— Связи, скорее всего: какие-нибудь его дружки на континенте сбывают товар подобного рода. Такие знакомства — в его духе. И кроме того, он большой лентяй — как, впрочем, и все они. — Что вы получаете от него в обмен на ваше покровительство? Главный инспектор не был склонен подробно распространяться о ценности услуг, предоставляемых мистером Верлоком. — Не всякий смог бы использовать такого человека — тут многое нужно знать заранее. Я способен понимать его намеки, и, когда мне бывает нужен намек, я, как правило, его получаю. Главный инспектор внезапно сделался молчалив и задумчив, а помощник комиссара подавил улыбку — у него мелькнула мысль, что своей репутацией главный инспектор Хит в значительной степени мог быть обязан тайному агенту Верлоку. — Есть от него польза и другого рода: все наши люди из Особого отдела по раскрытию преступлений, которые дежурят у Чаринг-кросс и Виктории[72], имеют инструкцию особо отмечать всех, кого с ним увидят. К нему постоянно приезжают люди, и он поддерживает с ними связь. Это, похоже, главная его обязанность. Если мне срочно понадобится чей-нибудь адрес, я всегда могу получить его от него. Конечно, я знаю, как надо строить с ним отношения, — за последние два года я лично не встречался с ним и трех раз. Обычно так: я черкну ему строчку без подписи, а он отвечает — тоже без подписи и на мой домашний адрес. Слушая, помощник комиссара время от времени чуть заметно кивал. Главный инспектор добавил, что, по его мнению, мистер Верлок не пользуется глубоким доверием видных членов Международного революционного совета, но до известной степени на него, безусловно, полагаются. — Всякий раз, когда у меня были основания полагать, что что-то затевается, — заключил он, — я всегда узнавал от него что-нибудь любопытное. Помощник комиссара многозначительно заметил: — В этот раз он подвел вас. — Но и другие мои источники тоже молчали, — парировал главный инспектор Хит. — Я ни о чем его не спрашивал, а сам он ничего сообщать не станет. Он ведь не из наших людей — мы ему не платим. — Ну еще бы, — пробормотал помощник комиссара. — Он осведомитель, которому платит иностранное правительство. Мы никогда не будем близки ему. — У меня свои методы работы, — заявил главный инспектор. — Если понадобится, я вступлю в сношения с самим дьяволом и буду отвечать за последствия. Есть вещи, о которых не полезно знать всем подряд. — Судя по всему, вы считаете, что и от начальника отдела следует кое-что утаивать… Вам не кажется, что вы немного переборщили с секретностью? Он живет там же, над лавкой? — Кто — Верлок? Да, над лавкой. Теща, кажется, тоже живет с ними. — За домом наблюдают? — Да нет, это лишнее. Наблюдают за некоторыми людьми, которые туда приходят. Мне думается, он ничего не знает об этом деле. — Как вы тогда объясните вот это? — Помощник комиссара кивнул на лежащий перед ним на столе кусок сукна. — Я никак не могу это объяснить, сэр. Это просто не поддается объяснению. Это нельзя объяснить на основании того, что мне известно. — Главный инспектор сделал столь необычное признание с откровенностью человека, чья репутация непоколебима, как скала. — По крайней мере, на данный момент. Я думаю, более всего замешанным в этом деле окажется Михаэлис. — Вот как? — Да, сэр, потому что за всех остальных я отвечаю. — А что вы скажете о том, другом, который, как предполагается, сумел сбежать из парка? — Думаю, что сейчас он уже далеко, — сообщил свое мнение главный инспектор. Помощник комиссара тяжелым взглядом посмотрел на него и неожиданно встал, точно задумал сделать что-то. Заметим, что в этот момент он уступил некоему сильному искушению и отпустил главного инспектора, велев ему явиться рано утром на следующий день, с тем чтобы продолжить обсуждение дела. Инспектор выслушал его с непроницаемым лицом и размеренным шагом вышел из кабинета. Что бы ни задумал помощник комиссара, это не имело никакого отношения к бумажной работе, лишавшей его связи с реальностью и потому отравлявшей жизнь. В противном случае невозможно было бы объяснить его оживленный вид. Оставшись один, он нетерпеливо схватил и надел шляпу, а потом снова уселся, чтобы еще раз все обдумать. Так или иначе, решение уже было принято, и размышления много времени не заняли. Главный инспектор Хит был еще только в начале своего пути домой, когда помощник комиссара тоже вышел на улицу. Глава седьмая Помощник комиссара прошел короткой улочкой, похожей на мокрую грязную канаву, пересек большую оживленную магистраль, вошел в здание официального вида и обратился с просьбой об аудиенции к молодому личному (работавшему без жалованья) секретарю одной значительной особы. Услышав просьбу помощника комиссара, молодой блондин с гладким лицом и симметричным пробором, делавшими его похожим на большого аккуратного школьника, выразил взглядом сомнение и приглушенно произнес: — Пожелает ли он принять вас? Не знаю. Он пришел из парламента час назад для беседы с заместителем министра и сейчас собирается вернуться. Он мог бы вызвать его к себе; но, думаю, ему захотелось немного пройтись. У него нет другого времени для прогулок, пока идут заседания. Я не жалуюсь; мне, пожалуй, нравятся эти небольшие прогулки. Он опирается на мою руку и не говорит ни слова. Но должен сказать, что он очень устал и… сейчас не в самом лучшем настроении. — Я хочу поговорить о гринвичском деле. — Ого! Вот как! Он очень сердит на вас всех из-за него. Но я пойду и спрошу, если вы настаиваете. — Спросите. Не в службу, а в дружбу, — сказал помощник комиссара. Работавший без жалованья секретарь был восхищен его смелостью. Придав своему лицу невинное выражение, он открыл дверь, вошел с уверенностью примерного и пользующегося поэтому особыми привилегиями ребенка и, тут же вернувшись, кивнул помощнику комиссара. Тот, войдя в оставленную открытой дверь, оказался в просторной комнате, в которой находилась значительная особа. Это был массивный и как бы распространявшийся во все стороны мужчина; широкий двойной подбородок и седоватые бакенбарды придавали его длинному белому лицу яйцевидную форму. Его фигура еле вмещалась в застегнутый на все пуговицы черный сюртук, который, казалось, вот-вот треснет по швам. С головы, возвышавшейся на толстой шее, надменно смотрели глаза с опухшими нижними веками; хищный, крючковатый нос породисто выдавался на огромной бледной окружности лица. Лоснящийся цилиндр и пара поношенных перчаток, лежащие наготове на краю длинного стола, были громадными и выглядели непомерно растянутыми. Стоя в больших, просторных ботинках на каминном коврике, не поздоровавшись, он сразу начал низким, хорошо поставленным голосом: — Я хочу знать, это что — начало новой динамитной кампании? Не вдавайтесь в подробности — у меня нет на них времени. Рядом с этой внушительной и грубоватой фигурой помощник комиссара казался хрупкой тростинкой, осмелившейся заговорить с дубом, но даже самый старый дуб в стране не мог сравниться по числу лет с родословной этого человека. — Нет. Насколько вообще можно утверждать что-либо определенно, я уверенно могу сказать, что нет. — Хорошо. Но вы там, — значительная особа пренебрежительно махнула рукой в направлении окна, выходившего на широкую улицу, — кажется, считаете, что заверения нужны преимущественно для того, чтобы ставить министра внутренних дел в глупое положение. Вот в этой самой комнате, не прошло и месяца, меня заверяли, что подобные вещи совершенно невозможны. Помощник комиссара спокойно посмотрел в сторону окна. — Позвольте мне заметить, сэр Этелред, что лично у меня до сих пор не было возможности в чем бы то ни было заверять вас. Взгляд надменных глаз задержался на нем. — Верно, — согласился низкий, хорошо поставленный голос. — Я вызывал Хита. Вы пока еще новичок в этой должности. Как справляетесь? — Каждый день узнаю что-нибудь новое. — Ну да, ну да. Надеюсь, у вас все получится. — Благодарю вас, сэр Этелред. Сегодня я тоже узнал кое-что новое — недавно, может быть, меньше часа назад. В этом деле, как к нему ни присматривайся, много такого, что совсем не характерно для анархистских акций. Вот почему я здесь. Значительная особа уперла свои огромные руки в бока. — Очень хорошо. Продолжайте. Только, пожалуйста, без подробностей. Избавьте меня от них. — Я не стану докучать вам подробностями, сэр Этелред, — начал помощник комиссара невозмутимым, уверенным тоном. Он изложил дело в непринужденной и ненавязчивой манере, не избегая подробностей, но связывая их в единое целое так, что они становились интересными. Пока он говорил, стрелки часов за спиной значительной особы — тяжелых, блестящих, украшенных массивными завитушками, изготовленных из того же темного мрамора, что и каминная полка, и как-то призрачно, почти беззвучно тикающих, — отмерили семь минут. Ни словом, ни жестом значительная особа не выразила нетерпения — напротив, сейчас ее можно было принять за статую какого-нибудь ее же собственного знатного предка, с которой зачем-то сняли доспехи времен крестовых походов и заменили их на плохо сидящий сюртук. Помощник комиссара ощутил, что, проговори он хоть час, его никто не остановит. Однако он не позволил себе увлечься и к концу упомянутого отрезка времени быстро перешел к неожиданному заключению, повторившему вступительную фразу, что приятно удивило сэра Этелреда своей силой и лаконичностью: — Это дело, сколь бы несущественным оно ни казалось на первый взгляд, весьма необычно — по крайней мере с формальной точки зрения — и требует особого к себе отношения. Голос сэра Этелреда прозвучал убежденно и еще ниже, чем обычно: — Надо думать — если тут замешан посол иностранной державы! — Посол?! — Помощник комиссара, прямой и стройный, позволил себе легкую полуулыбку. — Было бы глупо с моей стороны делать столь далеко идущие выводы. И кроме того, это совершенно излишне, поскольку, если мои предположения верны, замешан ли тут посол или просто швейцар, не играет большой роли. Сэр Этелред раскрыл широкий рот, похожий на пещеру, в которую, казалось, стремился заглянуть крючковатый нос, и издал приглушенный раскатистый звук, напомнивший захлебнувшийся от возмущения орган. — Нет, эти люди совершенно невыносимы. Они и здесь решили употребить свои крымско-татарские методы[73]. Турки — и те ведут себя приличнее. — Вы забываете, сэр Этелред, что, строго говоря, мы пока еще ничего не знаем наверняка. — Ну а вы бы сами как это определили? В нескольких словах? — Сногсшибательная наглость, в которой одновременно есть что-то специфически инфантильное. — Мы не можем прощать противным детям их невоспитанность, — промолвила значительная особа, еще больше распространившись во все стороны. Тяжелый высокомерный взгляд сокрушительно пронзил ковер у ног помощника комиссара. — Надо крепко дать им по рукам за эту выходку. Мы должны быть в состоянии… Но что вы об этом думаете, если коротко? Вдаваться в подробности необязательно. — Хорошо, сэр Этелред. В принципе, я считаю, что существование тайных агентов нетерпимо, поскольку увеличивает реальную опасность зла, против которого оно направлено. Любому известно: агент может фабриковать информацию. В революционно же политической сфере, где многое опирается на насилие, профессиональный агент имеет полную возможность фабриковать сами события, порождая таким образом двойное зло: одним подается пример, другие ввергаются в панику, заставляющую в горячке момента принимать законы, необдуманные меры, вызванные ненавистью к преступникам. Однако наш мир несовершенен… Значительная особа, неподвижно, широко расставив огромные локти, стоявшая на каминном коврике, поспешно перебила низким голосом: — Будьте добры, выражайтесь яснее. — Хорошо, сэр Этелред… Наш мир несовершенен, поэтому, когда у меня возникли предположения относительно характера этого дела, я подумал, что тут понадобится особая секретность, и осмелился прийти сюда. — Правильно, — одобрила значительная особа, благодушно устремив взгляд на свой двойной подбородок. — Хорошо, что в вашей конторе есть люди, считающие, что министру внутренних дел можно иногда доверять. Помощник комиссара довольно улыбнулся. — И я подумал, что на данном этапе лучше было бы заменить Хита… — Что? Хита? Потому что осел, да? — воскликнула значительная особа с недвусмысленной недоброжелательностью в голосе.