Она с трудом протащилась по лавке и была вынуждена опереться на дверную ручку, не сразу найдя в себе силы открыть дверь. Улица пугала ее — она вела или к виселице, или к реке. Словно бросаясь через парапет моста, она, нагнув голову и раскинув руки, перевалила через порог. Выход на открытый воздух дал ей некоторое представление о том, как она будет тонуть, — осклизлая сырость окутала ее, ворвалась в ноздри, облепила волосы. Дождя как такового не было, но каждый газовый фонарь был окружен небольшим ореолом ржавой измороси. Фургон с лошадьми исчез; улица была черна, окно закусочной для ломовых извозчиков занавешено — только прямоугольник грязного кроваво-красного света слабо полыхал почти у самого тротуара. Миссис Верлок поплелась к нему, думая о том, что у нее совсем нет друзей. Это была правда. Правда настолько, что, с внезапной силой захотев увидеть чье-нибудь дружеское лицо, она не смогла вспомнить ни о ком, кроме миссис Нил, поденщицы. У нее не было своих знакомых. Кому ее будет не хватать? Не следует думать, что вдова Верлок забыла о матери. Вовсе нет. Уинни была хорошей дочерью — в силу того, что была хорошей сестрой. Мать всегда искала у нее поддержки. Но от нее нельзя было ожидать ни утешения, ни совета. Сейчас, когда Стиви был мертв, связь между матерью и дочерью оборвалась. Миссис Верлок не могла прийти к старой женщине со страшной вестью. Да и слишком далеко та жила. Река — вот куда ей сейчас нужно. Миссис Верлок постаралась забыть о матери. Каждый новый шаг требовал напряжения воли, которое казалось предельным. Миссис Верлок проплелась мимо красного полыхания окна закусочной. «На мост — и вниз», — повторяла она про себя со свирепым упорством. Вытянув руку, она вовремя успела ухватиться за фонарь. «Так мне и до утра не добраться», — подумала она. Страх смерти парализовал ее желание избежать виселицы. Ей казалось, что она уже много часов бредет по этой улице. «Я никогда не дойду, — думала она. — Они так и возьмут меня, пока я буду шататься по улицам. Слишком далеко». Она держалась за фонарь, тяжело дыша под черной вуалью. «Запас падения составлял четырнадцать футов». Она с силой оттолкнулась от фонаря и почувствовала, что идет. Но новая волна слабости хлынула на нее, как огромное море, куда-то прочь унося из груди сердце. «Я никогда не дойду… — пробормотала она, застыв на месте, пошатываясь. — Никогда». И, ощутив полнейшую невозможность дойти до ближайшего моста, миссис Верлок подумала о бегстве за границу. Эта мысль пришла внезапно. Убийцы бегут. Бегут за границу. В Испанию или Калифорнию. Это не более чем названия. Огромный мир, сотворенный во славу человеку, был для миссис Верлок огромным белым пятном. Она не знала, куда ей податься. У убийц бывают друзья, родственники, пособники, у убийц есть нужные им сведения. У нее нет ничего. Она самая одинокая из всех убийц. Она одна в Лондоне — и весь этот город чудес и грязи, со всеми его лабиринтами улиц и огнями утопал в безнадежной ночи, лежал на дне черной бездны, выбраться из которой без посторонней помощи для женщины немыслимо. Качнувшись, она снова двинулась вперед, вслепую, с ужасом думая, что вот-вот упадет, но, пройдя несколько шагов, неожиданно ощутила поддержку, желание взять ее под защиту. Подняв голову, она увидела мужское лицо, вглядывающееся в ее вуаль. Товарищ Оссипон не боялся незнакомых женщин, и соображения ложно понятой деликатности не могли помешать ему завязать знакомство с женщиной, даже если она, по всей видимости, сильно пьяна. Товарищ Оссипон интересовался женщинами. Эту он ухватил своими большими ладонями и деловито приглядывался к ней. Когда же она произнесла слабым голосом: «Мистер Оссипон!» — он чуть не выпустил ее из рук. — Миссис Верлок! — воскликнул он. — Вы, здесь! Чего-чего, а что она пьет, он никогда бы не подумал. Но всякое бывает. Он не стал вдаваться в детали и, не желая обижать добрую судьбу, пославшую ему в руки вдову товарища Верлока, попытался привлечь ее к своей груди. К его удивлению, она довольно легко дала это сделать и даже задержалась в его объятиях, перед тем как освободиться из них. Не нужно быть чересчур резким с доброй судьбой. Товарищ Оссипон незаметно убрал руку. — Вы узнали меня, — пролепетала она. Теперь она держалась на ногах довольно сносно. — Конечно, узнал, — с величайшей готовностью ответил Оссипон. — Я боялся, что вы упадете. Я слишком часто думал о вас последнее время, чтобы не узнать тут же, где угодно и когда угодно. Я всегда думал о вас, с тех пор как впервые увидел. Миссис Верлок словно не расслышала этих слов. — Вы идете в лавку? — спросила она нервозно. — Да. Бросился тут же, — ответил Оссипон. — Как только прочитал газету. На самом деле товарищ Оссипон добрых два часа слонялся в окрестностях Бретт-стрит и никак не мог собраться с духом для решительных действий. Дюжего анархиста нельзя было назвать смелым завоевателем. Он помнил, что миссис Верлок всегда полностью игнорировала его многозначительные взгляды. Кроме того, за лавкой могла быть установлена слежка, а товарищ Оссипон не желал, чтобы у полиции возникло преувеличенное представление о его революционных пристрастиях. Собственно, и теперь он толком не знал, что делать. Сейчас не годились его обычные любительские рассуждения — тут требовалось серьезно поразмыслить. Он не мог рассчитать, о какой сумме в этом случае идет речь и сколь далеко нужно пойти, дабы заполучить то, что наклевывалось, — если это в принципе возможно. Возникшие препятствия умерили его ликование и привнесли в интонацию приличествующую обстоятельствам трезвость. — Могу ли я спросить, куда вы идете? — поинтересовался он, понизив голос. — Не спрашивайте! — рывком подавив ярость, выкрикнула миссис Верлок. Ее сильное жизненное начало отбрасывало всякую мысль о смерти. — Не важно, куда я иду… Оссипон пришел к выводу, что она очень сильно возбуждена, но совершенно трезва. Она немного помолчала, стоя рядом с ним, а потом внезапно сделала то, чего он не ожидал. Она взяла его под руку. Он был ошеломлен как самим действием, так в еще большей степени и его осязаемо решительным характером. Но поскольку дело было деликатное, товарищ Оссипон повел себя деликатно. Он ограничился тем, что слегка прижал ее ладонь к своим могучим ребрам. Одновременно он почувствовал, что она подталкивает его вперед, и уступил. В конце Бретт-стрит он ощутил, что его направляют налево. Он подчинился. Продавец фруктов на углу погасил пылающую роскошь апельсинов и лимонов, и теперь вся Бретт-плейс была покрыта мраком — только туманные ореолы немногочисленных фонарей обрисовывали ее треугольную форму, и еще посередине горели три лампы на одной стойке. Темные силуэты мужчины и женщины медленно, рука об руку скользили вдоль стен — чем не бездомная влюбленная пара в угрюмой ночи? — Что вы скажете, если я признаюсь, что хотела найти вас? — спросила миссис Верлок, с силой сжав его руку. — Скажу, что вы не могли бы найти никого, кто был бы более полон желания помочь вам в ваших трудностях, — ответил Оссипон, чувствуя, как стремительно продвигается вперед. У него даже дух захватило от такого скорого развития столь деликатного дела. — В моих трудностях! — медленно повторила миссис Верлок. — Ну да. — И вы знаете, какие у меня трудности? — со странным напряжением прошептала она. — Через десять минут после того, как я увидал вечернюю газету, — с жаром объяснил Оссипон, — я встретил человека, которого вы, может быть, раз или два видели у вас в лавке, и у нас состоялся разговор, не оставивший у меня никаких сомнений. Тогда я поспешил сюда, боясь за вас… Вы мне всегда, с самого начала, ужасно, невыразимо нравились, — воскликнул он, словно не в силах совладать со своими чувствами. Товарищ Оссипон справедливо полагал, что совсем не поверить в подобное признание не сможет никакая женщина. Но он не знал, что из инстинкта самосохранения миссис Верлок отчаянно уцепится за это признание хваткой утопающего. Дюжий анархист предстал перед вдовой мистера Верлока лучезарным посланцем жизни[107]. Они шагали медленно, нога в ногу. — Так я и думала, — слабо пробормотала миссис Верлок. — Вы прочитали это в моих глазах? — уверенно предположил Оссипон. — Да, — выдохнула она в его наклоненное ухо. — Такую любовь, как моя, невозможно скрыть от такой женщины, как вы, — продолжил он, пытаясь отвлечься от материальных соображений — насколько прибыльна лавка и сколько денег на счету мистера Верлока в банке. Он взглянул на дело с сентиментальной точки зрения. В самой-самой глубине души он был немного ошарашен своим успехом. Верлок был славный малый и, насколько можно было судить, весьма приличный супруг. Однако товарищ Оссипон не собирался ссориться со своей удачей из-за покойника. Он решительно подавил в себе сочувствие к призраку товарища Верлока и продолжал: — Я не мог скрыть любви. Был слишком полон вами. Рискну сказать, вы не могли не прочесть этого в моих глазах. Но и виду не показывали. Вы всегда держались так отстраненно… — А что вы еще хотели? — выпалила миссис Верлок. — Я была порядочная женщина… Она остановилась, потом, как бы про себя, мрачно и презрительно добавила: — Пока он не сделал меня тем, что я есть. Оссипон пропустил это мимо ушей и продолжил свою атаку. — Мне казалось, что он не вполне достоин вас, — начал он, отбросив уже всякую лояльность. — Вы заслуживали лучшей участи. Миссис Верлок с горечью прервала его: — Лучшей участи! Он украл у меня семь лет жизни. — А казалось, что вы так счастливы вместе. — Оссипон попытался оправдаться за недостаток активности в прошлом. — Вот что объясняет мою робость. Казалось, вы любите его. Я поражался этому — и ревновал, — прибавил он. — Любила его! — с яростью и презрением прошептала миссис Верлок. — Любила его! Я была ему хорошей женой. Я порядочная женщина. Вам казалось, что я любила его! Вам казалось! Послушайте, Том… Это обращение заставило товарища Оссипона затрепетать от гордости. На самом деле его звали Александр, а Томом его называли только самые близкие люди. Это было имя для друзей, для мгновений сердечной близости. Он понятия не имел, где она могла услышать это имя, но ясно было, что она не только услышала, но и сберегла его в памяти — или, может быть, в сердце? — Послушайте, Том! Я была девчонкой. Мне все осточертело. Я устала. Два человека зависели от меня, и мне казалось, что я на пределе. Два человека — мать и мальчик. Он был скорее мой сын, чем материн. Я ночи напролет держала его на коленях, одна, наверху, когда мне самой было лет восемь, не больше. А потом… он был мой, говорю вам… Вам этого не понять. Никакой мужчина не сможет этого понять. Что мне было делать? Был один молодой человек… Воспоминание о романе с молодым мясником, как проблеск идеального мира, упорно не угасало в этом сердце, трепещущем перед виселицей и яростно протестующем против смерти. — Вот его я любила, — продолжала вдова мистера Верлока. — Он тоже, наверно, видел это у меня в глазах. Двадцать пять шиллингов в неделю — и отец пригрозил вышвырнуть его из дела, если он окажется настолько глуп, что женится на девушке с матерью-калекой и братом-идиотом на руках. Но он все равно ходил вокруг меня, пока однажды вечером я не собралась с духом и не захлопнула перед ним дверь. Мне пришлось это сделать. Я очень любила его. Двадцать пять шиллингов в неделю! И был другой — один из лучших жильцов. Что было делать девушке? На улицу пойти? Он казался добрым. Во всяком случае, хотел на мне жениться. Что мне оставалось делать — с матерью и этим несчастным мальчиком на руках? Я сказала «да». Он казался добродушным, он был щедрым, у него водились деньги, он никогда не говорил ничего такого. Семь лет — семь лет я была ему хорошей женой — ему, доброму, великодушному, такому… И он любил меня. Да-да. Он любил меня так, что мне иногда и самой хотелось… Семь лет! Семь лет я была ему женой. А вы знаете, кто он был, этот ваш дорогой друг? Знаете, кто он был?.. Дьявол! Она прошептала это с такой нечеловеческой убежденностью, что товарищ Оссипон был совершенно ошеломлен. Уинни Верлок повернулась к нему лицом, схватила за руки. Опускался туман, всякий звук жизни терялся в темноте и одиночестве Бретт-плейс, как в треугольном колодце асфальта и кирпича, слепых домов и бесчувственных камней… — Нет, я не знал этого, — заявил он несколько глуповато, что должно было показаться смешным, — но только не женщине, одолеваемой страхом виселицы. — Но теперь знаю. Я… я понимаю, — путался он в словах, пытаясь представить, какого рода зверства мог творить Верлок за сонным, мирным фасадом своей супружеской жизни. Наверно, что-нибудь совершенно ужасное. — Понимаю, — повторил он и во внезапном приступе вдохновения произнес слова, полные возвышенного сострадания: — Несчастная женщина! — Это было не в его привычке. Привычнее было бы сказать «Бедняжка!» Но сейчас особый случай. Он чувствовал, что происходит что-то необычное, но, с другой стороны, не мог забыть и о величине ставки. — Несчастная, отважная женщина! Он был доволен этой придуманной на ходу вариацией; но что сказать еще? — Да, но теперь он мертв, — было самое лучшее, что он мог придумать. Это было сказано сдержанно, но не без враждебного чувства. Миссис Верлок как безумная ухватилась за его руку. — Так вы догадались, что он мертв, — словно в экстазе пробормотала она. — Вы! Вы догадались о том, что я была вынуждена сделать. Вынуждена! В ее тоне было что-то такое, что не поддавалось определению, — торжество, облегчение, благодарность. Именно это, а не буквальный смысл сказанного, привлекло внимание Оссипона. Что это с ней? Почему она довела себя до столь дикого возбуждения? Он даже задался вопросом: не кроются ли тайные причины истории в Гринвич-парке в несчастливых обстоятельствах супружеской жизни Верлоков? Кто знает, может, мистер Верлок решил таким экстравагантным способом совершить самоубийство? Ей-богу, вот было бы объяснение этой полной безумия и легковесности идеи! Анархизм тут в любом случае ни при чем. Напротив! Делу анархизма это только бы повредило — и революционер такого уровня, как Верлок, разумеется, прекрасно это понимал. Вот будет потеха, если он просто взял и одурачил всю Европу, весь революционный мир, полицию, прессу и заодно этого самоуверенного Профессора! Да, с изумлением думал Оссипон, почти наверняка так оно и было. Бедолага! Ему вдруг пришло в голову, что если и был дьявол в этой семье, то совсем необязательно им должен был быть именно муж. Александр Оссипон по прозвищу Доктор от природы был склонен относиться к своим друзьям снисходительно. Он пригляделся к миссис Верлок, повисшей у него на руке. К своим подругам он относился сугубо утилитарно. Вопрос, почему миссис Верлок так поразило, что он знает о смерти мистера Верлока, о которой совсем не нужно было «догадываться», не особо его волновал. Женщины часто говорят как в бреду. Но ему было интересно, откуда знает она сама. В газетах она могла прочитать только о том, что в Гринвич-парке разлетелся на куски человек, личность которого не установлена. Вряд ли Верлок стал бы сообщать ей о своем намерении — каким бы оно ни было. Проблема крайне заинтриговала товарища Оссипона. Он резко остановился. Они успели обойти к тому времени все три стороны Бретт-плейс и вернулись к концу Бретт-стрит. — Как вы сами-то впервые узнали об этом? — спросил он тоном, который попытался привести в соответствие с духом только что услышанных женских откровений. Ее охватила сильная дрожь, и она ответила не сразу. Голос ее был лишен выражения. — От полиции. Главный инспектор пришел. Главный инспектор Хит — так он представился. Он показал мне… У миссис Верлок перехватило дыхание. — О, Том, им пришлось собирать его лопатой! Ее грудь вздымалась от бесслезных рыданий. Мгновенье спустя Оссипон обрел дар речи: — От полиции! Вы хотите сказать, что полиция уже приходила? Сам главный инспектор Хит пришел сообщить вам? — Да, — подтвердила она тем же лишенным выражения голосом. — Он пришел. Вот так взял и пришел. Я ничего не знала. Он показал мне кусок пальто и… Ну и вот так. Он спросил: «Узнаете?» — Хит, Хит… А что он еще делал? Миссис Верлок опустила голову. — Ничего. Ничего не делал. Ушел. Полиция была на его стороне, — пробормотала она трагическим голосом. — И еще другой приходил. — Другой? Другой инспектор, вы хотите сказать? — спросил Оссипон в величайшем волнении и с интонацией, очень похожей на интонацию испуганного ребенка. — Не знаю. Он пришел. Выглядел как иностранец. Он, наверное, один из этих — людей из посольства. Товарищ Оссипон чуть не рухнул от этого нового удара. — Из посольства! Вы понимаете, что вы говорите? Какого посольства? Ради всего святого, что значит «из посольства»? — А вот из того, которое на Чешем-сквер. Он страшно проклинал этих людей. Я не знаю о них ничего. Да и какое это имеет значение?! — И вот тот, другой, — что он сделал и что сказал вам? — Не помню… Ничего… Не важно. Не спрашивайте, — устало взмолилась она. — Хорошо. Не буду, — нежно согласился Оссипон. И он был искренен — не потому, что его тронул ее просящий голос, а потому, что чувствовал: он начинает запутываться в глубинных мотивах этого темного дела. Полиция! Посольство! Ничего себе! Боясь, что его разум забредет туда, где естественный свет не будет ему надежным вожатым, он решительно отбросил прочь все предположения, догадки и теории. Перед ним женщина, которая всецело доверилась ему, — вот с чем прежде всего нужно считаться. Но после того что он услышал, он уже не мог чему-то удивляться. И когда миссис Верлок, словно внезапно очнувшись от заставившей забыть об опасности грезы, начала с неистовой горячностью убеждать его, что нужно немедленно бежать на континент, он больше не издавал никаких восклицаний. Он только сказал с неподдельным сожалением, что поезда до утра не ходят, и устремил задумчивый взгляд на ее лицо под черной вуалью, на которое падал свет укрытого вуалью тумана газового фонаря.