— Я мисс Халдина, — добавила она. При этом сообщении лоб женщины в красной блузе теперь полностью разгладился; ни слова не говоря, она отошла к дивану и уселась, оставив дверь широко открытой. И так, с дивана, положив руки на колени, она своими черными блестящими глазами наблюдала за тем, как мы входим. Мисс Халдина прошла на середину комнаты; я, верный своей роли скромного сопровождающего, остался у входа, закрыв за собою дверь. Комната, весьма просторная, но с низким потолком, была скудно меблирована; электрическая лампа с фарфоровым абажуром, низко свисающая над большим столом (там была разложена огромная карта), создавала в отдаленных углах комнаты искусственный тускловатый сумрак. Петра Ивановича не было видно, не присутствовал и мистер Разумов. Но на диване рядом с Софьей Антоновной сидел человек с костлявым лицом и козлиной бородкой; положив руки на колени, он наклонился вперед и всматривался в нас добрым взглядом. В дальнем углу можно было различить широкое, бледное лицо и громоздкую фигуру, явно неуверенно чувствующую себя на низеньком стуле. Единственный, кого я знал здесь, был маленький Юлиус Ласпара; похоже, он изучал карту, крепко переплетя ноги вокруг ножек стула. Он живо спрыгнул с него и поклонился мисс Халд иной, нелепо похожий на мальчишку с орлиным носом и красивой, с проседью, накладной бородой. Он шагнул вперед, предлагая свой стул; мисс Халдина отказалась. Она зашла лишь на минуту, чтобы обменяться парой слов с Петром Ивановичем. Пронзительный голос стал слишком громким для этой комнаты. — Странное дело, но именно сегодня днем я подумал о вас, Наталия Викторовна. Я встретил господина Разумова. Попросил его написать для меня статью на любую тему, какую он выберет. Вы могли бы перевести ее на английский — с таким-то учителем! Он любезно кивнул в мою сторону. При упоминании Разумова из угла, в котором сидел человек, слишком большой для своего стула, раздался неописуемый звук, похожий на слабый писк какого-нибудь сердитого маленького зверька. Я не расслышал, что сказала мисс Халдина. Ласпара заговорил снова: — Настало время что-то сделать, Наталия Викторовна. Но, наверно, у вас есть и свои собственные идеи. Почему бы не написать что-нибудь самой? Может быть, вы зайдете к нам на днях? Мы это обсудим. Любой совет… И опять я не расслышал слов мисс Халд иной. Голос Ласпары зазвучал вновь: — Петр Иванович? Он на минутку вышел в другую комнату. Мы все ждем его. Великий человек, вошедший в это мгновенье, выглядел особо внушительно — и выше, и крупнее — в падавшем к ногам прямыми складками длинном халате из какой-то темной ткани. Он напоминал монаха или пророка; в его мощной фигуре было что-то от жителя пустыни, что-то азиатское; и темные очки в сочетании с этим костюмом придавали ему при тусклом освещении еще большую таинственность, чем обычно. Маленький Ласпара вернулся на свой стул, к карте — единственному ярко освещенному предмету в комнате. Даже издалека, от двери, я мог различить по форме синевы, изображавшей воду, что это карта прибалтийских провинций. Петр Иванович, издав негромкое восклицание, шагнул навстречу мисс Халдиной, остановился, заметив, что она пришла не одна, и устремил на меня темный, скрытый очками взгляд. Он, должно быть, узнал меня по моим седым волосам и, выразительно пожав широкими плечами, с благосклонной снисходительностью повернулся к мисс Халдиной. Толстая мягкая лапа ухватила ее руку, другая огромная лапа легла сверху, как крышка. Пока эти двое, стоя посреди комнаты, обменивались неслышными фразами, все остальные сохраняли неподвижность: Ласпара, вставший на стуле на колени, спиною к нам, опершийся локтями на крупномасштабную карту, сумрачное чудовище в углу, человек с козлиной бородкой и искренним взглядом, сидящий на диване, женщина в красной блузе рядом с ним, — никто из них не шевелился. Видимо, у них было мало времени, потому что мисс Халдина быстро отняла свою руку у Петра Ивановича и раньше, чем я думал, двинулась к выходу. Не удостоенный вниманием человек Запада, я спешно распахнул перед нею дверь и вышел следом, так и запомнив их всех неподвижными в разных позах: стоял один только Петр Иванович, похожий в своих темных очках на огромного слепого учителя; за спиной у него яркое пятно света лежало на цветной карте, которую изучал крошечный Ласпара. Позже, много позже, когда по газетам прошли слухи (очень смутные и быстро заглохшие) о неудавшейся попытке заговора военных в России, мне вспомнилась эта мельком увиденная неподвижная группа с ее центральной фигурой. Никаких подробностей не сообщалось, но стало известно, что заговору оказывали содействие революционные партии за рубежом и что ими заранее были посланы эмиссары и даже найдены деньги, чтобы снарядить пароход с заговорщиками и грузом оружия для вторжения в прибалтийские провинции. И, пока я просматривал эти невнятные сообщения (не вызвавшие в мире большого интереса), то подумал, что старой, уравновешенной Европе, в моем лице провожатого русской барышни, была дана возможность заглянуть за кулисы. И не где-нибудь, а на верхнем этаже огромного отеля я недолгое время наблюдал эту странную картину: сам великий человек; в углу — неподвижная громадная фигура убийцы полицейских агентов и жандармов; Яковлич, ветеран былых террористических кампаний; женщина с такими же седыми, как у меня, волосами и живыми черными глазами — все они в таинственном полусвете, и ярко освещенная карта России на столе. Эту женщину я смог увидеть еще раз. Пока мы ждали лифта, она торопливо прошла по коридору, не спуская глаз с лица мисс Халдиной, и отвела ее в сторону, чтобы сообщить что-то по секрету. Сообщение не было длинным. Только несколько слов. Пока мы спускались в лифте, Наталия Халдина хранила молчание. Только когда мы вышли из отеля и зашагали по набережной, в ранней темноте, которую фонари покрывали блестками — слева они отражались в черных водах небольшого залива, справа — в нагромождении отелей, — она заговорила: — Это была Софья Антоновна… Вы ее знаете? — Да, знаю, — знаменитая… — Она самая. Судя по всему, после того как мы вышли, Петр Иванович сказал всем, зачем я приходила. Вот поэтому она и выбежала за нами. Она назвала мне себя и затем сказала: «Вы сестра смелого человека, которого не забудут. Вы увидите лучшие времена». Я сказала ей, что надеюсь увидеть время, когда все это будет забыто, пусть даже и имя моего брата будет забыто тоже. Что-то заставило меня сказать так, но вы меня понимаете? — Да, — ответил я. — Вы мечтаете об эре согласия и справедливости. — Да. В этой деятельности слишком много ненависти и мести. Она должна быть осуществлена. Но это самопожертвование — и пусть оно будет еще более великим. Разрушение — дело гнева. Пусть забудут и тиранов, и их убийц, а помнят только о строителях нового. — И Софья Антоновна согласилась с вами? — спросил я скептически. — Она сказала только: «Хорошо, что вы верите в любовь». Мне кажется, она поняла меня. Потом спросила, верно ли, что я собираюсь сейчас встретиться с господином Разумовым. Я сказала, что рассчитываю привести его сегодня вечером к маме, поскольку та узнала, что он здесь, и терзается от нетерпения узнать от него что-нибудь о Викторе. Он был единственным другом брата, о котором мы знаем, и очень близким. Она сказала: «О! Другом вашего брата — конечно. Пожалуйста, передайте господину Разумову, что я ознакомила всех со сведениями, полученными из Санкт-Петербурга. Они касаются ареста вашего брата, — добавила она. — Его предал один человек из народа, который позднее повесился. Господин Разумов расскажет вам все об этом. Эти подробности я ему сообщила сегодня днем. И, пожалуйста, скажите господину Разумову, что Софья Антоновна передает ему привет. Я уезжаю рано утром — и далеко». Помолчав, мисс Халдина добавила: — Я была так взволнована тем, что столь неожиданно услышала, что просто не могла рассказать вам обо всем сразу… Человек из народа! О, наш бедный народ! Она зашагала медленнее, как будто почувствовав внезапную усталость. Голова ее была опущена; из окон здания с балконами и террасами доносились пошлые звуки гостиничной музыки; перед низкими, вульгарными воротами казино две красные афиши с дешевой провинциальной эффектностью пылали в электрическом свете — и пустота набережных, безлюдный вид улиц производили впечатление лицемерной респектабельности и невыразимой унылости. Не сомневаясь, что она получила адрес, я спокойно шел рядом с нею. На мосту Монблан, где несколько темных фигур прохожих терялись в широкой и длинной перспективе, прочерченной фонарями, она сказала: — Это не очень далеко от нашего дома. Я почему-то так и думала. Он живет на рю де Каруж[245]. Думаю, в одном из этих больших новых домов для ремесленников. Привычно-доверчиво она взяла меня под руку и ускорила шаг. В нашем продвижении вперед заключалось нечто первобытное. Мы не думали о благах цивилизации. Поздний трамвай обогнал нас; фиакры выстроились в ряд у ограды парка. Нам даже и в голову не приходило воспользоваться этими средствами передвижения. Она, наверное, слишком торопилась, а что касается меня… я уже сказал, что она доверительно взяла меня под руку. Когда мы поднимались по пологому наклону Корратри[246], где во всех магазинах были закрыты ставни и ни в одном из окон не было света (как будто все торговое население сбежало в конце дня), она нерешительно сказала: — Я могла бы забежать на минутку, посмотреть, как там мама. Отсюда совсем недалеко. Я отговорил ее. Если миссис Халдина действительно надеется увидеть Разумова сегодня вечером, было бы неразумно вернуться без него. Чем скорее мы разыщем молодого человека и приведем его, чтобы успокоить волнение ее матери, тем лучше. Мои аргументы убедили ее, и мы пересекли по диагонали Place de Théâtre* с ее каменными плитами, голубовато-серыми в электрическом свете, и одинокой конной статуей, черневшей в середине. Вступив на рю де Каруж, мы очутились в кварталах победнее, недалеко от городских окраин. Пустые места для застройки чередовались с высокими новыми домами. На углу боковой улицы из широкой двери лавки с побеленными стенами веером падал в ночь резкий свет. Издалека можно было увидеть то, что находилось внутри — полки, уставленные немногочисленными товарами, и выкрашенный в коричневый цвет прилавок. Этот был тот самый дом. Подходя к нему вдоль темного забора из просмоленных досок, мы увидели узкую бледную стену — срезанный угол с пятью окнами, расположенными одно над другим; ни в одном окне не было ни проблеска света; выступавший скат крыши бросал на стену тяжелую тень. — Нужно спросить в лавке, — подсказала мне мисс Халдина. Мужчина с землистого цвета лицом и жидкими бакенбардами, в грязном белом воротничке и потрепанном галстуке, положил газету и, фамильярно перегнувшись к нам через пустой прилавок, ответил, что человек, который мне нужен, действительно его locataire[247], живущий на четвертом этаже, и что в данный момент он отсутствует. — В данный момент, — повторил я, взглянув на мисс Халдину. — Значит ли это, что вы ожидаете его скорое возвращение? Мужчина с заискивающими глазами и мягкими губами был сама любезность. Он слегка улыбнулся — так, как будто знал все обо всем. Господин Разумов, весь день отсутствовавший, вернулся рано вечером. К своему большому удивлению, где-то около получаса или чуточку больше назад он, хозяин, увидел его снова — тот спускался вниз. Господин Разумов оставил ключ и обменялся с хозяином несколькими словами, заметив, в частности, что собирается прогуляться — ему, мол, нужно подышать воздухом. Подперев голову руками, мужчина улыбался нам из-за пустого прилавка и продолжал говорить. Воздух. Подышать воздухом. Означает ли это долгое или, наоборот, недолгое отсутствие — трудно сказать. Ночь действительно очень душная. Помолчав и обратив свои заискивающие глаза к двери, он добавил: — Буря заставит его вернуться. — Собирается буря? — спросил я. — Ну да! Словно в подтверждение его слов, мы услышали весьма отдаленный грохот. Я посмотрел на мисс Халдину и, заметив, что она не склонна прекращать поиски, попросил хозяина лавки в том случае, если господин Разумов вернется раньше, чем через полчаса, попросить его подождать внизу. Мы скоро заглянем сюда снова. В ответ тот чуть заметно кивнул головой. Согласие же мисс Халд иной было выражено ее молчанием. Мы медленно двинулись по улице в сторону сельской местности; над низкими стенами садов скромных вилл, обреченных на снос, нависали покрытые густой листвой ветви, которые освещались снизу газовыми фонарями. Громкий монотонный шум ледяных вод Арва[248], падающих с невысокой плотины, доносился до нас вместе с холодным ветром, проносившимся над широким открытым пространством, там, где двойная линия фонарных огней обозначала еще не застроенную улицу. С другого берега, над которым висела грозная черная туча, одинокий тусклый огонек, казалось, наблюдал за нами усталым взглядом. Когда мы дошли до моста, я сказал: — Нам лучше вернуться… В лавке его болезненного вида хозяин читал замызганную газету, широко расстелив ее на прилавке. Когда я заглянул внутрь, он только поднял голову и отрицательно покачал ею, поджав губы. Я тут же вернулся к мисс Халдиной, и мы быстро пошли прочь. Она сказала, что утром первым делом пошлет Анну с запиской. Я с уважением отнесся к ее дальнейшему молчанию; я тоже молчал, понимая, что это лучший способ выразить мое сочувствие. Полудеревенская улочка, по которой мы шли обратно, постепенно превратилась в обычную городскую магистраль, широкую и безлюдную, — нам не встретилось и четырех прохожих. Путь казался бесконечным, ибо естественное беспокойство моей спутницы в силу сопереживания передалось и мне. Наконец мы свернули на бульвар Философов, представший сейчас еще более широким, более пустым, более мертвым — воплощенной пустошью дремлющей респектабельности. Увидев два освещенных окна, издалека бросавшихся в глаза, я представил себе миссис Халдину, сидящую в своем кресле, ее страшное, мучительное бдение, вызванное злыми чарами государственного произвола. Жертва тирании и революции — зрелище одновременно и жестокое и абсурдное. Ш — Вы зайдете на минутку? — спросила Наталия Халдина. Я заколебался: время было уже довольно позднее. — Вы же знаете, как мама вас любит, — настаивала она. — Я зайду ненадолго, чтобы узнать, как она себя чувствует. Мисс Халдина сказала как бы про себя: — Я даже не знаю, поверит ли она, что я не смогла найти господина Разумова, коль скоро ей вообразилось, будто я что-то от нее скрываю. Может быть, вы сможете убедить ее… — Ваша мать может не поверить и мне, — заметил я. — Вам! Почему? Вам-то что скрывать от нее? Вы — не русский и не заговорщик. Я глубоко почувствовал свою европейскую удаленность и ничего не сказал на это, решив до конца играть свою роль беспомощного зрителя. Далекий раскат грома в долине Роны[249] приближался к спящему городу прозаических добродетелей и вселенского гостеприимства. Перейдя улицу, мы вошли в широкую, темную подворотню, и мисс Халдина позвонила в дверь. Она открылась почти тут же, как будто пожилая служанка дожидалась в прихожей нашего возвращения. На ее плоской физиономии было написано удовлетворение. Джентльмен уже тут, объявила она, закрывая за нами дверь. Никто из нас ее не понял. Мисс Халдина резко повернулась к ней: — О ком это вы? — О герре Разумове, — объяснила она. Она слышала кое-что из нашего предыдущего разговора в прихожей и знала, зачем молодая госпожа вышла из дому. Поэтому, когда джентльмен назвал из-за двери свою фамилию, она тут же его впустила. — Кто бы мог предугадать такое… — пробормотала мисс Халдина, устремив на меня свои серьезные серые глаза. И, вспомнив выражение лица молодого человека, увиденное немногим более четырех часов тому назад, взгляд загнанного сомнамбулы, я почувствовал удивление, смешанное с трепетом. — Вы сначала спросили разрешения у мамы? — осведомилась мисс Халдина у служанки. — Нет. Я сразу доложила о джентльмене, — ответила она, удивленная нашими встревоженными лицами. — В любом случае, — сказал я вполголоса, — ваша мать была подготовлена. — Да. Но он не представляет… Мне показалось, что она сомневается в его тактичности. На вопрос мисс Халдиной, сколько времени джентльмен уже находится у ее матери, служанка ответила, что der Herr* пробыл в гостиной не больше четверти часа. Она подождала мгновение, потом отступила назад со слегка испуганным видом. Мисс Халдина молча смотрела на меня. — Так получилось, — сказал я, — что вы уже в точности знаете, о чем друг вашего брата может поведать вашей матери. И, конечно, после этого…