– Да я так просто, наугад ляпнул, – снова заговорил Хокинс, оправдываясь. – У Эми, сестренки моей, во Фритауне подружка живет. Шепнула ей, что ты к Джорджи наведываешься. Только и всего. Эми переводила взгляд с Хокинса на меня и обратно. Лишь теперь я заметил: она тревожится. Будто знает о каком-то неминуемом событии и боится его проворонить. – Ну да, я вожу знакомство с Джорджи, – вымучил я. – Гм. Джорджи – он такой человек, как бы это сказать… – замялся Хокинс. Я покосился на Эми. Она бросила стрелять глазами по нам – ее пристальный взгляд был устремлен к перекрестку, от которого в нашу сторону направлялся не кто иной, как мистер Филдз, мой наставник. Второе столкновение за три месяца после семилетнего перерыва – вот странно! Еще страннее было то, что двигался мистер Филдз прямиком к Эми, словно у него с нею и Хокинсом встреча была назначена. На полпути он заметил меня и резко остановился. Эге, да мое присутствие все планы его скомкало! Еще мне показалось, что мистер Филдз с удовольствием сменил бы траекторию, не будь слишком поздно. Впрочем, после секундного раздумья он коснулся пальцами шляпы, совсем как тогда, перед скачками, и приблизился к Эми. Хокинс проследил мой взгляд. Теперь мы таращились друг на друга в парах – я и Хокинс, Эми и мистер Филдз. Причем Хокинс нервничал до такой степени, что улыбка его, съемная, на физиономии не держалась. Скоро он, образно выражаясь, совладал с «завязочками» и выдал тоном почти беспечным: – Сдается мне, пора и до дому, Хайрам. – Удачной дороги, – отвечал я. Настал мой черед улыбаться. Причины для улыбки были смутны. Полагаю, я решил, будто раскусил Хокинсову ложь – и насчет того, что он меня на берегу нашел, и насчет моего вливания в «семью», якобы дающего Хокинсу право меня расспрашивать. Мне казалось, я наконец-то застал Хокинса врасплох, сумел пролить свет на отдельные его махинации, потому плут Хокинс и напрягся. Как же тут не улыбнуться? Я и растягивал рот, пока Хокинс шел к сестре и мистеру Филдзу; затем приподнял шляпу в знак почтения ко всей компании – и в знак прощания. А следовало мне не губы напрягать, а извилины. Следовало задаться вопросом: что, собственно, общего у двоих невольников и образованного белого северянина? И как связан с ними Джорджи? Увы, мой разум с наслаждением плескался в океане перспектив, которые, как я полагал, реальными делало согласие Джорджи Паркса. Опьяненный этими перспективами, я был куда больше озабочен тем, чтобы скрывать свои намерения, нежели тем, чтобы разоблачать чужие. * * * Назавтра мне нужно было забрать Софию из поместья Натаниэля. Не на полпути даже, а минут через пятнадцать после того, как я покинул пределы Локлесса, меня остановил Райландов патруль – белое отребье прочесывало окрестности. Разумеется, я без документов не ездил; фамилия Уокер произвела должное впечатление, я был отпущен. Но сам обыск потряс меня, ибо во мне успела совершиться метаморфоза. После разговора с Джорджи я ощущал себя беглым – и вдруг бы Райландовы ищейки это просекли? Могла ведь внутренняя моя свобода прорваться в кривой ухмылке, в неуместной развязности. Но я имел дело с белыми, хоть и самого низкого пошиба; власть над нами, черными, застила им глаза. Мы с Софией ехали в молчании. Лишь когда впереди замаячил локлесский особняк, я натянул вожжи. Давно уже рассвело, но воздух не успел прогреться. Дорога была пустынна, а из звуков слышалось только гудение ветра в древесных кронах; да вот еще сердце мое ухало филином. Мне почему-то казалось, у Софии за эти дни появился некий план; перед глазами моими толклись, как мошкара, образы: Хауэлл, Натаниэль, Коррина, София. Даже Мэйнард, который будто бы вовсе и не утонул, будто бы вырвался из ледяных челюстей Гус-реки, проник в мои сны, чтобы регулярно оглашать список моих грехов. Так я сидел, не решаясь заговорить, боясь хотя бы оглянуться на Софию. Но все-таки оглянулся. София, по обыкновению, присутствовала в коляске лишь телесно. Взгляд карих глаз был устремлен в лесной сумрак; казалось, София даже того факта не заметила, что мы не едем, а стоим. И вот когда я ее увидел такой – отрешенной, надмирной, – я чуть к ногам ее не бросился. Но тут она вдруг заговорила: – Бежать надо. Он думает, потешится, а потом и на Юг меня, в гроб прямиком? Не выйдет. И мулатов я ему не нарожаю. Да разве можно тут жить? С нами что хочешь вытворяй, а мы молчи да терпи? Что в Кентукки, что в Миссисипи, что в Теннесси – всюду одинаково. Чего ждать, Хайрам? Пока в Натчез нас погонят? София перевела дыхание и повторила четче, раздельнее: – Бежать надо. И тогда я сказал: – Вот мы и сбежим. Глава 8 Я давно не тот юнец; давно выучился разматывать самые запутанные клубки событий с целью вычленить нить, с которой все и началось. В событиях давних лет, о которых я веду рассказ, пресловутой нитью было осознание: свобода мне заказана моим происхождением. Если бы даже отец меня и возвысил над остальными, что пользы? Локлесс двигался к банкротству, причем в ногу с остальными поместьями, ибо все они зиждились на рабском труде. Упадок же не означал подписания вольных – упадок означал продажу невольников. Мои способности и умения не спасли бы меня – наоборот, за счет них я пошел бы с молотка вдвое-втрое дороже, чем мои товарищи по несчастью. Я внушил себе, будто Коррина польстилась на меня, этакую ценную собственность, будто интригует с помощью своих слуг, лживых братца с сестрицей, – ускоряет неизбежное, тянет ко мне жадные руки. Не будь моего погружения в реку, я бы, может, и смирился с планами Коррины; но погружение было, и вышел я другим человеком. Мой пока неясный дар, мой рок, мое спасение в совокупности преобразовались во взрывчатую смесь, а «Бежать надо» из припухших уст Софии сработало как запал. Я воображал Софию конечной целью побега, иначе говоря – наградой себе, отважному. Куда полезнее было бы учесть, что у «награды» имеются собственные представления о будущем, собственные упования, собственные планы. Через несколько дней София приблизилась к сараю, где я трудился над комплектом угловых стульев. Рискует, подумал я, и сам осмелел. София помедлила в дверях, улыбнулась и переступила порог. – Напрасно ты это, – сказал я. – Здесь не место для леди. – А где ты видишь леди? – парировала София, углубляясь в сарай. Я ходил за ней по пятам, смотрел, как она снимает паутину – широкими, решительными взмахами, в стремлении разом очистить максимальное пространство столешницы ли, диванной ли спинки. Ее тонкие руки коснулись кленового стула с подлокотниками, стола в стиле Хэпплуайта, настольных часов. Полумрак и снопик солнечного света из оконца как бы символизировали наше с Софией настоящее, говорили: смелее, смелее. – Тебе весь этот хлам надо чинить, да, Хайрам? – усмехнулась София. – Похоже на то. – Хауэлл велел? – Да, через Роско. Но начал я сам. Обрыдло без дела шататься, ждать, чего прикажут. Знаешь, я ведь и мальчишкой так себя занимал. Шныряю, бывало, по дому, смотрю, где пригодиться могу. – А на плантацию ходить не пробовал? Там всегда людей не хватает. – Благодарю покорно, я на плантации достаточно спину гнул. А ты, София? Ты когда-нибудь за мотыгу бра лась? – Чего не было, того не было. София стояла близко, совсем близко, а я с некоторых пор сделался очень чувствителен к расстоянию между нами, на каждый дюйм реагировал. Внутренний голосишко, правда, попискивал: дескать, неправильно это, опасно, да только голосишко этот себя дискредитировал, потому что именно он чуть раньше вякал, будто упадок Виргинии можно повернуть вспять, просто крутнув дареную монетку. – Не самая плохая работа – мебель чинить, – продолжал я. – Никто не понукает, никто не следит за мной. София сделала шажок в мою сторону. – Значит, Хайрам, тебе есть что скрывать? И что же это такое? – Еще шажок, пряный запах – и головокружение, и потребность на что-нибудь опереться. К счастью, в опорах недостатка не было. София усмехнулась и пошла к двери, но не прежде, чем прошептала: – Поговорим в другом месте, Хайрам? Подробности обсудим. – Да, – вымучил я. – Через час у оврага. – Идет. * * * Не знаю, не помню, много ли наработал до свидания с Софией – полный ею до краев, совершенно выпавший из реальности. Рабство, ко всем прочему, – это жизнь среди соблазнов разной степени интенсивности. В детстве – не разевай рот на господские угощения; в юности – только попробуй заглядеться на господскую наложницу; в зрелости – и думать не смей, будто получишь хотя бы малость от трудов своих – на плантации ли, в мастерской или на кухне. Доход с табака, выращенного тобой, одежда, тобой сшитая, сласти, тобой испеченные, не тебе предназначены. Вот и приучаешься с младых ногтей не просто скрывать свои желания, но душить их в зародыше, ибо слишком силен страх последствий. Не так было с моей страстью к Софии. Проклюнувшись наперекор запретам, страсть теперь расцвела – и сулила иное будущее. Мои дети, размечтался я, на себя будут работать, молоток аукциониста им и в ночном кошмаре не привидится. Картинка – эти образы детей моих, не ведающих унизительного, подлого страха, – раз мелькнув, душу во мне перевернула. Я сделался одержим бегством; внутренне я уже был свободен, как если бы действительно вырвался, добрался до легендарного болотного острова. Час перед свиданием стал апогеем беспечности юного Хайрама Уокера, ибо он, Хайрам, телесно оставаясь в поместье, стряхнул с себя Локлесс, как истлевшее вервие. – Ну и каков твой план? – спросила София. Мы с ней стояли над оврагом, глядя на залежь и дальний лес. – Плана нет, – отвечал я. София повернулась ко мне. В глазах замерло разочарование. – Нет плана? – Я на Джорджи надеюсь. Он обещал. – То есть сам ты не знаешь, что да как будет? – Не знаю. Не мог же я к нему с расспросами приставать. Такие, как Джорджи, небось рот на замке держат, иначе всему делу каюк. А с нами просто: являемся в назначенное место без всяких узлов да тюков, налегке то есть, а уж оттуда идем. – Куда идем, Хайрам? Несколько мгновений я смотрел ей в лицо, недоумевая: ну как она может сомневаться? Затем перевел взгляд на залежь. – На болото идем. Там у них вроде тайного селения. Человек сам себе хозяин. – А женщине в этом селении кто хозяин? – Вот ты о чем. Понимаю. Я про это думал. Наверно, для леди место не самое подходящее… – Я тебе нынче сказала: я не леди! – оборвала София. – Не ясно, что ли, с одного раза? – Ладно, ладно. – Ты меня, главное, выведи. Дальше я справлюсь. Сама. Слово «сама» повисло между нами. – А если не справишься? София теперь смотрела без намека на улыбку.