– Что за семейка! Яблочко от яблони... Звуки фортепиано возвестили о настоящем начале пьесы, но Джованбаттиста вопил так громко, что, если бы актрисы и начали говорить, их всё равно никто бы не услышал. Правда, на сцене царил такой хаос, что девочки даже и думать не могли о своих ролях. 18 Зрители хохотали, няня в отчаянии заламывала руки: она боялась, что Анджело, заразившись от рыдающего брата, тоже начнёт орать. – Кора! Кора! Сделай же что-нибудь! – призывала мама, сперва тихо, потом всё громче и громче. И вот Осел, стоявший на четвереньках в своём тёмном углу, поднялся на задние копыта, вышел вперёд и резким движением выхватил у Иосифа малыша Иисуса. – Я же велела оставить его в яслях! – сердито заявил он Мадонне, взял брата на руки и стал укачивать. Джованбаттиста тут же замолчал – будто повернули ручку на радиоприёмнике. – Ты заметила, что я всё это время притворялся? – спросил он Тайным Голосом. Мария с Иосифом замешкались, размышляя, что им теперь делать с Ослом, стоящим посреди пещеры. Переглянувшись, они посчитали, что самое время начать петь: Тихая ночь, Чудесная ночь!.. И правда, разве не чудо, что животное с длинным хвостом и ушами ходит на задних копытах, держа в руках Младенца Иисуса, да к тому же только что лягнуло Мадонну! Обе актрисы растерянно оглядывались в поисках матушки Альфонсы, надеясь, что та придёт к ним на помощь. Но из зала раздался другой громогласный голос: – Осёл, как всегда, всем мешает. А ну вернись немедленно на место! – велела, не вставая со стула, синьора Сфорца. И Кора вдруг поняла, что с неё хватит. Она уложила брата в ясли, бросилась к доске, взяла мел и, воспользовавшись тем, что Лилиана Курра оставила на блестящей чёрной поверхности (ради такого случая доску не просто протёрли тряпкой, а дважды тщательно вымыли губкой, смоченной в смеси воды и уксуса) немного места между строчками, быстро и чётко написала: «Я не осёл». Затем, обернувшись к зрителям, громко заявила: – Видите, я умею писать. Родственники, все бабушки, дедушки, дяди и тёти, захлопали в ладоши. – И я даже умею читать, – и, подчеркнув мелом слово «осел», прочла по слогам: – Я-не-о-сел. – Я тоже! – завопила Серенелла из своего угла пещеры. – Конечно, нет, ты же бык! – засмеялся кто-то в зале. Вы, дорогие читатели, конечно же, не думаете, что Кора могла бы столь же быстро написать какую-нибудь другую фразу. Но эту – эту она долго тренировала, с помощью Паолетты переписав её осколком кирпича на тротуаре не меньше сотни раз. Побагровевшая синьора Сфорца вскочила и завопила, указывая пальцем на непослушную ученицу: – Да кто тебе это позволил? Ишь, разогналась! Чтобы до Пасхи мне ни единой буквы! Но Кора не слушала: опьянённая собственной дерзостью, она уже рисовала на доске толстуху в очках, восседающую за Ослиной Партой. – Не переусердствуй, – предупредила Доска Тайным Голосом. И действительно, синьора Сфорца буквально вышла из себя: – Я тебя из школы выгоню за такую недисциплинированность! Ты исключена! И не вздумай появляться после каникул, – кричала учительница. – Ну, это уж мне решать, – спокойно сказала матушка-настоятельница, хлопнув в ладоши. И тут – о-о-о! – произошло настолько великое чудо, что челюсти зрителей отпали почти до пола и надолго остались в таком положении. Ангелочек-Анджело (который тем временем успел незаметно расправить крылья и теперь раскачивался на своей лонже), словно повинуясь приказу настоятельницы, выпрыгнул из своих трусов с подтяжками, пролетел под сводом пещеры и уселся на люстру. – Анджело, немедленно вернись! – закричал ему вслед Осел. – Об этой части меня не предупреждали, – заметила мама, не понимая, сердиться ей или волноваться. – Святая Мадонна, а если он упадёт? – запричитала няня. – Спокойнее, спокойнее, монахини своё дело знают, – усмехнулся дедушка Аугусто. – Уверен, это какой-нибудь чудесный театральный механизм. И практически невидимый, – добавил он восхищённо. – А я не замечала, что эти крылья двухслойные, – недоуменно пробормотала тётя Лючия. Синьора Сфорца, сидевшая, как уже было сказано, прямо под люстрой, обеспокоенно подняла взгляд к потолку: что там делает это проклятое отряде? – А ну-ка, слезай сейчас же, – приказала она. Но, тут – дзинь! – хрустальная подвеска, упавшая с люстры, поразила её точно в лоб. – Слезай немедленно, не то я тебе!.. Дзинь! Ещё одна подвеска ударила по щеке, следующая попала в подбородок, потом в волосы. Подвески падали дождём, словно спелые орехи, и каждая оставляла после себя здоровенную шишку. Учительница пыталась сбежать, но между стульями и хохочущими соседями было слишком тесно. Она споткнулась и рухнула, не в силах двинуться, а хрустальные пули продолжали барабанить по её спине, по плечам, по жирному заду... Анджело уже избавился от всех подвесок, оставалась лишь одна – центральная, величиной с яйцо. Бамс! Она попала точно в нос. Потекла кровь, и синьора Сфорца, обхватив ближайший стул, взмолилась: – Хватит, довольно! «Да уж, и с меня довольно, – подумала Кора. – Взрослые могут говорить что угодно, но после каникул я в эту школу не вернусь». Чем все закончилось 1 Наступило Рождество, и, хотя на этот раз Младенец Иисус принёс ей в подарок плюшевую собаку и вожделенный велосипед, Кора была безрадостна. Её непрерывно мучил один и тот же вопрос: что будет седьмого января, когда кончатся каникулы? По ночам ей снилась синьора Сфорца, по приказу которой школьный служитель должен был поставить Кору на колени перед одноклассницами и отрубить голову, как несчастной Святой Катерине. Просыпаясь по утрам и отправляясь вечером в постель, она сообщала маме или няне: – В школу я возвращаться не хочу. Она говорила это всем: папе, Гиганти, дедушке с бабушкой, когда обедала у них, тёте Лючии, даже тёте Карле и тёте Летиции. И все как один отвечали: – Что ещё за глупости? Не ходить в школу из-за того, что учительница разок тебя отругала? Так ведь она уже об этом забыла. И потом, знаешь, за все те годы, что ты будешь ходить в школу, такое ещё не раз случится! Придётся привыкнуть, ты уже большая девочка. – Нет. Я маленькая, мне и шести нет! – О, послушайте только! Осталось всего-то несколько дней! Ты что же, забыла, когда твой день рождения? – воскликнул Джакомо, который уже втихомолку приготовил ей подарок: обувную коробку, выстеленную ватой, в которой лежало семь птичьих яиц разных цветов и размеров. Яйца были старые, проклюнуться они уже не могли, но выглядели красиво и приятно поскрипывали, если погладить их пальцем. – Но она же сказала, что не хочет меня больше... – Да уж представь себе! Но она сказала это, когда рассердилась, – настаивала мама. – И потом, ты слышала, что ей ответила матушка-настоятельница? Что в таких вопросах она решает всё сама и настаивает, чтобы ты вернулась. И это было правдой: после спектакля, когда мама с няней пришли за кулисы, чтобы забрать близнецов, настоятельница сказала: – Простите за этот инцидент. Синьора Сфорца в последнее время немного нервничает. Она просит у вас прощения, – а Коре, поцеловав её в лоб (между ушами осла, поскольку та ещё не сняла костюм) шепнула: – Увидимся седьмого января. Кора хотела воспользоваться Тайным Голосом, чтобы спросить, не она ли выбрала для Анджело эту раскрывающуюся на спине рубашку и не она ли разрешила ему пролететь через весь зал. Но со взрослыми, как мы знаем, Тайным Голосом общаться не получается, а вслух о таком деликатном предмете говорить, безусловно, не стоило. В любом случае Кора была уверена, что, кроме матушки-настоятельницы, в тот день никто из присутствующих не заподозрил наличия у Анджело Тайных Крыльев. Все, как и дедушка Аугусто, думали, что малыш добрался до люстры, а потом вернулся обратно, под свод пещеры, при помощи какой-нибудь хитрой системы тросов, искусно спрятанной монахинями от зрительских глаз. А матушка Альфонса, как раз и отвечавшая за сценические механизмы, решила, что тросы тайком установила настоятельница, чтобы её удивить.