Я попытался сесть. Помешали боль в спине и ногах. Ступни были в плачевном состоянии. Ощупав лицо, я обнаружил изрядную припухлость над левой бровью. Вспомнил все в деталях – и ночную травлю с побоями, и яму. – Извиняй, братишка, – подал голос Хокинс. Взгляд его сделался виноватым. – Только надо ж нам было проверить. Кой-чего мы знали, сами видали, а вот чтоб наверняка – для того сперемент надобен. «Нам»? «Мы»? Почему Хокинс говорит так, словно его власть не ограничивается одной этой комнатой, но простирается и на круги ада, по которым меня носило – сколько времени? Месяц? Полтора? Два? – Хайрам, – заговорила Коррина. – Ты увлек Мэйнарда в реку. Именно увлек. Я не утверждаю, что у тебя был коварный умысел. Но сути это не меняет: Мэйнард мертв, а планы, связанные с нашей свадьбой, обратились в дым. Из-за твоей неприязни, которая равна преступлению, слишком многие достойные люди, настоящие герои, сейчас поспешно меняют стратегию. Прежние достижения в сфере справедливости летят в тартарары. Однако я уверена, что твой импульсивный поступок на самом деле есть часть, и немаловажная, Промысла Господня, неведомого пока ни тебе, ни нам. С этими словами Коррина левой рукой сняла с вазы-корабля курительную трубку, правой открыла крышечку. По комнате поплыл сладкий запах. Маленькой ложечкой Коррина разровняла и чуть примяла табачную к рошк у. Затем подожгла табак, затянулась и передала трубку Хокинсу. Тот поджег табак заново, тоже затянулся и вернул трубку. Дымовое облачко повисло, зафиксированное в воздухе клинками солнечных лучей, мне же вспомнился Локлесс: полутемная гостиная, дрожащий Корринин голос, Эми с Хокинсом – преданные слуги своей скорбящей госпожи. Ни в тот день, ни прежде я не обращал внимания на несходство Коррины с остальными представителями белой знати, но это несходство сохранила моя память. Коррина выделялась из ряда вон – я недоумевал, как мог быть настолько слеп. Прозрение наступило внезапно. Традиции старой Виргинии, траур, да и сама помолвка с Мэйнардом предстали фрагментами обширного тайного плана. Не иначе за время сидения под землей я разучился кроить бесстрастную мину, ибо Коррина со смехом спросила: – Не понимаешь, как я это провернула, да, Хайрам? – Не понимаю. – Ну еще бы! Нечасто лорду или леди удается ввести в заблуждение слугу. Счастлив слуга, пребывающий в неведении относительно господских пороков, мнящий белого хозяина вместилищем достоинств, заступником, благодетелем. Но к тебе это не относится, Хайрам. Каковы бы ни были твои амбиции, ты никогда не ведал сего наслаждения. Ты – исследователь, и по-другому тебе нельзя. Джефферсоны, Мэдисоны, Уокеры могут сколько угодно верить в свою нелепую теорию, а я убеждена, что самый затюканный работник с самой захудалой плантации где-нибудь в штате Миссисипи смыслит в жизни побольше любого из американских философов, нашпигованных теориями, фактами и спесью. Разумеется, лорды и леди это чувствуют – инстинкты ведь у них пока сохранились. Вот почему их завораживают песни и танцы твоего народа, Хайрам. Ибо чернокожие хранят знание о нашем окаянном мире. Они – словно живая библиотека, им не нужны ни бумага, ни чернила, ни буквы, ни даже язык как таковой. А что у белых? Власть превратила их в рабов, леность отрезала от действительности. Сама я давно сбросила кандалы власти – потому и прозрела. Коррина подняла трубку повыше, качнула головой. – Ты, Хайрам, изначально не был ни слеп, ни глуп. Но тебе предстоит понять и развить свои способности, которые ты получил по наследству. Тебя ввели в заблуждение, ты доверился мерзавцу… Это неопытность, не влияющая на твой особый дар. Благодаря этому дару ты спасся из реки. А знаешь ли ты, Хайрам, что и до тебя были чернокожие с такими способностями? Слыхал ли о Санти Бесс, которая переместила из рабства на волю сорок восемь человек? – Это просто легенда, – перебил я. – А вот и нет. Твое кровное родство с Санти Бесс – одна из причин, почему ты находишься в этом доме. Известно ли тебе, что до той Переправы, которую твоя бабушка устроила, в Старфолле не было никакого Фритауна? Что за оборотнем Джорджи стоит правительство, что сам Джорджи – всего-навсего инструмент, шестеренка чудовищной машины? Джорджи – давний друг, чуть ли не родственник; Эмбер, его жена; их новорожденный сын. Воспоминания накатили теплой волной, отступили, оставив стынуть песок мыслей. Знала ли Эмбер? Вероятно, знала – иначе зачем бы эти ее полунамеки? В какой конкретный момент Джорджи решил сдать меня? Скольких сдал ДО меня? – У них там сговор, – вмешался Хокинс. – Они, белые, Джорджи Паркса с семьей не трогают, а он за это доносит. Чисто койот, в засаде залег, новую Санти Бесс подстерегает. – Ну, с такими, как Санти Бесс, у Джорджи ничего не получится. Там ведь иная сила действует. Та сила, Хайрам, которая не дала тебе утонуть в Гус-реке, та, которая спасла тебя от нашего патруля. Лишь теперь я оглядел комнату. В голове роились вопросы, но вымучить я смог только один: – Что это? Коррина потянулась за ридикюлем, извлекла бумагу, развернула передо мной. – Твой отец передал мне тебя, Хайрам, во владение. Сбежав, ты разочаровал и рассердил его, этой бумагой он, по сути, от тебя отрекся. Едва перенесший первый удар судьбы – смерть Мэйнарда, твой отец ответил на второй удар гневом. Не желал видеть тебя, говорил, ему безразлична твоя дальнейшая судьба. Я убедила его, что ты – собственность слишком ценная, и он согласился продать тебя мне. За кругленькую сумму, Хайрам. Коррина поднялась, прошла к двери. – Но ты мне не принадлежишь. – Она открыла дверь, и я увидел часть лестницы с массивными перилами. – Ты не раб, Хайрам. Ты не являешься ничьей собственностью. Прав на тебя нет ни у мистера Уокера, ни у меня, ни у кого другого. Ты вот спросил, что это. Отвечаю: это свобода. Думаете, я в восторг пришел? Ничего подобного. От вопросов меня уже мутило. Что это была за яма? Почему я страдал? Сколько времени провел под землей? Оказался бы в чистой комнате, если бы не имел, по мнению Коррины, особого дара? И главное, где София? Коррина снова села в кресло. – Только вот что тебе следует уяснить, Хайрам. Свобода, если она истинная, тоже госпожа. Суровая, жестокая – куда там до нее белому надсмотрщику, даже из самых грубых! У свободы всякий в пожизненном подчинении. Каждый из нас к чему-то приневолен. Одни – к рабовладению со всеми вытекающими последствиями. Другие – к справедливости. Каждый сам себе господина или госпожу выбирает, иначе нельзя. Каждый, Хайрам! Запомни это. – Мы – Хокинс и я – выбрали то, что выбрали, – продолжала она. – Свобода для нас – это война против рабства, так в нашем Евангелии сказано. Ты уже догадался, кто мы, не правда ли? Да, мы связаны с Тайной дорогой свободы. Это нас ты искал, а нашел Джорджи Паркса. Мне очень жаль. Мы тебя вызволили, затратив большие средства, мы сильно рисковали. Но ты должен понимать, что спасен не за красивые глаза, но исключительно за свой дар. Мы обнаружили в тебе особые признаки причастности к знаниям утраченного мира, сему бесценному оружию, способному произвести перелом в самой затяжной из войн. Ты ведь понимаешь, о чем я? Вместо ответа я спросил: – А София где? Что с ней сталось? – Наши возможности не безграничны, Хайрам, – произнесла Коррина. – Но вы же Тайная дорога свободы![16] Если так, почему вы не освободили и Софию? Зачем столько времени медлили со мной? Я в тюрьме торчал, потом в яме гнил – или вы не знали? – Мы не просто знали – мы это устроили, – выдал Хокинс. – Так надо было. Когда можно стало, тогда тебя и освободили. На Тайной дороге свои правила. Почему, ты думаешь, нас еще не рассекретили? А что Джорджи тебе раньше попался, чем мы, – и на то своя причина, братишка. – Да меня ведь каждую ночь травили! – Я был готов взорваться. – А вы сидели сложа руки? То есть хуже: вы сами охотников науськивали, так я понял? – Хайрам, – в Корринином голосе зазвучали наставительные нотки. – Этот тяжелый период был подготовкой к жизни, которая начинается для тебя сейчас. Тюрьма и яма – лишь малая часть огромной цены твоего опрометчивого поступка. Доверившись Джорджи Парксу, ты сам себе подписал приговор. Неужели лучше было бы оставить тебя на произвол судьбы? Хокинс прав. Мы хотели убедиться. – В чем убедиться? – процедил я. – В том, что ты действительно унаследовал способности своей бабки, Санти Бесс. Что обладаешь даром переправлять, – объяснила Коррина. – Теперь сомнений нет. Твой дар проявился уже дважды. В первый раз Хокинс обнаружил тебя исключительно по воле Господа. По счастливой случайности. Затем мы навели справки, и выяснилось, что нечто подобное с тобой случилось в детстве – ты сам рассказывал, не таился. Однако требовалось дополнительное подтверждение. Мы прикинули, куда конкретно может занести тебя мистическая сила, и стали ждать, когда ты возникнешь. – И где, по-вашему, мне следовало возникнуть? – В Локлессе, – уверенно произнесла Коррина. – Это единственный дом, который у тебя когда-либо был. Естественно, что ты попытался бы переместиться именно туда. Наши агенты каждую ночь тебя караулили. – И вот ты здесь, – подытожил Хокинс. – Здесь – это где? – спросил я. – В надежном месте, – отвечала Коррина. – Там, где оказываются все наши неофиты. Она умолкла. В ее лице я заметил сочувствие. Коррина отнюдь не наслаждалась моей растерянностью – она меня жалела. – Тебе предстоит осмыслить еще очень многое, – продолжала Коррина после паузы. – Мы не станем держать тебя в неведении, мы все объясним. А ты нам верь. Собственно, выбора и не остается. Назад пути нет. Как нет в мире и другой правды. Скоро ты сам увидишь: наше дело – самое благородное, единственно честное. Коррина с Хокинсом поднялись. Уже в дверях Коррина добавила: – Терпение, Хайрам. Понимание не заставит себя долго ждать, а явившись, обяжет тебя на всю жизнь, и в этой новой, святой обязанности ты откроешь свою суть. Последние слова Коррины прозвучали как пророчество: – Ты не раб, Хайрам Уокер. Но, клянусь святым Гавриилом, ты обязан – и будешь – служить. Глава 13 Тем вечером, по-прежнему лежа в постели, я слышал снизу голоса. Доносились также запахи – я очень надеялся, что это готовят ужин (в последний раз я по-человечески ел накануне побега). Голод вывел меня из ступора. Я заметил два тазика с водой, зубную щетку и зубной порошок, смену одежды. Встал, привел себя в пристойный вид и, жестоко хромая, спустился в гостиную. За столом сидели Коррина, Хокинс, Эми, еще трое цветных – и не кто иной, как мистер Филдз. Я застыл в дверях. Шагу не сделал, пока мистер Филдз глаза на меня не перевел. Перед тем он смеялся над Хокинсовым рассказом, но улыбка сама собой сползла, мина стала почти скорбной. Мистер Филдз вопросительно посмотрел на Коррину. Коррина, в свою очередь, воззрилась на меня, а вслед за ней ко мне обратились все взгляды – тоже похоронные. Стол от яств ломился, но пирующие – мужчины и женщины, белые и черные – были в рабочей одежде. – Садись ужинать, Хайрам, – пригласила Коррина. Я прохромал к столу, уселся на единственное свободное место, рядом с Эми, напротив мистера Филдза. На столе была тушеная окра со сладким картофелем. И зелень с запеченной рыбой шэд. И солонина. И яблоки. И какая-то птица, фаршированная рисом с грибами. И хлеб. И клецки. И два пудинга – обычный и черный[17]. А также эль. В жизни столько вкусного не ел. Но самое удивительное, как выяснилось, припасено на десерт. Первой из-за стола поднялась Коррина, остальные за ней. Все вместе они стали убирать и мыть посуду. Я просто опешил. Никаких различий между черными и белыми! Никаких распоряжений! Мой порыв на посильное участие был сразу отвергнут. Покончив с уборкой, вся компания вернулась из кухни в гостиную и допоздна играла в жмурки. И по веселым возгласам, по обрывкам фраз я понял: такое пиршество не каждый день бывает, нынче что-то важное празднуют, некий перелом, который связан со мной. Ночь я провел в доме, в гостевой комнате. Назавтра спал далеко за полдень. Никогда мне так выспаться не удавалось, даже в Рождество. Вытащив себя из постели, я оделся и спустился в столовую. Никого не было. На столе стоял целый поднос ржаных кексов с запиской, из коей следовало, что я волен есть сколько хочу. Я употребил два кекса, вымыл за собой тарелку и через парадную дверь вышел на крыльцо, где и уселся. Снаружи дом выглядел скромнее, чем изнутри. Стены были обшиты белой доской. На клумбах цвели подснежники и пролески, с крыльца виднелся лес, за ним, на западе, – величественный горный хребет. Сопоставив свои наблюдения, я решил, что нахожусь неподалеку от границы штата Виргиния, скорее всего в Брайстоне, Корринином поместье – том самом, куда она хотела забрать меня еще несколько месяцев назад. Вдруг из лесу вышли двое, направились к дому. Скоро я разглядел, что оба они белые, один в годах, другой молодой. Вероятно, отец и сын. Заметив меня, они остановились. Молодой кивнул мне, пожилой схватил его за руку и поволок обратно к лесу. Я все сидел. Дремота навалилась на меня – сначала мечтательная, какая случается по весне на припеке; затем я погрузился в полноценный сон – сказывалось многонедельное измождение. Мне снилось, будто я снова в тюрьме, в одной камере с Питом и Финой, что меня выгоняют на осмотр, а сокамерники мои смеются. Я буквально слышал их смех – Пита и Фины – над моим унижением. Причем тогда я еще не понимал толком, что это именно унижение. Мне потребовалось немало времени, чтобы научиться говорить о Райландовой тюрьме без обиняков, называть творимые со мной гадости своими именами, по-прежнему чувствуя себя человеком, а не скотом. Потребовалось время, чтобы понять: мой истинный дар – это дар рассказчика. А в тот день, очнувшись, я обнаружил, что клокочу от ярости, хотя вообще-то был не из бунтарей, даже в отрочестве. Еще много лет после тюрьмы я испытывал вспышки необузданного гнева и приступы деструктивных мыслей, не находя в себе мужества признать, откуда у них ноги растут. Я проснулся оттого, что щелкнул замок. Позади меня стояла Эми – замерла на крыльце, устремив взор к дальним горам, к предзакатному горизонту. Вместо траурных одежд на Эми было серое платье c кринолином и белым передником, волосы убраны под шляпку-капор. – У тебя, наверно, вопросов не счесть, – предположила Эми. Не ошиблась. Вопросов действительно было много, но я не задал ни одного. Мне казалось, я и так уже достаточно спрашивал – в смысле, достаточно выложил им о себе. Вопрошающий себя выдает, это я с младых ногтей усвоил. Подумав, Эми произнесла: – Хорошо. Я понимаю. На твоем месте я бы тоже рот на замке держала. А на своем – держать не стану. Ты здесь новичок, так я тебе расскажу и про место это, и про жизнь здешнюю. Краем глаза я видел: она смотрит на меня. Сам я упорно смотрел на горы, на солнце, что садилось в столь странной близости от лиловых пиков. – Хайрам, ты, наверно, уже догадался, где мы. В Брайстоне. В поместье Коррины. Но тебе, конечно, невдомек, где ее настоящий дом. Сейчас расскажу. Все равно ты скоро узнаешь. Так вот. Брайстоном владел Корринин отец, еще раньше – дед. Она была единственная дочь, к ней все имущество и перешло. Ты ведь понял, что Коррина не та, за кого себя выдает? Нет, родилась-то она в Виргинии, но всякого здесь насмотрелась, а потом еще на Севере кой-чего узнала, и вот насчет неволи по-своему теперь понимает. И мы с братом, с Хокинсом, точно так же понимаем. Злости в нас много, во всех троих, гнев у нас великий. Эми почему-то рассмеялась, затем как бы сама себе рот заткнула и добавила после паузы: – Зубы скалить не след, не такое это дело – неволя, не хиханьки да хаханьки. Опасное дело, Хайрам. Для всех, для меня. А все равно по мне это счастье, войну вести с господами. Брайстон – он вроде заставы для целой армии, для Тайной дороги. Мы все, которые тут живем, мы солдаты. Только про то говорить нельзя. Хочешь, проведу тебя поместьем? Поглядишь, как сады цветут, какие всходы на полях, как люди работают дружно, с песней. Только все они – с нами, в армии нашей, потому решились свет свободы нести в Мэриленд, в Виргинию, в Кентукки и даже в Теннесси. Мы тут все агенты, – продолжала Эми. – Только разные. Одни в доме работают – это которые грамотные, вроде тебя. Такие нам нужны – бумаги выправлять, завещания, дарственные да купчие. Много бумаг. И не думай: раз домашние, значит, слюнтяи. Нет, у нас каждый вроде льва, ежели надо. А ежели надо, так и вроде мыши: все шорохи слышит, все новости ловит. Где людей продают, кто разорился – от наших ничего не скроешь. Все шишки местные у них наперечет. А про них самих никому неизвестно. Но и другие агенты есть, кроме домашних.