— И вы говорите, что у этого человека есть жена? — Да, сэр Этелред, — сказал помощник комиссара, почтительно пожав протянутую руку. — Законная жена, законные, респектабельные супружеские отношения. Он сказал мне, что после того разговора в посольстве хотел бросить все к черту, попытаться продать лавку и уехать за границу, но знал, что жена даже слышать не хочет о том, чтобы расстаться с Англией. Чрезвычайно характерная черта респектабельного брака, — в голосе помощника комиссара появилась угрюмая нотка — его собственная жена тоже даже слышать не хотела о том, чтобы покинуть Англию. — Да, законная жена. А тот, кто погиб при взрыве, был его законный шурин. С определенной точки зрения мы являемся свидетелями семейной драмы. Помощник комиссара усмехнулся, но мысли великого человека были уже где-то далеко — может быть, вернулись к вопросам внутренней, так сказать, домашней политики страны, во имя которых он вел свой доблестный крестовый поход против неверного Чизмена. Помощник комиссара, как бы уже забытый, тихо и незаметно удалился. Он тоже был в своем роде крестоносцем. Это дело, так не нравившееся некоторыми своими сторонами главному инспектору Хиту, для помощника комиссара было ниспосланным свыше поводом к крестовому походу. Ему просто не терпелось начать. Он медленно шел домой, обдумывая предстоящую кампанию и со сложным чувством отвращения и удовлетворения размышляя о психологии мистера Верлока. Так, пешком, он добрался до дома. В гостиной было темно. Он поднялся наверх и некоторое время, переодеваясь, с задумчиво-сомнамбулическим видом перемещался между спальней и туалетной комнатой. Но, закончив переодевание, стряхнул с себя этот вид — он собирался ехать туда, куда уже отправилась его жена, — в дом высокопоставленной дамы, покровительницы Михаэлиса. Он знал, что ему будут рады. Войдя в меньшую из двух гостиных, он увидел жену в небольшой группке людей, стоявших у фортепьяно. Моложавый композитор, который вот-вот должен был стать знаменитым, рассуждал, сидя на табурете, перед двумя толстыми мужчинами, что со спины выглядели старыми, и тремя тонкими женщинами, что со спины выглядели молодыми. За ширмой подле высокопоставленной дамы находились лишь двое: мужчина и женщина, бок о бок сидевшие в креслах у изножия ее кушетки. Она протянула руку помощнику комиссара. — Я не рассчитывала увидеть вас сегодня. Энни сказала мне… — Да. Я и сам не предполагал, что управлюсь так скоро. Понизив голос, помощник комиссара добавил: — Я рад сообщить вам, что Михаэлис совершенно вне подозрений… Покровительница бывшего узника встретила это заверение с негодованием. — Как?! Неужели ваши люди были настолько глупы, чтобы связывать его с… — Не глупы, — перебив, почтительно возразил помощник комиссара. — Как раз умны — достаточно умны для этого. Повисла пауза. Мужчина, сидевший у изножия кушетки, перестал разговаривать со своей соседкой и теперь, чуть улыбаясь, смотрел на них. — Не знаю, знакомы ли вы, — сказала высокопоставленная дама. Мистер Владимир и помощник комиссара, будучи взаимно представлены, со сдержанной и выверенной любезностью признали факт существования друг друга. — Он пугал меня, — внезапно заявила сидевшая рядом с мистером Владимиром дама, кивнув в его сторону. Помощник комиссара был знаком с этой дамой. — Вы не выглядите испуганной, — произнес он, внимательно вглядевшись в нее спокойным и усталым взглядом. Про себя он подумал, что в этом доме рано или поздно можно встретиться с кем угодно. Розовое лицо мистера Владимира лучилось улыбками, подобающими светскому остроумцу, но глаза оставались серьезными, как у человека, имеющего убеждения. — Ну хорошо, по крайней мере, он пытался меня пугать, — поправилась дама. — Сила привычки, должно быть, — сказал помощник комиссара, подчинившись неодолимому вдохновению. — Он грозил обществу всевозможными ужасами, — продолжила дама. Ее голос был медленным и ласкающим. — В связи с этим взрывом в Гринвич-парке. Выходит так, что мы все должны трястись от страха перед грядущими бедствиями, если только не начать преследовать этих людей по всему миру. Я и не подозревала, что эта история так серьезна. Мистер Владимир, делая вид, что не слушает, нагнувшись к кушетке, говорил приглушенным голосом что-то любезное, но он слышал, как помощник комиссара сказал: — Не сомневаюсь, что мистер Владимир имеет очень точное представление о подлинной важности этого дела. «Куда клонит этот проклятый настырный полицейский?» — спросил себя мистер Владимир. Продукт поколений, порабощенных институтами власти, действующей по произволу, он испытывал расовый, национальный и индивидуальный страх перед полицией. Это была унаследованная слабость, совершенно не зависящая от его интеллекта, разума, опыта. Он с ней родился. Но это чувство, похожее на иррациональный ужас, который некоторые испытывают перед кошками, нисколько не ослабляло его безмерного презрения к английской полиции. Он завершил фразу, обращенную к высокопоставленной даме, и слегка повернулся в кресле. — Вы хотите сказать, что мы хорошо знакомы с людьми этого рода. Да, действительно, мы несем большой урон от их действий, в то время как вы… — мистер Владимир с растерянной улыбкой помедлил, подбирая выражение, — в то время как вы радушно терпите их присутствие в вашей стране, — закончил он, и на его гладко выбритых щеках появились ямочки. Потом, с более серьезным видом, он добавил: — Я мог бы даже сказать — несем именно потому, что терпите. Когда мистер Владимир умолк, помощник комиссара опустил взгляд, и разговор иссяк. Почти сразу же мистер Владимир стал прощаться. Едва он повернулся спиной к кушетке, как поднялся и помощник комиссара. — Я думала, вы останетесь и отвезете домой Энни, — сказала покровительница Михаэлиса. — Я вспомнил, что мне нужно еще кое-что сделать сегодня вечером. — Это связано… — Да, некоторым образом. — Скажите, что это значит на самом деле — этот ужас? — Трудно сказать, но он способен превратиться в cause célèbre[95], — ответил помощник комиссара. Он поспешно вышел из гостиной и успел застать мистера Владимира в вестибюле — тот заботливо укутывал горло большим шелковым платком. Лакей с пальто в руках ждал у него за спиною. Другой лакей стоял у двери, готовый ее открыть. Помощнику комиссара помогли одеться и тут же выпустили наружу. Спустившись по лестнице на тротуар, он остановился, словно раздумывая, куда податься. Увидев его в открытую дверь, мистер Владимир задержался в вестибюле, достал сигару и попросил огня. Пожилой лакей со спокойно-заботливым видом поднес ему спичку. Спичка погасла. Тогда лакей закрыл дверь, и мистер Владимир с неторопливой тщательностью разжег свою большую гавану. Когда же наконец он все-таки вышел, то с отвращением увидел, что «проклятый полицейский» все еще стоит на тротуаре. «Не меня ли он ждет?» — подумал мистер Владимир, оглядываясь, нет ли где поблизости хэнсома. Хэнсомов не было. Пара экипажей дожидалась хозяев у обочины; их фонари ровно горели, лошади замерли, словно высеченные из камня, а кучера сидели неподвижно в просторных меховых накидках, даже не шевеля белыми ремнями своих больших кнутов. Мистер Владимир двинулся по улице, но «проклятый полицейский» тут же поравнялся с ним. Он ничего не говорил, и, когда они прошли так четыре шага, мистеру Владимиру стало не по себе и в нем закипела ярость. Так не могло продолжаться. — Отвратительная погода, — свирепо прорычал он. — Да ничего, терпимо, — бесстрастно возразил помощник комиссара, затем, помолчав немного, как бы между прочим заметил: — Мы вышли на человека по фамилии Верлок. Мистер Владимир не споткнулся, не отшатнулся, не переменил шага. Но он не смог удержаться от того, чтобы не воскликнуть: — Что? Помощник комиссара не стал повторяться. — Вы знаете его, — продолжил он тем же тоном. Мистер Владимир остановился, голос его принял гортанный оттенок. — Что заставляет вас это утверждать? — Я этого не утверждаю. Это утверждает Верлок. — Какой-то лживый пес, — выразился мистер Владимир несколько в восточном духе. Но в глубине души он испытал едва ли не благоговейный трепет перед невероятной проницательностью английской полиции. Он так резко изменил о ней свое мнение, что на мгновение почувствовал легкую тошноту. Он отшвырнул сигару и двинулся дальше. — Что больше всего нравится мне в этом деле, — медленно продолжил помощник комиссара, — так это то, что оно может послужить прекрасным поводом для совершенно необходимой, на мой взгляд, акции — очищения страны от всех иностранных политических агентов, полицейских и им подобных… псов. По моему мнению, они чрезвычайно вредны и, кроме того, в какой-то степени опасны. Но очень трудно разыскивать их поодиночке. Остается одно — осложнить жизнь тем, кто их нанимает. А то ведь они наглеют сверх всякой меры. И, кроме того, становятся опасными для нас… Мистер Владимир вновь приостановился. — Что вы имеете в виду? — Процесс над этим Верлоком покажет обществу, до какой степени эти люди наглы и опасны. — Такому человеку никто не поверит, — презрительно сказал мистер Владимир. — Обилие и конкретность деталей убедят очень многих, — мягко заметил помощник комиссара. — Я вижу, это ваше серьезное намерение. — Мы вышли на него, и у нас нет выбора. — Вы только еще больше приохотите лгать этих революционных мерзавцев, — возразил мистер Владимир. — Зачем вам нужен скандал: из нравственных соображений или еще зачем-нибудь? Было очевидно, что мистер Владимир обеспокоен. Убедившись таким образом, что в признаниях мистера Верлока есть доля правды, помощник комиссара произнес безразличным тоном: — Тут есть и практический аспект. У нас хватает хлопот с настоящими преступлениями. Вы не можете сказать, что мы не умеем работать. Но мы совершенно не намерены тратить время на липу, с какими бы целями она нам ни преподносилась. Тон мистера Владимира стал возвышенным. — Что до меня, то я не могу разделить вашей точки зрения. Она эгоистична. Моя любовь к родине не может быть подвергнута сомнению, но я всегда полагал, что помимо того мы еще должны быть добрыми европейцами — и правительства, и отдельные люди. — Да, — просто сказал помощник комиссара. — Только вы смотрите на Европу с другого ее конца. Однако, — продолжал он добродушно, — иностранные правительства не могут пожаловаться на неумелость нашей полиции. Возьмите, к примеру, это преступление — случай особо трудный, поскольку сфабрикованный. Менее чем за двенадцать часов мы установили личность человека, в буквальном смысле разорванного на куски, нашли организатора, получили представление о заказчике. И мы могли бы пойти дальше, если б не остановились у пределов своей территории. — Значит, это назидательное преступление было спланировано за границей? — быстро спросил мистер Владимир. — Вы допускаете, что оно было спланировано за границей? — Теоретически. Только теоретически, в условном смысле за границей, — сказал помощник комиссара, намекая на то, что посольство считается частью той страны, которую представляет[96]. — Но это детали. Я заговорил с вами об этом деле потому, что именно ваше правительство больше всех недовольно нашей полицией. Видите, мы не так уж и плохи. Мне хотелось именно вам рассказать о нашем успехе. — Разумеется, я весьма признателен, — процедил мистер Владимир сквозь зубы. — Нам известны наперечет все здешние анархисты, — продолжил помощник комиссара, словно цитируя главного инспектора Хита. — Все, что нужно сейчас, — это избавиться от такого явления, как agent provocateur, и тогда все успокоится. Мистер Владимир поднял руку, подзывая проезжавший мимо хэнсом. — Не хотите ли зайти? — спросил помощник комиссара, глядя на здание благородных пропорций и гостеприимного вида; свет, горевший в просторном вестибюле, сквозь стеклянные двери падал на широкую лестницу. Но мистер Владимир уже сидел с каменным видом в хэнсоме и отъехал, не говоря ни слова. Помощник комиссара тоже не стал заходить в благородное здание (это был «Клуб путешественников»). У него мелькнула мысль, что мистер Владимир, почетный член клуба, вряд ли теперь будет появляться в нем особенно часто. Он взглянул на часы — была еще только половина одиннадцатого. У него выдался очень насыщенный вечер. Глава одиннадцатая После того как главный инспектор Хит удалился, мистер Верлок принялся расхаживать по гостиной. Время от времени через открытую дверь он бросал взгляд на жену. «Она уже все знает», — думал он, чувствуя одновременно и жалость, и некоторое облегчение. Душа мистера Верлока, хоть, возможно, и лишенная величия, способна была на нежные чувства. Мысль о том, что ему самому пришлось бы все рассказать жене, бросала его в дрожь. Главный инспектор Хит избавил его от этой необходимости. Что ж, и то хорошо. Теперь нужно встретиться лицом к лицу с ее горем.