– Ну как же! О вас легенды слагают. Знаете какие? Мозес еще девочкой здоровенных быков укротила и поле на них вспахала, как взрослый мужчина. Мозес по-волчьему разговаривать умеет. Мозес тучи призывает, чтобы земля дождем напиталась. У Мозес под шалью стальные клинки становятся мягкими, как масло. А стоит Мозес на плетку взглянуть, та в пыль рассыпается прямо у надсмотрщика в руках. Она рассмеялась: – Вот, значит, что рассказывают про меня! – И это далеко не все. Я и не такое слышал. – А теперь меня послушай. Я о своей работе на каждом углу не болтаю. Дорога свободы не зря Тайной называется. Это не цирк, а я не Генри Ящик, трепло несчастное. Что до людей, так есть, и было, и будет – когда людям что-нибудь непонятно, они сочинять начинают. Один одно прибавит, другой другое. Глядишь, вот и сказка получилась. А сама я слухи не распускаю, нет. Не из таковских. Я вообще стараюсь поменьше рот раскрывать. Вызволила человека – пускай идет с Богом. Если ему чего причудилось – не моя вина. Ты вот прозванья мои помянул. А я только на одно имя откликаюсь – Гарриет. – А Паромщица? Вам и это не по душе? – Опять слово неверное, важное чересчур. Жуть от него берет. Ты вот скажи лучше: пойдешь со мной? Я в Каролину отправляюсь, а тебя мне посоветовали – дескать, пригодишься. Отвечай: готов работать? Или будешь время транжирить на расспросы: смогу – не смогу, есть сила – нету силы? – Конечно, я готов. Когда уходим и за кем? Лишь теперь я впервые расслышал в собственном голосе горячее желание работать под началом женщины, о которой ходят легенды. И тотчас сообразил, что снова лезу с вопросами. – Прошу прощения, Гарриет. Когда назначите, тогда и сорвусь с места. – Ступай в лагерь, на жонглеров погляди. Она шагнула к своему валуну и добавила, отвернувшись от меня: – Скоро тронемся, друг. Может, и седло тебе добудем заодно-то. * * * Назавтра меня разбудили шум и возня в непосредственной близости от нашей палатки. Я выделил голос Оты – выкрики, перемежаемые рыданиями. На них накладывались, успокаивали Оту, другие голоса – Рэймондов и еще несколько незнакомых. Наверно, я в тот же миг догадался о причине истерики – ведь Ота был не из тех, кто паникует, привлекает к себе внимание и требует утешения. Раз он так себя повел, значит, случилось нечто страшное. Я вскочил, вышел на воздух. Заря едва брезжила, но в двух слитых силуэтах я сразу угадал Оту и Рэймонда. Ота уткнулся брату в плечо и раскачивался, подвывая; казалось, разожми Рэймонд объятия – Ота рухнет, как мешок. При моем появлении Рэймонд округлил глаза и качнул головой. Ота, вероятно почуяв нового человека, повернул ко мне лицо – мокрое от слез, искаженное – и прохрипел: – Ты слышал, Хайрам? Слышал, что они сделали? Я молчал. – Хайрам, – заговорил Рэймонд, – мы тебе потом расскажем. Сейчас нужно… – Он снова покачал головой, как бы сам не веря в случившееся, и подхватил брата под локти. – Пойдем, Ота. Пойдем. – Куда? Куда нам идти, Рэймонд? – простонал Ота. – Все кончено. Ничего мы не можем, ни на что теперь не способны. Ты разве сам не видишь? Лидию обратно везут, на Юг, на погибель. Микайя Блэнд мертв. Куда, спрашиваю, идти-то нам? То-то что некуда. Нет исходу, Рэймонд, нет исходу. Ота втянул побольше воздуха и продолжал: – Слыхал, Хайрам? – Лицо по-прежнему было искажено, только не болью, а гневом. – Слыхал, что они сделали? Они Микайю Блэнда убили! В цепи заковали, тресь по голове – и в речку. Выпалив эти слова на одном выдохе, Ота разрыдался. Рэймонд и остальные схватили его, орущего, лягающегося, чтобы увести прочь от палатки. Удалось не сразу – энергия сопротивления была необъяснима с точки зрения расстановки сил. Наконец Рэймонд одержал верх, и Оту практически понесли, взявши за руки и за ноги, а он выкрикивал: – Нет, ты слыхал? Микайя Блэнд в реке утонул! Что нам делать теперь? Что нам делать? Я с места двинуться не мог, пока они из виду не скрылись. И потом еще довольно долго стоял, пораженный внезапной немотой. Когда чувства вернулись ко мне, оказалось, вокруг уже гудит целая толпа. Иначе и быть не могло в таком месте, как палаточный лагерь. Участь Микайи Блэнда, перемолотая группкой из троих-четверых, за секунды становилась достоянием другой группки – без гарантии, что ничего не присочинено и ничего не убавлено. Совершенно случайно я заметил на земле большой сверток – как раз там, где утихомиривали Оту. Повинуясь инстинкту, я с этим свертком скрылся в палатке. У меня в руках оказались газеты – несколько разных изданий. На страницах разворачивалась целая сага: бегство Лидии и детей, поимка их, расправа над Микайей Блэндом. Завязка саги – заголовок «Беглые негры схвачены». Следующая статья подтверждала, что речь идет именно о семье Оты Уайта. Третья газета затрепыхалась в моих руках, когда я прочел: «Похититель негров отправлен обратно в Алабаму». Наконец дело дошло и до депеши одного нашего агента, который действовал в Индиане: Микайю Блэнда, мертвого, с пробитым черепом, закованного в цепи, выбросила нынче река. Каждое слово дышало неподдельной скорбью. К тому времени я в себе выдержку воспитал. Научился собственные страдания откладывать, чтобы не мешали насущным задачам. Поэтому я абстрагировался от участи Микайи Блэнда и сосредоточил усилия на том, чтобы вернуть сверток братьям Уайт. Палатку нашу окружало плотное кольцо, и пришлось протискиваться, порой даже работая локтями. Меня останавливали, требовали подробностей – знали, что я к филадельфийской ячейке принадлежу, следовательно, должен быть в курсе. Я лез дальше, напролом. Только бы сообразить, в каком направлении унесли Оту. Наконец у одной из палаток я разглядел знакомые лица – парни служили агентами в западных штатах. Один шепнул: «Здесь они»; другой приподнял передо мной брезентовую занавеску. Действительно, в палатке находились Ота с Рэймондом: Ота немного успокоился, но не настолько, чтобы оставить его без присмотра. Были и новые лица, мысленно отнесенные мною к представителям «верхушки» – даром что на Тайной дороге свободы вообще-то отсутствовала строгая иерархия. Была и Гарриет, но вытаращился я не на нее. Ибо в палатке с невозмутимым видом сидела Коррина Куинн. Откуда она взялась, рассуждать было некогда. При моем появлении все внезапно замолчали, а я, приблизившись к Рэймонду, сказал: – Мне очень жаль. Но я подумал, эти бумаги еще понадобятся. Я вручил ему сверток и под его «Спасибо» удалился. Пусть и дальше совещаются без меня. Мой путь лежал к пустоши, где только вчера я беседовал с Гарриет. Я устроился на том же самом валуне, где отдыхала она, и погрузился в мрачные размышления. Вот бы сила моя была такова, что я прямо сейчас разъял бы пространство и устроил Переправу – с алабамских плантаций хлопчатника да прямо в гористые леса штата Нью-Йорк. Увы. Сила без умения управлять ею теряла значение. Так я и сидел, раздавленный собственной бесполезностью. Траур по Микайе Блэнду парализовал всякую деятельность в лагере. Я вошел в палатку, лег, отключился. Когда открыл глаза – в изголовье моем сидел Ота. Я знал его как человека искреннего, но сдержанного. Чтобы прослезиться от умиления или кулаками размахивать в ярости – такого за ним не водилось. Два дня назад я впервые видел бурную радость Оты, а нынче – полнейшее отчаяние. – Ота, – заговорил я. – Мне так жаль. Слов нет, до чего жаль. Я не знал ни Лидию твою, ни детишек, но столько о них слышал, что они мне как родные стали. – Он мне братом был, Хайрам. Я про Микайю Блэнда. Не по крови брат – так в том ли суть? И не в том, что белый. Микайя жизнь за меня и близких моих отдал бы. Какое «бы»! Он и отдал! Знаешь, мне ведь потеря не впервой. Вырос-то я от матери с отцом вдали, от двух братьев тоже. Потому всюду к кому-нибудь сердцем прикипал. Когда разлучали нас – это всегда происходило, Хайрам, – сердце мое рвалось. Мне бы огрубеть, нелюдимым сделаться – ан нет. Вроде и опытом научен, а все равно не могу, чтоб не привязаться к хорошему человеку. Не живется мне без любви братской. – Ота помолчал и добавил: – Сорвался вот нынче, истерику закатил. И кому – Рэймонду! Разве он такого заслуживает? И ты не заслуживаешь, Хайрам. И перед тобой мне сейчас неловко. – Ничего, Ота, ничего. Несколько минут он не отвечал, дозревая до исповеди. – Рассказать тебе хочу, – заговорил Ота. – Про мечту. Ты вот место свое ищешь в нашей ячейке. Все кругом: «У Хайрама сила, у Хайрама сила!» А где она – поди разберись. Вижу, как мучаешься, вот и подумал: вдруг история моя тебе поможет, глаза откроет, что ли. Тогда и мне полегчает, друг. Я сел на тюфяке, приготовился слушать. – Лидию свою я встретил вскоре после Ламбертовой смерти. Он старше меня был, Ламберт, сильнее, храбрее. Я на него уповал во всем. Помню, маленький разнюнюсь – Ламберт утешает. Подрос когда – тоже нередко отчаивался. Ламберт говорил: «Верь. Не сомневайся в Господе». Ну и представь, каково было потерять такого брата. Я разумом повредился, все думал: теперь один, теперь не вырвусь, так и сгину в Алабаме, а что до Господа Бога – не иначе Он нас с Ламбертом проклял. Навалилась тоска до того тяжкая, душная. Сколько ночей я метался, вопил, зубами скрежетал, вот как нынче на заре, – и не счесть. Ну да ты, Хайрам, знаешь небось про такое помутнение, про затмение? Знаешь, как сердце во мраке тонет? Если б не работа, пропал бы я тогда. Плевать, что на хозяина спину гнул, зато мысли страшные из пальцев в землю утекали, и легче становилось. Белые хвалили меня, в пример другим ставили, такой я был покорный. Для них же это главная добродетель. Вот, мол, пользы сколько от плетки – буйных в смирных превращает! А я их ненавидел, Хайрам. За то, что они меня из колыбели вынули да на плантацию отправили. За то, что Ламберта в могилу свели. – Вот какой я был, когда Лидия мне повстречалась. Она-то тамошняя, алабамская – наверно, с рожденья привыкла бремя тащить. Помню, слушает, как ярюсь: хозяева, мол, гады, изверги, – посмеивается. Бывало, сам не заметишь, как с нею смеяться начнешь. Потом спохватишься: глупая девчонка, все бы ей хаханьки. Да и я не умней, раз поддался. Прикинешь это все – и ну хохотать. И легчало, Хайрам, очень даже легчало. Короче, поняли мы с Лидией, что друг дружке суждены, и решили пожениться. Она меня к жизни вернула. Послал мне Господь любовь большую заместо брата – так я думал. – Вот за пару дней до свадьбы прихожу к ней – а она пластом лежит. Вся спина в свежих рубцах. Почему, за что? Белые Лидией дорожили, чтобы плеткой портить – такого не бывало. Оказалось, надсмотрщик. Он, видишь, подкатывал к ней, а она не далась. Ну он ее и высек – в отместку, значит. Во мне кровь взыграла. Решил: не спущу мерзавцу. Вскочил – и к двери. Лидия стонет: «Ты куда?» Я в ответ: «Надсмотрщика убивать». Она: «Не смей». Я: «Почему это?» Она: «Сам знаешь. Потому что они тебя пристрелят». Я: «Пускай. Я за тебя отомстить должен. Мужчина я или не мужчина?» Она: «Пропади ты пропадом со своей мужественностью, если хоть пальцем этого белого тронешь». Я: «Ты невеста моя, должен я тебя защищать? Должен». Она: «Ты и из могилы защитить меня сумеешь, верно?» Ота глубоко вдохнул, продолжил: – Потом Лидия говорит: «Ты мне рассказывал о прошлом о своем. Я думала, ты умный. Повидал кой-что, кроме Юга проклятого. Жизни какой-никакой понюхал. Так вот охолонись. Меня выпороли, тебя через эту порку уязвили – подумаешь, велика важность. У нас с тобой и другое будет. Поженимся, а там посмотрим. Не позволю тебе задаром пропасть и сама еще пропадать не собираюсь». – С той поры, Хайрам, у меня эти ее слова в ушах так и звенят, так и звенят. Они мне даже по ночам снятся: «У нас с тобой и другое будет. Не позволю тебе задаром пропасть и сама еще пропадать не собираюсь». Понимаешь? Выпороли Лидию, а страдальца из себя разыгрывал я. Говорил ей: «Люблю», а сам был пуще белого хозяина, которому ценную невольницу попортили. Ты все понимаешь, Хайрам, чего тебе объяснять? Как только мы с Лидией сошлись, так опасность над нами и нависла. Сколько ей еще терпеть, сколько детям мучиться, какие испытания им уготованы – подумать страшно. Ты другое уразумей: за что Блэнд погиб, что я спасти хочу. Это шутки наши общие, которые только между нами. Это дети наши, чтоб на воле росли и гордились, какие у них отец с матерью. Это любовь, Хай-рам. А она у нас сильна, ух до чего сильна! Вот я с тобой говорю, а сам слышу, как Лидия оттуда, с Юга, ко мне взывает. И она меня слышит, уж будь покоен. Она мне жизнь спасла, ну а я жизнь эту положу, чтоб только ее освободить. Микайя Блэнд все знал про нас с Лидией. За то его и убили. Мне больно, Хайрам. Никогда еще, ни по ком сердце так кровью не исходило, как по Микайе. Ота поднялся, отогнул брезент у входа в палатку. – Лидия станет свободной. Не может быть, чтоб вот так для нас с нею все закончилось. Станет, говорю, свободной жена моя! Глава 22 Наступило утро. Лагерь в спешном порядке сворачивали. Я упаковал саквояж, дошел до поля и оттуда, с пригорка, оглядел скопление пестрых палаток и столь же пестрых представлений о будущем. Еще час-другой – и мужчин и женщин, которые до хрипоты отстаивали свои идеи, поглотит пространство, укроют правила конспирации. Я направился к лесу – подышать напоследок свежим воздухом, ведь скоро мою грудь наполнят миазмы большого города. Вернувшись, я застал своих за последними приготовлениями к отъезду. Кессия как раз перетягивала бечевкой чемодан. Увидала меня, инстинктивно вскинула, прижав к губам, руку, затем приблизилась – и я очутился в ее крепких объятиях. – Как я тебе сочувствую, Хайрам! Как я тебе сочувствую! – Спасибо. Только сочувствовать надо Оте – это ведь его семья обратно на Юг отправилась. – Конечно. Бедный Ота! Но я же знаю, как ты к Микайе Блэнду относился. – Кессия совсем по-матерински сжала мою руку. – Я его считал единственной связью с Локлессом. Не подумай: я не по усадьбе тоскую, а по людям. А Микайя… он словно ждал, пока мы с тобой встретимся, в смысле, не давался судьбе. Чтобы мне без ниточки связующей не остаться. – Похоже на то, Хайрам, – согласилась Кессия. – Верно, ангел-хранитель у тебя заботливый. Она улыбнулась, да так, что тепло мне в душу волнами хлынуло. Подумать только: лишь три дня назад я встретил Кессию, а уж готов ее сестрой назвать – старшей сестрой, которой никогда не имел и не догадывался, до какой степени в ней нуждаюсь. Отсутствие чего-то важного, хоть и не осознаваемого, – оно душу дырявит. Так со свищом и живешь. Кессия, появившись в моей судьбе, устранила этот сквозняк – один из многих. – Какая ты славная, Кессия! Надеюсь, скоро свидимся. Выпадет минутка – черкни мне пару слов, договорились? – Я бы с удовольствием, да вот письма писать не мастерица. Не так хорошо обучена, как некоторые! – Она чуть усмехнулась. – Мне оно и не особо надо, писание, – я ведь полевой агент. А до Филадельфии мы вместе поедем. И Гарриет с нами. Из-за Микайи Блэнда. Обстоятельства изменились потому что. Мы снова обнялись. Я подхватил чемодан Кессии, отнес в фургон, пристроил понадежнее. Оглянулся. Рэймонд, Ота и Гарриет прощались с Корриной. Там же были Эми и Хокинс. Объятия, рукопожатия, слова поддержки в адрес Оты… Прежде я не замечал у наших такой эмоциональности; впрочем, на моей памяти Тайная дорога не теряла своих лучших агентов. Что касается Коррины, ее было почти не узнать. Она сбросила маску, предназначенную для ношения в Виргинии, предстала в новом облике: волосы распущены по плечам, платье цвета слоновой кости без каких-либо рюшечек, кружавчиков и прочих финтифлюшек, на лице ни следа пудры и румян. Хокинс отвлекся, увидел меня и в меру своих способностей изобразил лицом нечто похожее на сострадание. Наш маленький караван состоял из трех фургонов. В первом ехали Рэймонд, Ота и я. Во втором Коррина, Хокинс и Эми, в третьем Гарриет и Кессия, а на козлах сидел молодой парень, преданный Гарриет до самозабвения за то, что она его переправила из неволи. На ночь мы остановились в придорожной гостинице, в часе пути от острова Манхэттен. Увы, сон не принес отдохновения. Едва закрыв глаза, я вновь очутился в Гус-реке; я барахтался, бился со стихией, а когда вынырнул – увидел пузанчика Мэя. Нет, решил я во сне, теперь я знаю про свой дар, теперь все будет иначе – вон же и синее свеченье появилось, и сгущается. На сей раз Мэй останется в живых. И я протянул к нему руки, но лишь для того, чтобы увидеть: это не Мэй, это Микайя Блэнд. Страшная мысль заставила меня резко сесть в постели. Это ведь я выправлял пропуска, я подделывал письма. Я напортачил, чем и приговорил Микайю Блэнда. Вспомнились Симпсон, Мак-Кирнан, Чалмерс и все события той ночи, и все прежние документы, подделанные мною. Ну конечно! Излишняя старательность – вот чем грешат домашние агенты; совершенство исполнения – вот на чем прокалываются агенты полевые. Пропуск, написанный с художественной безупречностью, вызывает подозрения. Стало быть, в смерти Микайи Блэнда повинен я. Я убил Блэнда и чуть не погубил Софию. Скорее всего, и маму продали из-за меня – потому-то я ее и не помню. Грудь сдавило как обручем. Воздуха не хватало. Я кое-как оделся и поспешил, натыкаясь впотьмах на углы, прочь из комнаты. Лишь на крыльце мне полегчало. Я долго сидел, все не мог надышаться. Когда легкие достаточно напитались кислородом, я сообразил: при гостинице есть садик. И ночь пока не вступила в свои права. Еще вечер – поздний вечер. Я шагнул с крыльца, ступил на дорожку. Скоро я стал различать голоса, еще через несколько секунд понял: они не чужие. Действительно, дорожка вывела меня к беседке, где кружком сидели, куря сигары, Коррина, Эми и Хокинс. Я тоже сел. Коррина, особенно бледная при лунном свете, затянулась, выпустила длинную струйку дыма. Разговор, прерванный моим появлением, не спешил возобновляться. Довольно долго слышалась только обычная ночная музыка – стрекот сверчков и прочих существ. Наконец Коррина решила, что пора озвучить общую мысль. – Таких, как Микайя Блэнд, больше нет, – заговорила Коррина. – Я его хорошо знала. Я была к нему сильно привязана. Повторяю: второго такого не сыщешь. Он меня, что называется, «открыл». Точнее, спас. Еще много лет назад. Явил мне мир, о существовании которого я и не подозревала. Теперь, когда он погиб, я не буду прежней.