В конце апреля уже тепло, но взрослые опасались, что близнецы простудятся, поэтому няня взяла с собой в церковь большой кофейник из чистого серебра на серебряном же подносе, наполненный кипятком и завёрнутый в одеяльце, чтобы не остыл по дороге: теперь священник не станет поливать нежные детские головки холодной воды из купели. И вот близнецы на руках своих крёстных матерей впервые вышли на улицу. Все жильцы дома столпились у дверей, чтобы взглянуть на малышей – ведь до сих пор никто, кроме самых близких родственников, их ещё не видел. Напрасно Кора умоляла мать позволить ей пригласить в гости хотя бы Донателлу, просто сгоравшую от любопытства. – Нет. Посторонние – источник микробов, – отвечала та. – Но, мама, Донателла всегда моет руки! И она не станет их трогать, только посмотрит. – Я сказала – нет. Из-за тех же микробов близнецов запрещалось целовать в лицо – в лучшем случае можно было прикоснуться губами к волосам, стараясь не брызгать слюной. 2 После крещения младенцам предстояло не меньше десяти дней оставаться дома. За это время нужно было ещё купить коляску на двоих – та, в которой рос Джакомо, а вслед за ним и Кора, им, естественно, не подходила. Между тем наступил май. Бабушка Ида стала вечерами молиться в храме Мадонны Млекопитательницы, а дядя Титта как-то утром принёс Коре и Джакомо два кулёчка с первыми вишнями. Кора ни на секунду не хотела отрываться от колыбели близнецов, но в такую хорошую погоду грех сидеть весь день дома, особенно после обеда, когда солнце ещё высоко, а с улицы доносятся голоса младших Гиганти. Слышно даже, как мяч стучит о стену, повторяя ритм несложной песенки-игры. Мама спросила: – Почему бы тебе тоже не погулять? Если ты на пару часов оставишь братьев со мной и с няней, их никто не украдёт. Кора спустилась вниз. Мяч был у Паолетты, которая, бросая его о стену, напевала: Стукну один – выйдет арлекин; Стукну два – выйдет вдова; Стукну три – выйдут звонари; Стукну четыре – выйдут понятые; Стукну пять... Кто должен выйти на пятый раз (откуда выйти? и где он был раньше?), у сестёр уверенности не было, и они сразу же перессорились: одна говорила, что «мать», другая – что «зять», а третья и вовсе считала, что надо «начинать опять». Непростое это дело – рифма. Потом Донателла договорилась до того, что и «понятые» перестали ее устраивать. Всех тех, кто, как и Кора, в школу еще не ходил, права голоса в этом вопросе она лишила. 3 – Смотрите! – вдруг прошептала Паолетта, почти не дыша. На выросшую у края тротуара жёлтую маргаритку, простенький цветочек с короткой ножкой и неприятным запахом, которые садовник бабушки Иды называл сорняками и в два счета выпалывал тяпкой, уселась бабочка. Должно быть, нектар у маргариток, несмотря на всю их невзрачность, очень сладкий, потому что бабочка блаженно присосалась к цветку и не замечала тихо подкрадывавшуюся Паолетту. Та же, в свою очередь, время от времени поглядывала на солнце: ведь если её тень ненароком спугнёт красавицу, та попросту улетит. Стараясь не издать ни звука, Паолетта вытянула руку и резко сжала большой и указательный пальцы – словно клещами ухватила. – Есть! – воскликнула она. Кора и другие девочки бросились посмотреть. У бабочки были жёлто-коричневые крылья с золотыми прожилками. И ей было страшно. Не в силах двинуться, она лишь дёргала тонкими ножками, а две антенны на голове трепетали, стараясь уловить колебания воздуха. – Бедняжка, она же вся дрожит, – заметила Чечилия. – Отпусти немедленно! – сердито велела Донателла. – Я сама её поймала и могу теперь делать с ней всё, что захочу, – заупрямилась Паолетта. – Например? – Например заберу домой и положу под стекло! – Ну, ты даёшь! Она же задохнётся! – возмутилась Чечилия. – И что с того? Дядя Диомед вообще накалывает их на булавки и складывает в коробку со стеклянной крышкой, – не сдавалась Паолетта. – Тогда он убийца, – уверенно заявила Кора. Жаль, конечно: дядя Диомед ей очень нравился. Но зачем же убивать бабочек? Об этом даже в стихах про Крошку Терезу говорилось (собственно, их-то сейчас и цитировала пленница своим Тайным Голосом): О, зачем меня вы поймали, Зачем крылышки мне поломали? Отпустите скорей, ведь я тоже, Как и вы, живая тварь Божья![1] Зачем Бабочка обзывала себя «тварью», Кора не знала. Звучало странновато. Впрочем, она сама раньше в церкви слышала «помоемся» вместо «помолимся» и очень жалела монахинь, вынужденных ходить грязными. А вот то, что Бабочка говорила вместо «крылья» более поэтическое «крылышки», странным не казалось: бабочки по природе своей существа возвышенные, а потому не одобряют неправильных стихотворных размеров. Паолетте ещё не было шести, а значит, она совершенно точно могла слышать Тайный Голос, однако жалости к этим мольбам не проявляла. А вот Чечилия, которой уже почти исполнилось восемь, была девочкой сострадательной и страшно злилась на двоюродную сестру. – Смотри, Паолетта, если ты сейчас же её не отпустишь, я скажу бабушке, что это ты разбила фарфорового Пьеро, – пригрозила она. – Ах, ты шпионка! – Лучше быть шпионкой, чем убийцей бабочек. – Кто шпионит, того не любят ни Иисус, ни Мария! Так что ты отправишься прямиком в ад! – Глупости! Если кто и отправится в ад, то вовсе не я. Вот скажу твоему отцу, что это ты уронила его Ногу, так что теперь на ней вмятина! – Только попробуй! Сестры бросали друг на друга убийственные взгляды, но Паолетта лишь сильнее сжимала пальцы на крыльях бабочки, а та все умоляла: – Ай! Прекрати! Так ты меня пополам переломишь! – Отпусти её! Не видишь, ей больно! – закричала Кора. – Не лезь! – грубо ответила Паолетта. – Кора права, отпусти её! – вмешалась Донателла. – Нет. – Как это нет? Может, хватит уже? Ты младше, а значит, должна меня слушаться. Отпусти её! – Донателла поймала сестру за запястье и выкрутила ей руку. Хватка Паолетты ослабла, и бабочка улетела, но на пальцах остались следы жёлтой, коричневой и золотой пыльцы. – Подождите, не стряхивай! – попросила разом присмиревшая Чечилия. – Можешь коснуться моей спины? – и она начала задирать свитер вместе с рубашкой. – Что ты делаешь? – полюбопытствовала Паолетта. – Нужно натереть пыльцой бабочки вот эти две торчащих косточки, здесь и здесь. Только три посильнее, тогда у меня вырастут крылья. – Эти косточки называются лопатки, и для полёта они не предназначены, – заявила Донателла, которая, в отличие от своих двоюродных сестёр, уже ходила в третий класс и начала изучать человеческое тело. – Так что не говори глупостей. Но Паолетта, сгорая от любопытства, переспросила: – А что, на самом деле вырастут крылья? – Так мне сказала дочь молочника, – уверенно ответила Чечилия. Дочь молочника была уже пятиклассницей, а, следовательно, ещё более авторитетной, чем Донателла.