Назавтра вечером я отправился к Микайе Блэнду. Ужас похищения не улегся пока в моем сердце – на прохожих я смотрел подозрительно, издали старался понять, что за птица тот или иной горожанин. Если кому случалось поравняться со мной, я отступал, давая дорогу. Больше прочих я страшился представителей белого отребья. Этих я вычленял из толпы по особенностям одежды и по характерным повадкам, зная, что Райландовы ищейки именно среди таких выбирают себе подельников. Увы, белое отребье в Филадельфии преобладало, и лидировал как раз район возле доков Скулкилл-реки, где жил Микайя Блэнд. Правда, цветные там тоже имелись. Добрых десять минут я провел за углом, периодически выглядывая, нет ли мутных типов. На моих глазах из дома ленточной застройки возник грязно одетый чернокожий, торопливо пошел по улице, залитой душным филадельфийским солнцем. За мужчиной побежала чернокожая женщина. Мольбы о возвращении она мешала с самой вульгарной бранью. Вскоре к преследованию присоединилась другая женщина, преклонных лет. Наконец в дверном проеме показались две маленькие девочки и подняли рев. Только я подумал, не надо ли вмешаться, как старуха – наверно, бабка – зашикала на внучек и загнала их в дом, оставив дверь распахнутой. Разумеется, я слыхал о цветных данной категории, ничуть не похожих на Рэймонда и его семью. Такие перебивались грошами, но искали «работу, которой белые не погнушаются». Не находили, понятно, что не мешало им упорствовать в поисках. Поначалу меня шокировало сравнительно большое число благополучных цветных – вот почему эти, опустившиеся, оставались незамеченными. Теперь я вспомнил: да ведь о подобной участи Ота всех клиентов предупреждает! Опустившиеся – они тоже беглецы, только сами умудрились скрыться от хозяев, а в Филадельфии ни к какой общине не примкнули, в церковь не ходят. Иными словами, абсолютная свобода легла на них тяжким бременем. Вот я за углом прячусь, каждого куста боюсь, а они с этим страхом существуют, потому что, если их ищейки схватят, на выручку никакой Микайя Блэнд не придет. Сам он оказался дома. Ждал меня. Дверь открыла молодая женщина, улыбнулась мне и позвала Блэнда по имени. Затем представилась: ее зовут Лора, она сестра Микайи. Дом был совсем маленький, скромный, хотя в квартале считался одним из лучших. На Девятой улице и в доме Уайтов было и просторнее, и наряднее. Впрочем, здесь царила чистота, да и все необходимое имелось. Мы с Блэндом обменялись рукопожатиями и обычными любезностями. Я мысленно выдохнул – очень уж перетрясся, пока шел сюда. Лишь теперь, после недавнего похищения и сегодняшних страхов, мною овладел зуд – поскорее вызволить Лидию с детьми, ведь это означает переход к новой операции – освобождению Софии. Моей Софии. Ибо в сознании моем София пребывала не как человеческое существо с собственными желаниями и планами. Нет, она трансформировалась в абстракцию, идею, образ. Мысленно произнося «моя София», я имел в виду, конечно, реальную женщину, любимую и желанную, но не только. Я думал также о своих мечтах и о своем искуплении – и это важный момент. Цель самообнажения сейчас – донести до читателей, сколь слабо я представлял, к чему стремится, о чем мечтает сама София; я упускал из виду ее понятия об искуплении, об отмщении. София пыталась донести их до меня, я же, гордый своей восприимчивостью и памятью, просто не слышал. Как бы то ни было, а к Блэнду я пришел почти в горячке, поэтому, едва просидев с ним пять минут, выпалил: – Каков план? – План спасения Софии? – уточнил Блэнд. – Вообще-то я имел в виду Лидию и детишек. Но если вы решили начать с Софии, я только за. – Софиин случай не из трудных. Правда, Коррина иначе приоритеты расставила, но я с ней все утрясу. Подключу кое-кого, и вызволим мы твою милую. – Коррина… – На этом слове мой голос дрогнул. – Она ведь Софию бросила. Могла спасти, да не стала. – Просто на своей станции она – хозяйка. Ее не обойдешь и не объедешь, Хайрам. С ней считаться надо. Заслуживает она этого. – Коррина? – Я недоверчиво тряхнул головой. – Да известна ли тебе ее история, Хайрам? – Нет. Я только знаю, что эта женщина мою Софию погибать оставила. И тут со мной случилось нечто сродни припадку бесноватого. Гнев стал расти во мне, подниматься, шириться. Сознание прокрутило одну за другой все тюремные сцены – да, те самые, которые я столь успешно «задвигал», отключая разум и память во время унизительных осмотров своего тела потенциальными покупателями. Только вот что странно: это не я за себя на мучителей ярился, а словно кто-то другой. И разновидность гнева была другая. Я слышал голос: «А ты сам забыл, как с нами хозяева поступают, с девчонками особливо? После такого не убежишь. Привязана будешь, потому дитя родится, кровиночка. За первым – второе, потом еще. Перетянут дети, ежели вопрос встанет – бежать или оставаться». Лишь когда эти последние слова набатным эхом отозвались в моей голове, я заметил перемену с Блэндом. Его всегдашней невозмутимости как не бывало. Непроницаемое лицо исказила гримаса, в которой я прочел мистический ужас. Тут-то стены и исчезли, растворились, как будто их поглотило безбрежное Ничто. Стол и стулья, да и сам Блэнд, остались на своих местах, но омытые уже знакомым синим свечением. Что касается меня, я был в сознании, я отдавал себе отчет в том, что ярюсь, но чувствовал и другое, а именно глубинную, затаенную боль, к которой приноравливался с того дня, когда оставил Мэйнарда тонуть. Но самое главное – впервые я понимал, какой процесс имеет место (раньше понимание приходило постфактум). Я даже дерзнул задать процессу направление – во сне такое иногда получается. Увы, едва я помыслил о том, чтобы взять ситуацию в свои руки, Ничто попятилось, спугнутое деятельностью разума. На месте стен сперва замерцало, а там они и вернулись, и комната обрела обычный вид. Синее свечение погасло. Мы с Блэндом по-прежнему находились в гостиной, только поменялись местами. Я сидел на его стуле, он – на моем. Потрясенный, я встал и принялся щупать стены. Прошелся по комнате, шагнул в холл. Голова закружилась, я прислонился к притолоке. Ну конечно. После Переправы всегда такое. Нет, не такое – на этот раз я не был столь вымотан физически. Я вернулся в гостиную и сел. – Это оно, да? То, чего Коррина от меня добивалась? – Да, Хайрам. Это оно. – А вы такое раньше видели? – Видел нечто подобное. Я не знал, что ответить. Блэнд тактично покинул гостиную. Догадался: мне время нужно в себя прийти, немало времени. Вернулся Блэнд со своей сестрой. Она стала упрашивать: оставайся, мол, на ужин, Хайрам. – Действительно, Хайрам, раздели с нами трапезу, – подключился к просьбам и сам Блэнд. Деваться было некуда. После ужина мы с Блэндом решили пройтись. Вечерняя Филадельфия легла к нашим ногам; мы бродили молча, пока я наконец не вымучил: – А кто еще такое делает? Мозес? Блэнд кивнул. – А в ту ночь, на дороге, это она была? – Она. – Значит, вы с ней вместе ищеек одолели? Благодаря ее способностям? – Нет. Для этого отребья потусторонние силы не нужны. Пистолета достаточно. – А для других дел? Если Мозес – настоящая Паромщица, почему не отправить ее за Лидией и детьми? – Потому что она не Иисус Христос. Ей хоть бы с теми управиться, кому она спасение обещала. А сила ее пределы имеет. Как и все остальное. Вот ты на Коррину зол. А ведь она достойна уважения. Она не из любопытства выясняла, каким закономерностям подчиняются твои способности, а ради общего блага. Так и не разобралась, но это не ее вина. Мы продолжали путь. Закатное солнце било нам в спины. Я не гулял по городу с того вечера, как меня сцапали, – попросту трусил. А рядом с Микайей Блэндом расхрабрился. Блэнда ведь я знал еще по Виргинии; я даже мысленно своим самым старым другом его называл, отнюдь не уверенный, что имею на это право (или что остальные подходят под определение «друзья»). Вдобавок Блэнд единственный еще верил в мои способности. – Можно спросить? – решился я. – Как и когда вы познакомились с Корриной? – О, это дело давнее, Хайрам. Когда я впервые встретил Коррину, она была институткой. Знатные виргинские семьи имели такой обычай – посылать дочерей в Нью-Йорк «за образованием». Чему учили девиц в тамошнем университете? Французскому языку, домоводству, музыке, живописи да еще литературе, но только по верхам. Коррине хотелось большего. Нью-Йорк ее заворожил. Она убегала со скучных занятий – куда бы ты думал? – на заседания Общества аболиционистов. Там-то мы и познакомились. Видишь ли, Хайрам, многим нашим казалось, мы должны распространить свое влияние на Юг. Коррина этой идеей загорелась, сама вызвалась. С ней стали работать. На нее делали ставку – будет, мол, тем самым копьем, которое поразит в сердце демона по имени Рабство. Проект вполне удался. На выходе мы имели красавицу южанку, гордость патриархальной Виргинии, которой предстояло эту Виргинию уничтожить. На счету Коррины немало побед. И ты даже не представляешь, Хайрам, чем она пожертвовала. – Представляю. Собственными родителями, – сказал я. – Если бы только ими! Рэймонд, Ота и даже сама Мозес на подобные жертвы никогда бы не пошли – да у меня бы и язык не повернулся просить о таком. Но я как раз познакомился с тобой, еще мальчиком. Я тогда был занят чем-то вроде рекогносцировки местности. Информацию собирал под именем «Филдз». Локлесс полнился легендами о Санти Бесс, но мне и в голову не стукнуло проводить параллели между бабушкой и внуком. В мальчике с феноменальной памятью я не разглядел будущего Паромщика. А Локлесс Коррина выбрала не случайно – лишь там имелся наследник, которого, как полагала Коррина, будет легко окрутить и затем одурачить. Когда же заявленный наследник погиб, Коррина решила, что виргинская ячейка вправе контролировать не только отдельную усадьбу в графстве Ильм, но и человека, через которого все наше общество обретет дополнительную мощь. – Но ведь у вас уже есть Мозес. – Мозес никому не подчиняется. Правда, она предана филадельфийской ячейке, но Коррина-то заправляет не здесь, а в Виргинии. Вот ей и хотелось завести Паромщика у себя. – Выходит, все чистенькие? Никто не виноват? – Не совсем так. Коррина не чистенькая. Просто она права – и все. Ты никогда не задумывался, что с ней сделают, если рассекретят? Какая судьба ждет женщину, поправшую законы штата, законы целого общества, глумившуюся над святынями этого общества? Как поступят с той, которая вздумала низвергнуть ни много ни мало жизненный уклад поколений? Через переулок мы с Блэндом вышли к дому на Девятой улице. Лишь теперь я сообразил: да ведь Блэнд провожал меня! Не навязывая своей опеки, довел до самых дверей. Эта мысль меня позабавила. Я взглянул на Блэнда, тряхнул головой и тихонько засмеялся. – В чем дело? Ты ведь не думаешь, что мы тебя принудим к сотрудничеству? Ты уже был приневоленным – хватит. Я издал второй смешок, более громкий. И тогда Блэнд обнял меня за плечи и захохотал со мною вместе. Глава 19 Той ночью я снова и снова проигрывал Переправу, которая удалась мне в Блэндовом доме. Определенно, сила моя была со мной, во мне, да только не в руках моих. Наоборот, я сам был ее игрушкой. Она мною вертела как хотела. Каждое размыкание пространства, каждый выплеск синего свеченья доказывал мне: я не Паромщик, а пассажир. Требовалось разобраться в механизмах, и способ был только один – спросить ту, которая уже разобралась. Истинную Паромщицу. Мозес. Но в приоритете оставались Лидия и ее малыши. Поэтому назавтра мы с Микайей, Рэймондом и Отой засели в гостиной и принялись обсуждать способы их вызволения. – Прежде всего понадобятся пропуска, – объяснял Блэнд. – Причем такие, чтобы комар носа не подточил. На имя Дэниела Мак-Кирнана. Это бывший хозяин Оты, и именно он держит Лидию с детьми. Всем четверым предстоит долгий путь, а наши агенты порой проваливаются из-за пустяков. То про комендантский час для чернокожих позабудут, потому что в законе как-то нечетко о нем написано. То время прибытия парома перепутают. А бывает, просто удача от них отворачивается. – Пропусками я займусь, – сказал я. – Только понадобятся образцы почерка этого Мак-Кирнана. Чем больше бумаг, тем лучше. Ота, вольную свою доверишь, чтобы мне руку набить? – Вольная не подойдет, Хайрам. Я ж тогда в сговор вступил кое с кем. Тот человек с Мак-Кирнаном насчет меня сторговался, а уж после вольную выправил. – К делу можно иначе подойти, – вмешался Рэймонд. – Было время – и совсем недавно, – когда за рекой разрешалось держать рабов. Если начистоту, так это и поныне можно, хоть и на определенных условиях. Так вот, среди тех, кто на рабстве нажился, был некий Джедидайя Симпсон. В нашей семье его имя к ночи не поминают. Симпсон владел мною, отцом моим, матерью и Отой. – Это от него твоя матушка сбежала? – уточнил я. – И Оту на Юг тоже он продал? – Он, кто ж еще. Только Джедидайя Симпсон давно в могиле лежит. А наследовал ему сын, Илон. И старое поместье получил, и дом здесь, в Филадельфии, к северу от Вашингтон-сквер. Но с этим Илоном загвоздочка. Он в высших кругах вращается – богатеньких-то любят у нас. Поглядеть – джентльмен до мозга костей. Да не все знают про делишки его гнусные. Например, про то, как он чернокожих из отцовского поместья на Юг продавал. – А вы с ним уже сталкивались? Шантажировали его? – спросил я. – Нет пока, – отвечал Рэймонд. – Симпсон-младший у нас на крючке, – вставил Ота. – Наши люди за ним следят здесь, в Филадельфии, да и поместье его, считай, под колпаком. Так вот, оттуда сообщают, что Симпсон до сих пор дела проворачивает с Мак-Кирнаном. Некоторое время все молчали – ждали, пока я суть уловлю. Могли бы и не ждать. План начал вырисовываться уже в процессе разговора. Я взглянул на Оту и кивком подтвердил: понял, дескать, просек. – Мне бы письмо, – сказал я. – Или купчую, или другую какую-нибудь бумажку – о сделке с Мак-Кирнаном, например. Может, взлом попробуем? – Нет, – возразил Рэймонд. – Блэнд кое-что поделикатнее придумал. Теперь все трое улыбались – ни дать ни взять малые дети, у которых общий простенький секретец. – Ну так скажите мне! – Давай, Хайрам, я лучше покажу, – произнес Блэнд. * * *