Ясное пламя пылало в высоком камине. Стоявший спиной к нему пожилой человек во фраке и с цепью на шее оторвался от газеты, которую, развернув, держал в руках перед собой. Он не пошевелился, выражение на его спокойном и суровом лице не изменилось. Другой лакей в коричневых панталонах и во фраке, обшитом по краю тонким желтым шнуром, приблизился к мистеру Верлоку и, когда тот негромко назвал себя, молча развернулся на каблуках и, не оглядываясь, зашагал по коридору, уводящему влево от парадной, устланной ковром лестницы. Мистер Верлок двинулся следом. Внезапно ему указали жестом, куда войти. Он оказался в небольшой комнате с тяжелым письменным столом и несколькими стульями. Слуга затворил дверь, и мистер Верлок остался один. Садиться он не стал. Он огляделся, держа в одной руке шляпу и трость и приглаживая короткими и толстыми пальцами другой руки свои и без того прилизанные волосы. Бесшумно распахнулась другая дверь. Сфокусировав взгляд в том направлении, мистер Верлок увидел поначалу только черную одежду, верхушку лысой головы и отвисшие полуседые бакенбарды, соответствовавшие паре морщинистых рук. Вошедший был погружен в изучение пачки бумаг, в которую уткнулся чуть не носом, и, приближаясь семенящей походкой к столу, прямо на ходу перебирал листы. Тайный советник Вурмт, Chancelier d’Ambassade[28], был сильно близорук. Положив бумаги на стол, достойный чиновник явил посетителю одутловатое и отталкивающее своей меланхоличностью лицо с тяжелыми, косматыми бровями, обрамленное массой тонких, длинных, темных с проседью волос. Он водрузил на свой тупой, бесформенный нос пенсне в черной оправе и, казалось, испытал удивление, увидев перед собой мистера Верлока. Близорукие глаза под чудовищно огромными бровями патетически прищурились за стеклами пенсне. Хозяин никак не приветствовал гостя. Не стал этого делать и мистер Верлок, определенно знавший свое место. Однако легкое изменение в контуре его плеч и спины, укрытых просторным пальто, не позволяло уже назвать его осанку безукоризненно прямой — в ней проступило выражение ненавязчивой почтительности. — Я захватил с собою некоторые из ваших отчетов, — произнес бюрократ неожиданно мягким, усталым голосом, с силой прижав к бумагам кончик указательного пальца. Он остановился. Мистер Верлок, без труда узнавший свой почерк, ждал, затаив дыхание. — Мы не очень довольны позицией здешней полиции, — продолжил его собеседник, выказывая все признаки душевной усталости. Мистер Верлок дал понять, что пожимает плечами, хотя плечи его сохраняли полнейшую неподвижность. И впервые с тех пор, как вышел из дома поутру, он разверз уста. — В каждой стране своя полиция, — философски заметил он. Но, поскольку чиновник посольства продолжал щуриться, неотрывно глядя на него, счел необходимым добавить: — Осмелюсь заметить, что я не в состоянии воздействовать на местную полицию. — Желательно, — промолвил человек с бумагами, — чтобы произошло что-нибудь определенное, что заставило бы их повысить бдительность. Это ведь по вашей части, не так ли? Мистер Верлок только вздохнул в ответ, однако вздох вырвался у него невольно, и он тут же поспешил придать своему лицу бодрое выражение. Чиновник недоверчиво щурился, вглядываясь в него, — как будто старался пересилить стоявший в комнате сумрак. Он повторил рассеянно: — Заставило бы полицию повысить бдительность, а судей — проявлять больше строгости. Чрезмерная мягкость здешнего судопроизводства и полное отсутствие каких-либо репрессивных мер — позор для всей Европы. Сейчас было бы желательно немного подогреть недовольство — усилить брожение, которое несомненно имеет место… — Несомненно, несомненно, — подтвердил мистер Верлок глубоким, проникновенным, ораторски поставленным басом, который столь разительно отличался от его прежней интонации, что его собеседник пришел в несказанное изумление. — Имеет место в опасной степени. Мои отчеты за последние двенадцать месяцев вполне ясно об этом свидетельствуют. — С вашими отчетами за последние двенадцать месяцев, — мягким и бесстрастным голосом начал тайный советник Вурмт, — я ознакомился. Но так и не смог взять в толк, зачем вы вообще их писали. Воцарилось грустное молчание. Мистер Верлок, казалось, проглотил язык, чиновник посольства, не отрываясь, смотрел на лежавшие на столе бумаги. Наконец он слегка подтолкнул их рукою. — Мы вас наняли именно потому, что предполагали: дела складываются так, как вы здесь обрисовываете. Сейчас нам не требуется, чтобы вы писали отчеты, — нам нужно, чтобы вы выставили на всеобщее обозрение вполне определенный, значимый факт — я даже сказал бы, факт, внушающий тревогу. — Едва ли нужно говорить, что я приложу все усилия для достижения этой цели, — произнес мистер Верлок, придав своему хрипловатому голосу оттенок убежденности. Но ощущение, что там, с другой стороны стола, глаза за слепым блеском стекол пенсне смотрят на него с бдительным прищуром, его обескураживало. Резко оборвав фразу, он сделал жест, выражающий абсолютную преданность. Усердному, исполнительному, пусть и малозаметному чиновнику посольства неожиданно пришло в голову некое соображение. — Вы очень полны, — сказал он. Это наблюдение — по сути психологического характера и высказанное со скромной нерешительностью чиновника, более знакомого с чернилами и бумагой, чем с потребностями деятельной жизни, — уязвило мистера Верлока, увидевшего в нем грубый личный выпад. Он отступил на шаг. — Простите? Что вы соблаговолили сказать? — воскликнул он, выразив своим хрипловатым голосом обиду. Chancelier d’Ambassade, которому поручено было провести беседу с мистером Верлоком, кажется, счел это поручение слишком для себя сложным. — Я думаю, — сказал он, — что вам лучше встретиться с мистером Владимиром. Да-да, вы непременно должны встретиться с мистером Владимиром. Подождите, пожалуйста, здесь, — сказал он и семенящей походкой вышел за дверь. Оставшись один, мистер Верлок тут же провел рукою по волосам — лоб его слегка вспотел — и выпустил из себя воздух, сложив іубы трубочкой, как человек, дующий на ложку с горячим супом. Но когда в дверях появился безмолвный слуга в коричневом, он застал посетителя на том же самом месте, которое тот занимал во время беседы. Мистер Верлок старался не делать лишних движений, словно человек, окруженный ловушками. Лакей провел его по коридору, освещенному одиноким газовым рожком, потом вверх по винтовой лестнице и затем по светлой застекленной галерее на втором этаже. Распахнув дверь, лакей отступил в сторону. Мистер Верлок почувствовал у себя под ногами толстый ковер. Помещение оказалось просторным, с тремя окнами. Молодой человек с крупным бритым лицом, сидевший в широком кресле за огромным столом из красного дерева, сказал по-французски Chancelier d’Ambassade, выходившему из комнаты с бумагами в руке: — Вы совершенно правы, mon cher[29]. Он толстяк — животное. Мистер Владимир, первый секретарь, имел в гостиных репутацию приятного и компанейского человека. Можно было бы назвать его любимцем общества. Остроумие его заключалось в нахождении неожиданных связей между несовместимыми понятиями, — и, рассуждая в этом духе, он наклонялся на стуле вперед, подняв левую руку с отставленными большим и указательным пальцами — как будто сжимал в них забавные выводы, — с выражением веселого замешательства на круглом, гладко выбритом лице. Но в его взгляде, направленном на мистера Верлока, не было следа ни веселости, ни замешательства. Он полулежал в глубоком кресле, широко расставив локти, закинув одну ноіу на массивное колено другой. Своим гладким розовым лицом напоминал неестественно крупного младенца, и становилось ясно, что он ни от кого не потерпит глупостей. — Вы, кажется, понимаете по-французски? — спросил он. Мистер Верлок хрипло ответил, что понимает. Подавшись всем своим грузным телом вперед, он стоял на ковре посреди комнаты, сжимая в одной руке шляпу и трость; другая рука безжизненно свисала. Он ненавязчиво пробормотал (бормотание почти не покинуло глубин его горла), что служил во французской артиллерии. Мгновенно, с презрительным своенравием мистер Владимир переменил язык и свободно, без малейшего акцента заговорил по-английски: — Ах да! Разумеется. Припоминаю. Сколько вы получили за то, что раздобыли чертежи усовершенствованного затвора их новой полевой пушки? — Пять лет строгого заключения в крепости, — ответил мистер Верлок. Ответ был неожиданным, но в нем не чувствовалось никакого волнения. — Легко отделались, — прокомментировал мистер Владимир. — В любом случае, это должно стать вам хорошим уроком: впредь постарайтесь не попадаться. С чего это вам пришло в голову заниматься такими вещами, а? С хрипотцой в голосе мистер Верлок доверительно заговорил о юности, о роковом влечении к недостойной… — Ага! Cherchez la femme[30], — соблаговолил прервать его мистер Владимир — фамильярно, но без добродушия; напротив, в снисходительности его было нечто жесткое. — Давно вы работаете на посольство здесь? — спросил он. — Еще со времен покойного барона Штотт-Вартенгейма, — ответил мистер Верлок приглушенным голосом, грустно выпятив губы в знак скорби о почившем дипломате. Первый секретарь внимательно наблюдал за этой физиогномической игрой. — Так-так. С тех самых времен… Ну-ну. Вы хотите сказать что-нибудь в свое оправдание? — резко спросил он. Не без удивления мистер Верлок ответил, что нет, ничего особенного он сказать не готов. Его вызвали письмом — и он торопливо сунул руку в боковой карман пальто, но под насмешливым, цинично наблюдательным взглядом мистера Владимира решил, что лучше письмо не вынимать. Мистер Владимир презрительно фыркнул. — Почему вы позволили себе утратить форму? Вы ведь даже чисто физически не подходите для вашей роли. Представитель голодающего пролетариата? Смешно! На все готовый социалист или анархист? Так кто же? — Анархист, — помертвевшим голосом заявил мистер Верлок. — Чушь! — не повышая тона, продолжил мистер Владимир. — Вы даже старого Вурмта перепугали. Да вы и идиота не обманете. Умом там никто не блещет, но вы — это все-таки слишком. Значит, вы начали сотрудничество с нами с того, что украли чертежи французской пушки. И попались. Это было, вероятно, очень неприятно для нашего правительства. Вы не кажетесь особенно ловким человеком. Мистер Верлок начал хрипло отрицать свою вину. — Как я имел уже случай заметить раньше, роковое влечение к недостойной… Мистер Владимир поднял большую белую пухлую руку. — Да-да. Несчастная привязанность юности. Она заграбастала денежки, а потом сдала вас полиции — так? Скорбное изменение физиономии и облика мистера Верлока, мгновенно сжавшегося всем телом, подтвердило этот достойный сожаления факт. Рука мистера Владимира сжала лодыжку, покоившуюся на его колене. Носки у него были из темно-синего шелка. — Сами понимаете, это было не слишком умно с вашей стороны. Наверное, вы излишне влюбчивы. Мистер Верлок глухо и доверительно пробормотал, что давно уже не юнец. — О, этот недостаток не излечивается с возрастом, — со зловещей фамильярностью заметил мистер Владимир. — Впрочем, нет, вы слишком для этого толсты. Будь вы влюбчивы, вы бы не позволили себе так выглядеть. Я вам скажу, что думаю: вы просто-напросто лентяй. Сколько времени вы тянете из нас деньги? — Одиннадцать лет, — насупившись и секунду поколебавшись, ответил мистер Верлок. — Я выполнял поручения в Лондоне, еще когда его превосходительство барон Штотт-Вартенгейм был послом в Париже. Потом, следуя инструкциям его превосходительства, я поселился в Лондоне. Я англичанин. — Вы? В самом деле? Не может быть! — Урожденный британский подданный, — веско произнес мистер Верлок. — Но мой отец был француз, и таким образом… — Не утруждайте себя объяснениями, — прервал его мистер Владимир. — Надо полагать, у вас есть все законные основания, чтобы стать маршалом Франции или членом английского парламента. И тогда от вас в самом деле была бы хоть какая-нибудь польза для нашего посольства. Этот полет воображения вызвал что-то вроде слабой улыбки на лице мистера Верлока. Мистер же Владимир сохранял полнейшую серьезность. — Но, как я уже сказал, вы лентяй. Вы не используете своих возможностей. Во времена барона Штотт-Вартенгейма дела посольства нередко велись людьми недалекими. По этой причине у молодцов вроде вас возникло неправильное представление о характере тайной службы. Считаю своим долгом исправить это недоразумение, сообщив вам, чем тайная служба не является. А не является она филантропическим учреждением. Именно для того, чтобы об этом уведомить, я вас и вызвал. Мистер Владимир понаблюдал за натужно озадаченным выражением на лице Верлока и саркастически улыбнулся. — Вижу, вы прекрасно меня поняли. Рискну сказать, что вы достаточно сообразительны для подобной работы. Активность — вот что нам нужно от вас, — активность. Повторяя это последнее слово, мистер Владимир положил на край стола длинный белый указательный палец. Из голоса Верлока исчезли малейшие намеки на хрипловатость. Его толстая шея побагровела над бархатным воротником пальто. Его губы задрожали, перед тем как широко раскрыться. — Соблаговолите заглянуть в мой послужной список, — прогудел он могучим, ясным, ораторским басом, — и вы увидите, что не далее как три месяца назад я сделал предупреждение в связи с приездом великого князя Ромуальда в Париж, которое было передано мною отсюда французской полиции по телеграфу… — Ну, ну! — оборвал его мистер Владимир с кривой гримасой. — У французской полиции не было нужды в вашем предупреждении. И не трубите так. Что это, черт побери, значит? Подпустив нотку гордого смирения, мистер Верлок принес извинения за то, что забылся. Его голос, давно уже ставший знаменитым на митингах под открытым небом и на рабочих собраниях в больших залах, способствовал, заявил он, становлению его репутации хорошего и надежного товарища. Голос, следовательно, — неотъемлемая черта его эффективности. Он внушает доверие к проповедуемым принципам. — В критические моменты вожди всегда поручают говорить мне, — с видимым удовлетворением объявил мистер Верлок. — Нет такого шума, который мог бы перекрыть мой голос, — добавил он и неожиданно продемонстрировал свои возможности. — Разрешите, — сказал он. Опустив голову, не глядя по сторонам, он быстро и тяжеловесно пересек комнату и подошел к одному из больших французских окон[31]. Как будто уступив неодолимому порыву, он слегка приоткрыл его. Мистер Владимир, удивленно подскочив в кресле, устремил взор поверх его плеча. Внизу, далеко за открытыми воротами, находившимися в дальнем конце двора посольства, можно было различить широкую спину полисмена, лениво наблюдавшего за великолепной коляской с богатым младенцем, которую торжественно катили через площадь. — Констебль! — позвал мистер Верлок, затратив на это усилий не больше, чем на шепот; и мистер Владимир разразился смехом, увидев, как полицейский повернулся вокруг своей оси, как будто в него ткнули чем-то острым. Мистер Верлок неслышно закрыл окно и вернулся на середину комнаты. — С таким голосом, — промолвил он, снова нажав на педаль, которая отвечала за хрипотцу, — я, естественно, пользуюсь доверием. И кроме того, я знаю, что говорить. Мистер Владимир, поправляя галстук, наблюдал за отражением мистера Верлока в зеркале над камином. — Рискну сказать, вы почти наизусть выучили революционный жаргон, — презрительно сказал он. — Vox et…[32] Вы, кажется, не изучали латынь — не так ли? — Нет, — пробурчал мистер Верлок. — Вы не ставили мне таких требований. Я — один из миллионов. Да и кто нынче знает латынь? Только несколько сот кретинов, которые не в состоянии о себе позаботиться. Еще около тридцати секунд мистер Владимир изучал в зеркале мясистый профиль и тучную фигуру стоявшего у него за спиною человека. Одновременно он мог видеть и свое собственное лицо — гладко выбритое и круглое, розовое в области второго подбородка, с тонкими, чувственными губами, идеально подходящими для высказывания изящных острот, сделавших его любимцем высшего света. Затем мистер Владимир развернулся и шагнул вперед с такой решительностью, что кончики его чудного старомодного галстука-бабочки, казалось, ощетинились, словно выражая угрозу. Движение было столь быстрым и яростным, что мистер Верлок, украдкой бросив на хозяина кабинета взгляд, внутренне сжался. — Ага! Вы осмелились проявить наглость, — начал мистер Владимир со странной гортанной интонацией, не только совершенно неанглийской, но и вообще неевропейской, которая смутила даже мистера Верлока, знакомого с жизнью космополитических трущоб. — Осмелились! Ну что ж, я буду говорить с вами по-английски. Голос ничего не значит. Нам не нужен ваш голос. Нам не нужны голоса. Нам нужны факты — шокирующие факты, черт побери! — с едва сдерживаемой яростью бросил он прямо в лицо мистеру Верлоку. — Не пытайтесь запугать меня вашими гиперборейскими манерами[33], — глядя на ковер, хрипло парировал мистер Верлок. Его собеседник, насмешливо улыбаясь поверх ощетинившейся бабочки, перешел на французский. — Вы числитесь у нас как agent provocateur[34]. Прямое назначение agent provocateur — заниматься провокациями. Насколько я могу судить по вашему послужному списку, за последние три года вы не сделали ничего, чтобы оправдать жалованье. — Ничего?! — воскликнул Верлок, не шевельнув ни рукой, ни ногой и не подняв глаз, но с искренним чувством в голосе. — Я несколько раз предотвращал то, что могло… — В этой стране есть поговорка: лучше предотвратить, чем лечить, — прервал его мистер Владимир, бросившись в кресло. — Это глупо, по большому счету. Предотвращать можно без конца. Но это характерно. В этой стране не любят ничего окончательного. Не будьте чересчур англичанином. И не доводите до абсурда страсть к предотвращениям. Зло уже проникло сюда. Поздно предотвращать — нужно лечить.