держать, пускай это будут псы Господни[30], а не другие, которых ищейками прозвали. После этих слов беседа перешла на предмет более насущный. – Значит, ты со мной, – произнесла Гарриет. – Значит, готов отправиться в Мэриленд. Это не то что Юг, не могила, иными словами. Но для наших и Мэриленд все-таки фараонова земля[31]. Не думай только: мол, где Мозес, там безопасно. Ничего подобного. Мой след или чей другой – ищейкам все одно. Если уж учуяли, готовься к смерти, будь ты хоть трижды Мозес. Топор – он тоже без разбору деревья валит. Мы все – деревья, так и запомни, Хайрам. Перед размахом-то, под топором, все мои уменья в прах обращаются, в пыль на обочине. И не уменьем я крепка, а тем, что законы Тайной дороги соблюдаю. Гарриет вдруг улыбнулась прямо-таки с нежностью и добавила: – А чудеса-то случаются! Слыхала я об одном парне – так он не людей переправлял, он себя воскресил, из ледяной воды вытолкал. Гнались за ним псы премерзкие, и спасенья вроде не было, да он, парень этот, о родной стороне такою тоской изошел, что раз – и исчез. Только его и видели. – Вот, значит, что люди болтают, – протянул я. – Ага. Погоди, а я-то тебе свою историю не рассказывала? Нет? Что со мною случилось? – Не рассказывали ничего совсем. Говорили, не время для историй. – И то правда. Значит, отложим. Успеется еще. Если ты и не услышишь ее – ничего страшного. Ты, главное, верь. В меня верь, а про свои промахи забудь. Мы повернули обратно, до самой Бейнсбридж-стрит шли молча. Добрались до дома, уселись в гостиной. Лишь здесь я решился заговорить: – Значит, в Мэриленд, да, Гарриет? – В Мэриленд, – отозвалась она и выудила из сумки пачку бумаг. – От тебя две вещи требуются, Хайрам. Первое – пропуск на двоих, чтоб написан был будто бы рукой белого хозяина. Вот образец. Я стал делать пометки. – Второе – письмо, вроде как один брат, невольник Генри Джексон из Бикон-Хилл, что в Бостоне, другому брату пишет, тоже невольнику. Отправишь Джейку Джексону, адрес: Поплар-Нек, Дорчестер, Мэриленд. Сначала пускай будут объятия, поклоны да пожелания – сам сочинишь. А в конце вот какая приписка: «Скажи моим братьям: бодрствуйте во всякое время и молитесь[32] и, когда приплывет корабль, чтобы везти вас в Землю обетованную[33], готовы будьте ступить на борт». Я кивнул, поспешно царапая пером по бумаге. – Письмо отправишь завтра утром. Нужно будет выждать, пока оно дойдет, пока дело свое сделает. Мы в путь тронемся через две недели. За ночь доберемся. Я так и вытаращился на Гарриет. – За ночь? Не маловато ли времени, чтобы в Мэриленд прибыть? Она встретила мой взгляд спокойной улыбкой. – Не получится, – пробормотал я. – В Мэриленд, в этакую даль – и за одну ночь? Нет, не выйдет. * * * Впрочем, какие бы сомнения меня ни одолевали, а ровно через две недели, в самый глухой предрассветный час я закрыл за собой дверь дома на Девятой улице, прокрался по сонной Маркет-стрит и явился в доки на реке Делавэр, где ждала Гарриет. Мы двинулись к югу, миновали угольный склад и пирс с паромом, качаемым волнами, на Саут-стрит. Целью нашей были так называемые ветхие пирсы. Они лежали, подобно языкам, на рядах заплесневелых столбцов; они скрипели под осенним ветром, а для полного сходства со старческими щербатыми челюстями между этих столбцов хлюпала и чмокала вода. «Языкам» было не достать до самого края – вдали я различил только гнилушки-клычки.