– Опять подкрался, Хай? Ах ты мышонок! Она вернулась к своему занятию и лишь через несколько минут снова заговорила со мной: – Э, да ты на печенье имбирное разлакомился! А ведь оно для хозяина, для Хауэлла! – Женщина рассмеялась. – Вот так тихоня! Ишь, глазищи-то, глазищи! Ну и кто такому мальчику откажет, кто ради такого мальчика не рискнет? Прошли еще несколько минут, в течение которых женщина качала головой, продолжая усмехаться. Затем взгляд сделался заговорщицким, тонкий палец прижался к губам. Она скользнула к двери, выглянула, вернулась к столу и сняла с пергамента два имбирных печенья. – Держи, Хай. Мы ведь семья, стало быть, друг за дружку горой. И вообще, по моему разумению, оно тут все твое. Я принял печенье из теплых темных рук. Определенно, я знал, не мог не знать, что происходит. Что Локлесс тут ни при чем – ни нынешний, ни прежний. Что это не сон, хотя ощущения аналогичные. Имени женщины я не помнил, но боль узнавания пронзила меня, а за ней последовала другая боль – интенсивнее, острее. Так ноет сердце при утрате. В неизбывной тоске я весь подался к женщине, обнял крепко, а когда наконец отпустил, она сверкнула улыбкой и сделалась подобна летнему полдню. Точно так же улыбался пекарь Марс всего пару часов назад. – Запомни, Хай: мы одна семья. Тут в кухню пополз туман, скрыл и столы, и сласти, и чернокожую женщину; правда, она еще успела напутствовать: – Продолжай как начал. В следующую секунду я снова сидел у реки, совершенно вымотанный. И без дареных пряников. Велосипедист, возвращаясь, помахал мне приветливо. Тогда я стал озираться. Дорожка уходила вдаль, отдыхающих, кроме меня, не было, зато через три скамейки, на четвертой, лежал недоеденный имбирный пряник, а ветер лениво пошевеливал пергаментную бумагу, что валялась в траве. Глава 16 Стало ясно: мой дар при мне. Я не уразумел пока его механизмов, не понял, в какой момент, при каких обстоятельствах перемещаюсь, и уж тем более не представлял, как управлять своим даром. Но я его не утратил. Чуть живой, я поплелся на Девятую улицу. Повалился на кровать, проспал весь день и всю ночь. Проснулся я только назавтра с намерением испробовать свои способности, но при попытке подняться обнаружил, что силы за долгие часы сна не восстановились. Болезненная вялость и раньше сопутствовала Переправам. Нечего было и думать об экспериментах. «Пойду, по крайней мере, к Марсу в пекарню, извинюсь за вчерашнюю неучтивость, – прикидывал я. – Затем по городу прогуляюсь, на сей раз в восточном направлении, к реке Делавэр. Освоюсь со свободой. Может, и на тот берег переправлюсь, в Кэмден, где Рэймонд живет». Я зашнуровывал башмаки, когда раздался стук в дверь и сразу за ним голос Оты: – Хайрам, ты у себя? Я распахнул дверь. Нетерпеливый Ота успел сойти на несколько ступеней. Оглянулся на скрип и, продолжая спускаться, бросил: – Идем скорее. Я повиновался. Внизу Рэймонд мерил шагами гостиную. В руке у него было какое-то письмо. Увидев нас, Рэймонд сгреб шляпу и без лишних слов буквально выскочил из дому. Мы последовали за ним и скоро очутились на Бейнбридж-стрит, которая, несмотря на ранний час, уже испускала миазмы, характерные для большого города. – Закон наш филадельфийский прост, проще некуда, – заговорил Рэймонд, когда мы нагнали его. – Ни один человек, будь то мужчина или женщина, не является рабом. Никого нельзя держать в неволе. Всякий невольник, попавший в Филадельфию, автоматически становится свободным. Если невольник просит помощи, он ее получает. Только тут важно, чтобы попросил. Иначе мы и знать не будем. – Хозяева, мерзавцы, закон от приневоленных скрывают! – перебил Ота, глядя мне прямо в глаза. – Лгут им, запугивают. Угрожают расправой над близкими, над друзьями. – Если к нам обращается конкретный человек, – продолжал Рэймонд, – если у него конкретные требования, тогда мы не можем не отреагировать. Мы власть имеем. И сейчас как раз такой случай. К нам обратилась женщина по фамилии Бронсон, которую удерживают в неволе. Медлить нельзя. Мы заставим негодяя уважать наши законы. Мы почти бежали в восточном направлении – как раз по этим улицам я собирался нынче прогуляться – и скоро оказались в доках. Река Делавэр словно охлопывала волнами борта массивных судов. Была суббота. А жара стояла такая, какой я в Виргинии припомнить не мог. Здесь, в Филадельфии, от зноя не спасала и тень. Влажная духота преследовала, как и вездесущий смрад; облегчение можно было испытать только на городских окраинах. Мы двинулись по набережной, от которой лучами расходились пирсы. Проигнорировали несколько таких лучей. Наконец вслед за Рэймондом свернули на очередной пирс и по трапу взошли на речной пароходик. Рэймонд оглядел пассажиров, но, кажется, не нашел среди них невольницы. И тут какой-то чернокожий бросил: – Внизу они, мистер Уайт. Мы поспешили на корму, где обнаружились люк и лестница. Оказывается, была и нижняя палуба. Женщину я заметил раньше, чем Рэймонд. Узнал сразу, даром что прежде не видел и даже описания не имел. Ни в каком описании я и не нуждался, ибо за два дня насмотрелся на местных приневоленных. Здесь, в Филадельфии, они были одеты чисто и с лоском, пожалуй даже элегантнее, чем свободные цветные. Вероятно, хозяева рассчитывали, что наряд сделает незаметной цепь, ими выкованную. Однако в поведении таких чернокожих сквозила тщательно скрываемая затравленность, вечное осознание собственной несвободы. Вот и эта женщина была в нарочито элегантном, почти кукольном платье (по стилю очень похожем на Софиино «выездное»), но руку ей стискивал худощавый высокий белый джентльмен. Другой рукой она вцепилась в ладошку мальчугана лет шести, судорожно ища визуального контакта с Рэймондом. Увы, Рэймонд скользил взглядом вхолостую. Тогда женщина перехватила мой взгляд и тотчас перевела глаза на мальчика. Тут же ее заметил и Рэймонд. Шагнул к ней, объявил: – Мэри Бронсон, ты жаловалась на хозяина. Мы здесь, чтобы восстановить справедливость, как она понимается в нашем штате, где ни один рабовладелец, – Рэймонд уставился на белого джентльмена, – не сыщет поддержки, ибо узы рабства у нас презираемы. Виргинская ячейка была подпольной. Считаясь преступником, каждый из наших напоказ чтил те самые бесчеловечные законы, которые втайне нарушал, выказывал уважение к системе, которую намеревался сломать. Теперь на моих глазах разворачивалась сцена с агентом, действовавшим не просто в открытую, – нет, Рэймонд олицетворял собою Закон. Слова его были подобны взрыву. И это почуял тощий белый джентльмен, хозяин Мэри Бронсон. – Иди к черту! – рявкнул он на Рэймонда и дернул Мэри за руку, да с такой силой, что она едва не потеряла равновесие. – Это моя собственность, я с ней сюда прибыл, с ней и домой уеду. Рэймонд будто не слышал. Он обращался теперь непосредственно к Мэри. – Ты не обязана подчиняться, Мэри Бронсон. Покуда я здесь, он не посмеет удерживать тебя. Я действую не в одиночку. Пойдем со мной, и я гарантирую тебе защиту филадельфийского законодательства. – Прочь! – прошипел хозяин Мэри. – Она моя! Но руку женщины он больше не стискивал. Не знаю, сама ли Мэри вырвалась или белый ослабил хватку, переключившись на Рэймонда. Между тем нас взяли в кольцо. Кто-то из пассажиров подвинулся ближе для поддержки, кто-то – из обывательского любопытства. Не успевшим к началу суть дела пересказывали шепотом. Нарастал осуждающий гул. Кольцо сужалось. Белому явно было невдомек, что шансы его тают с каждой секундой. Зато это почуяла Мэри. Всеобщая поддержка придала ей сил. Мэри схватила ребенка за ручку и шагнула к Рэймонду. Белый вскипел. На его приказ вернуться Мэри только фыркнула. Рэймонд заслонил ее собой, она, в свою очередь, заслонила сына. – Каналья! – выплюнул белый. – Эх, поплясал бы ты у меня, будь я в родном штате! Розог бы о твои бока пообломалось без счету! На этих словах общий гул трансформировался в язвительные замечания, проклятия и угрозы. Немногим цветным выпадает благословенная минута, когда над штормящим океаном жизни вдруг сверкнет среди туч ослепительный клинок – доказательство, что Правда есть, пусть не на земле, а бесконечно выше. Подобные откровения никак не связаны с христианской религией – они случаются, если цветные становятся свидетелями сцены вроде той, что разыгралась между хозяином Мэри и Рэймондом Уайтом, если слышат уверенный, дерзкий ответ Уайта: – Но ты не в родном штате. Рэймонд повел глазами по сторонам. Тощий белый джентльмен проследил его взгляд – и вдруг понял, что его ждет, вздумай он и дальше упорствовать. Ярость уступила место панике. В считаные секунды мерзавец спал с лица и даже будто сделался ниже ростом. Толпа, возмущенная его заявлением насчет розог, гудела, предлагала способы расправы. * * * Речной пароход отчалил без Мэри и ее сынишки. Убедившись, что расстояние от него до берега неумолимо увеличивается, мы отправились на Девятую улицу. Рэймонд почти сразу ушел хлопотать насчет комнаты для Мэри и ее трудоустройства. Обычная процедура. В филадельфийской ячейке обеспечивали жильем и работой всех цветных, вызволенных на этой земле. В Виргинии при тотальной засекреченности мы таким не занимались. Это было просто немыслимо. Здесь же Рэймонд, столь удачно провернувший операцию по спасению Мэри, не сомневался и в дальнейших действиях на ее благо. Ота сварил нам всем кофе, а мальчику принес целый ящик деревянных лошадок, коровок, овечек и прочих животных для игры в фермера, а также солдатиков. Я улучил момент, заглянул в пекарню, где Марс познакомил меня со своей дорогой Ханной. Мне удалось не стушеваться; я даже улыбнулся, даже вымучил извинение за давешнюю неучтивость. Марс подарил мне два еще теплых каравая и бросил: – Не надо извиняться, братишка. Говорю же – мы одна семья. Вернувшись в дом, я застал Мэри на полу играющей с сыном. Я прошел в кухню, нарезал хлеб, разложил на блюде. Нашлись банка варенья и кусок сыру. Соорудив сэндвичи, я отнес их в гостиную, где Ота уже разливал кофе, подзывая к столу Мэри и мальчика. Оба успели успокоиться. Простая еда – кофе с сэндвичами – казалась особенной, словно мы четверо отмечали великий праздник. Мэри помогла с мытьем посуды, а после мы уселись для разговора. Мальчик, скроив грозную мину, с возгласом «Бабах!» ударил одного деревянного гусара о другого. – Как зовут твоего сына, Мэри? – поинтересовался я. – Октавий. Только не спрашивайте, откуда такое имя. Не я его придумала, а старый хозяин. Он все решал, и это тоже решил. – Иди-ка, Мэри, вот сюда, на диван, – сказал Ота. Я принес из комнаты бумагу и два карандаша, уселся за стол. Ота собирался задавать Мэри вопросы. Моя задача была стенографировать. Вот первая фраза, которую я записал: – Меня зовут Мэри Бронсон, и я родилась в рабстве. – Но отныне ты свободна, – отозвался Ота. – Верно. За это я вас благодарю. Вам тут, в Филадельфии, невдомек, что мы все терпим и чего я натерпелась от этого мозгляка, будь он проклят! Я спала и видела, как бы сбежать. Только разве сбежишь, ежели некуда? А ведь я тут не впервой. Он и прежде меня в Филадельфию возил, и всякий раз я планы строила, да все не решалась. Почему? Бог весть. – Откуда ты, Мэри Бронсон? – Из ада прямиком, мистер Ота. – Почему ты так говоришь? – Потому что у меня еще двое ребят было, старше, чем Октавий. И муж был. Повар, как и я. Все меня хвалили, всем моя стряпня нравилась. – А тебе самой? Мэри горько усмехнулась: – Будто я право имела свои блюда есть! Зато со старым хозяином у нас уговор был. Хозяин меня отпускал в другие дома стряпать – за деньги. Выручку мы потом делили. Хозяин обещал – вот накопится довольно денег, Мэри, тогда сама себя и выкупишь. И ребят своих, и мужа. Только не всех скопом – так я прикидывала. Сперва саму себя. Чтоб деньги уже не делить. Вторым Фред, муж мой, пошел бы – мне на подмогу, а уж после мы вдвоем и сыновей бы вызволили. – Почему же план не удался? – спросил Ота. – Так старый хозяин возьми да и помри. Поместье на части разделили, и я досталась этому, из отребья белого. У которого вы меня нынче отняли. И как стала я ему принадлежать, так мне прежняя жизнь раем показалась. Работала я на чужих, как раньше, только новый хозяин все деньги забирал. Мне, говорил, дела нету, о чем ты там со старым господином договаривалась. Ладно же, думаю, буду хитрее. Буду медленно работать, чтоб у тебя, у кровососа, доходы не росли. Глупая! Кого перехитрить хотела! Мэри Бронсон умолкла. Несколько секунд она собиралась с силами, чтобы продолжить рассказ. – Тогда-то битье и началось. Хозяин на каждую неделю мне задание давал – сколько я должна денег ему принесть. Грозился: недостача будет – так он ее, цифирь эту, на спине на моей плеткой выпишет. Так и делал. Еще грозился Фреда продать и ребят. Всех троих. Я работала, мистер Ота, ох как я старалась! Только он все равно продал и мужа, и старшеньких. Одного только меньшого мне оставил. – Мэри кивнула на Октавия. – Да не из милости, не из доброты. А чтоб мне было чего терять. Чтоб он, Октавий, держал меня, к дому привязывал. – Зачем же он сюда тебя привез? – удивился Ота. – Родня у него здесь. Вот он и расхвастался, какая ему повариха досталась. Я на сестру его стряпала. В доме ейном. – Что, прямо в Филадельфии?! – Да. Только я ему нынче показала, почем фунт лиха, верно ведь, мистер Ота?