А соседи-то — смотри, повелись! Загорелись фары пожилого «Фольксвагена», утром замеченного им в наискосок расположенном дворе. Смотри-ка, а я думал, что эту машину давно уже бросили за ненадобностью… А она, оказывается, на ходу! По соседским дворикам волной промчалась беготня, суета, вспыхнуло даже что-то вроде паники… Смотри, верят полиции! Эвакуируются, придурки… Ну да, для деревенских дурачков вся эта катавасия с эвакуацией — всерьез, для них это будет событием года и темой для разговоров как минимум лет на десять; экстраординарные события здесь нечасты, новостей не бывает… они здесь, поди, и не знают, что Венгрия уже давно вышла из советского блока… Этих деревенских дикарей можно развести на любую ерунду — они тут доверчивые, как щенки. Ого! Мимо его дома на всех парах, утробно воя и отравляя воздух соляровым выхлопом, рыча, промчался армейский грузовик… Значит, военные решили вывезти всех подчистую — забрав тех, у кого либо нет машины, либо нет возможности уйти своими ногами. Хм, странно всё как-то… Похоже, всё всерьез. На учебную тревогу всё меньше и меньше похоже… Только вот какого чёрта эта эвакуация? Что здесь может произойти? Война? Наводнение? Или… Baszom az anyat, baszom az istenet![39] Хранилище отходов!!! Байюс рванулся к двери. Чёрт, сам же запер на три замка! Остервенело навалился на дверь — и та подалась, жалобно заскрипев… проклятье! В ночной темноте он увидел, как под напором какой-то невидимой силы валяться деревья в соседнем саду… вот взметнулись вверх балки крыши, с хрустом и треском обвалились стены конюшни… чёрт! Он успел выскочить за ворота — и последнее, что он увидел в своей жизни, была трехметровая волна тяжелой смрадной тёмной грязи, стремительно катящаяся по деревенской улочке. Мгновение — и эта волна с треском и хрустом погребла под собой того, кто только что был Байюсом Шимоном, безработным, двадцати шести лет от роду венгром, разыскиваемым по подозрению в убийстве пенсионера Темешвари Лайоша… * * * — Товарищ генерал, только что сообщили из Будапешта — у стены хранилища с токсичными отходами в Айке сегодня ночью произошел взрыв. По первым — весьма, надо сказать, смутным, сообщениям — через разрушенную дамбу началось стремительное истечение крупных масс ядовитых отходов. Эвакуируются города Колонтар, Девечер и двенадцать прилегающих к ним деревень. Объявлена шестичасовая готовность к эвакуации Шюмега, Заласентгрота и шестидесяти трех деревень между Айкой и рекой Зала. Всего, по оценкам венгерского МВД, под угрозой затопления ядовитыми отходами — более трех тысяч квадратных километров территории. Уже затоплено двести — слоем до полутора метров толщиной. В областях Веспрем, Ваш и Дьёр-Мошон-Шопрон объявлен режим чрезвычайной ситуации. Пока сведений о погибших нет — эвакуация была начата за шесть часов до взрыва, так что, будем надеяться, жертв удастся избежать. Пока это всё… Калюжный яростно скомкал листок с распечаткой только что полученных новостей. — Чёрт побери твоего Одиссея! Прошло пятнадцать часов с момента последнего его выхода на связь, хранилище подорвано, задача выполнена — так какого рожна он не докладывает!? Ушёл в запой!? Где он!? Левченко покачал головой. — Не представляю, что могло случиться… Вчера в девять вечера по Москве он доложил, что отправляется в профилакторий. Что всё договорено и приказ будет выполнен беспрекословно, точно и в срок… — Полковник едва заметно улыбнулся: — Ну, любит он цитировать присягу… После этого от него никаких известий не поступало. По моей просьбе Дюла Шимонфи позвонил в отель, где Одиссей остановился, и вежливо поинтересовался постояльцем из Белоруссии — на что получил ответ, что оный в номере не ночевал. — То есть — пропал? — То есть пропал. Я полчаса назад говорил с Кальманом Лошонци — если помните такого — он обещал в течении двух-трех часов быть в Балатонфюреде, погулять возле профилактория, оценить, не привлекая внимания, обстановку. Я его в подробности не посвящал, просто попросил посмотреть, что там с этим профилакторием и окружающей его территорией. — Полагаешь, до чего путного он там догуляется? — в словах генерала сквозило явное недоверие. Левченко развел руками. — Пока это всё, что мы можем сделать. Калюжный поморщился. — Это даже меньше, чем ничего… Ладно, будем надеяться, что этот Лошонци всё же хоть что-то выяснит… Постой, ты сказал, что мадьяры сообщили об ОДНОМ взрыве? Полковник кивнул. — Так точно. Один взрыв. Дамба разрушена в одном месте. Так что тотального затопления Дунантула не будет. — Понятно… Тотальное нам и не требовалось… И сколько, по мнению мадьяр, этого дерьма вытечет из хранилища? Левченко пожал плечами. — Этот, как его, Дюла Андраши — полагает, что речь может идти о миллионе — полутора миллионах тонн. В общем, техногенная катастрофа средней степени тяжести. Генерал нахмурился. — А вот здесь вы, товарищ полковник, напрасно иронизируете… Даже если этот Андраши прав — то и одного миллиона тонн этой дряни Венгрии за глаза хватит, чтобы захлебнутся от натуги, спасая ситуацию… Даже если венгерская ирредента в Словакии после сегодняшней катастрофы и попытается что-то учинить — то официальный Будапешт и пальцем не пошевельнет, чтобы оказать ей помощь! Когда надо спасать три комитата, погрузившиеся в дерьмо по самые уши — ни о какой поддержке никаких мятежей никто и не заикнется. И если бы не это странное исчезновение нашего парня — я считал бы эту операцию просто образцом грамотного и умелого выхода из сложной ситуации. Полковник кивнул. — Да, ситуация с Одиссеем нам всю масть портит. Куда он мог подеваться — ума не приложу! Калюжный помолчал, покрутил в руках ручку, зачем-то достал из ящика стола старую, уже пожелтевшую, папку — после чего негромко проговорил: — Стряслось с ним что-то. Нехорошее стряслось… Подсказывает мне моя интуиция, что есть вероятность нам с тобой нашего странника больше уже никогда не увидеть… Левченко покачал головой. — Не верю я, товарищ генерал, в печальный исход. То, что с ним беда — это понятно. Но то, что он из этой ситуации не выкрутиться — не верю! Рано ему пока на ту сторону перебираться… Генерал почесал затылок. — А не думаешь, друг мой ситный Дмитрий Евгеньевич, что нашего Одиссея за его старые дела повязали? Девяносто девятый год ты помнишь, конечно? Полковник отрицательно покачал головой. — Вряд ли. Внешность у него другая, даже отпечатки пальцев не те. Не говоря уж о паспорте и прочих бумажках… Нет, не думаю. Калюжный кивнул. — Я тоже не думаю — но ты, на всякий случай, с Дюлой Шимонфи свяжись, провентилируй этот вопрос. И вот ещё что… Для страховки надо быстренько ему пристойную легенду смайстрячить — которая бы объясняла, для чего наш странник по разным заброшенным профилакториям лазил. Левченко пожал плечами. — Ну, это проще простого. Сейчас Ведричу прикажу — он за день всю нужную документацию сделает. Думаю, оптимальный вариант — это агент по недвижимости. У Ведрича есть хорошее агентство, с вполне приличной репутацией — он от них сделает Одиссею нужные бумаги. Если что — наш парень был в этом профилактории по служебной надобности, изучал возможность его покупки. Генерал кивнул. — Годиться. Ладно, давай все в темпе вальса организовывай — и заодно реши, когда нам с тобой будет удобно в мадьярское королевство на денёк слетать. Полковник хмыкнул. — Да хоть через три дня… визы шенгенские у нас есть, легенду мы за день-другой создадим — и можем лететь! — Хорошо, готовь документы. Говоришь, через три дня? — Калюжный задумался на мгновение, а затем решительно бросил: — Через три дня — в самый раз! — Помолчав, добавил: — Думаю, к этому времени и со странником нашим всё выяснится. Раз ты думаешь, что он по сию пору жив — то непременно он в течении ближайших пары дней должен объявиться! * * * Что за вонь? Боже, ну и смрад… Где я? Темно, хоть глаза выколи… Или я ослеп? А может, умер? Не похоже… Вряд ли на том свете так чудовищно воняет… Так, не будем торопиться делать выводы. Кажется, я знаю, где лежу. Это подвал. Точно, подвал… Подвал под кухней. Кухней профилактория. В который я спустился, чтобы дёрнуть за рубильник. Дёрнуть мне его не удалось — сзади один из тех бомжей, которых нанял сторож, огрел меня чем-то тяжелым — скорее всего, куском трубы. Или кирпичом. Это не важно — важно, что я сейчас лежу на полу подвала. Лежу ЖИВОЙ. Хм… Ну, или почти живой. Голова гудит жутко, тошнит и ломит затылок — но зрение и слух вроде как не утрачены — потому как я слышу, пусть и едва различимый, шум машин снаружи и вижу лучик света, что пробивается через щель в воротах подвала. Что ж, это недурно. Видеть и слышать — уже хорошо. Так, попробуем пошевелить руками… Шевелятся. Гут. Теперь — правой ногой… работает. Левая? Что-то саднит в районе бедра — но нога движется. Попробовать привстать? Голова жутко кружится, тошнит так, что, кажется, сейчас желудок наружу вывернется… Но приподняться на правом локте удалось… похоже, что позвоночник вроде как в порядке. Вообще замечательно! Одно плохо — весь затылок мокрый, жутко мозжит и, похоже, не совсем исправен… Потрогать рукой рану… так, что и следовало ожидать. Кровь. Затылок — весь в крови. Это плохо. Это очень плохо. Но раз я сразу от удара не умер — то, стало быть, вполне возможно, что жить буду. Вопрос — как долго… Ладно, попробуем встать. Если получится — значит, повреждения не так серьезны, как я думаю. Если нет… Не будем об этом думать. Итак, пробуем принять вертикальное положение. Головокружение дикое, сухость во рту, перед глазами вспыхивают звёздочки… Всё правильно, сотрясение мозга. Но на колени встать удалось. Неплохо. Очень неплохо! Так, подымаемся на ноги. Ого! Неслабо меня шатает… Но падать вроде не собираюсь. Значит, удар был не такой уж и смертельный — впрочем, по ходу, целенаправленно его убивать никто и не собирался. Хотели бы убить — просто бы добили, беспомощного, лежащего без сознания. А так — обычная бытовуха, нанесение телесных повреждений — и даже вряд ли тяжких… Шваркнули трубой по затылку, обшарили карманы, забрали бумажник и телефон… Забрали? Забрали. Ну, это ладно — в бумажнике всё равно ничего ценного не было, денег от силы сто евро, карточки, кредитки… Мелочь. Телефон вообще — дешёвка, самая простая солдатская «Нокия» за пятьдесят евро. На что хлопцы рассчитывали? Вряд ли просто хотели ограбить лоха ушастого. Скорее всего, думали, что этот сомнительный русский — то бишь я — припёрся сюда за кладом. С точки зрения этих кренделей — всё логично: какого ещё рожна нужно русскому в бывшем русском санатории, кроме как забрать какие-то ценности, оставленные им здесь во времена оны? Тем более — этот русский настоятельно просил расчистить вход в подвал. Тут к бабке не ходи — человек хочет что-то важное из этого подвала забрать. Стало быть, есть резон его немножко убить, а это ценное — взять себе за труды. Так, дверь, которую я за мгновение до удара хотел открыть — открыта. Понятно — бичи, увидев его копошащимся у входа в камеру, решили, что их предположения оказались верными, и надо русского валить, а золото и бриллианты, которые за дверью, которую он пытается открыть — разделить меж собой. Логично. Темно, как у негра… Не будем продолжать. Где-то здесь должен был быть фонарь — который я выронил при ударе. Или бичи его с собой забрали? По ходу, забрали… Хреново. Ладно, попробуем войти в эту камеру наощупь. Ага, какие-то ящики по сторонам… Проход. Узкий, правда — но протиснуться можно. Где-то здесь должен быть сейф… Стоп! У меня ж где-то был брелок с лампочкой! Фонарь из него, конечно, хреновый, но за неимением гербовой, как говориться… Ага, вот он! Включаем… Але-ап! Сейф вскрыт! Странно, если бы давешние разбойники поступили иначе. На трупе сомнительного русского взята связка ключей — одним из которых он вскрыл подвал, а второй вставил в дверь камеры. Естественно, что третий ключ — от сейфа. Вот они его и открыли… Рубильник… Левченко писал, что мне надлежит дёрнуть рубильник. И? И ничего — его уже дёрнули. Стоит в положении «вкл». Пломба сорвана, болтается на проволочке. Стало быть, его убивцы, не найдя во вскрытом сейфе золота и бриллиантов — тупо рванули на себя рубильник, в надежде, что оный приведет в действие тайные пружины, открывающие вход в пещеру с сокровищами. Пещеры не обнаружилось. Бомжи охренели от невезухи и свалили из подвала — бросив его подыхать на вонючем скользком бетонном полу. Всё логично… Ладно, пусть и не моими руками — но задание выполнено. Стало быть, мне надо из этого подвала выбираться — ибо делать мне здесь более нечего… Так, ворота в подвал закрыты — и, по ходу, тем же самым ключом, что бичи забрали на его хладном теле. Логика действий сторожа и его подручных — понятна: если даже русский и не сдох от удара по затылку — то он все равно сдохнет в подвале, не найдя из него выхода. Потому как ключи мы у него забрали… Теоретически — всё правильно. Ворота в подвал — из трехмиллиметровой стали, биться в них — глупо и бессмысленно. Не выломать. Других выходов нет. Потолок бетонный. Орать — а кто услышит? Вокруг — заброшенный парк; если даже случайный прохожий и обратит внимания на вопли, раздающиеся из полуразрушенного здания, когда-то принадлежащего проклятым оккупантам — то только прибавит шагу, да и вся недолга. Хоть изойдись здесь от криков… Ещё пять-шесть часов в этом вонючем зловонном подвале, битком набитом крысами и грудами гниющих овощей — и я ослабею и впаду в кому. Ещё сутки, много — двое — и всё, можно заказывать траурную процессию, с венками и оркестром. В принципе, сторож с бомжиками правильно решили не брать греха на душу — клиент и сам дуба даст, без излишнего насилия… Тем более — кровищи я тут напустил знатно, весь пол залит. Немудрено, что злодеи махнули рукой на бездыханное тело. Спастись этому телу в данной ситуации — весьма проблематично… Но, как говорил один мой хороший знакомый, главный критерий теории — практика. А вот на практике все злодейские замыслы сторожа Балажа и его подручных разбиваются одним простым, но в данный момент наиболее действенным контраргументом. И контраргумент оный лежит у меня в заднем кармане штанов — представляя собой связку их трех ключей. Родных братьев тех, что забрали у меня злодеи прошедшей ночью… Эх, Дмитрий Евгеньевич, ты даже не представляешь, как я сейчас тебе благодарен за этот второй комплект ключей — который ты положил в коробку, скорее всего, по рассеянности! Да и я молодец — ведь не хотел же брать их с собой, но в самый последний момент отчего-то все же сунул их в задний карман — и как же сейчас я сам горжусь своей предусмотрительностью! Которой вовсе и не было — но мы об этом говорить не будем… Итак, который из трех? Вот этот, штырь с двумя лопастями и довольно сложным рисунком бородок… Балаж, скорее всего, дрыхнет где-то в своей каптёрке — но полагаться на волю случая я не буду. Слишком ставки велики… Поэтому сначала постараюсь рассмотреть, что происходит снаружи, а уж потом — ежели никакой опасности в зоне прямой видимости не будет — потихоньку открою ворота и попробую ужом проползти через парк. Благо, от развалин кухни до Хонвед утца — метров сто пятьдесят, от силы. Так, узенькая щель в воротах — в наличии. Отлично! Что там за бортом? Тишина. Ни души вокруг — что радует. Где-то по Хонвед утца время от времени проезжают машины, в парке вокруг профилактория надрываются собирающиеся на юг птицы… Никого из моих давешних убивцев в зоне видимости нет. Стало быть, дорога свободна! Одна проблема — как мне добраться до отеля? Представляю, как я жутко воняю — ещё бы, проведя ночь на полу, пропитанному гнилью и отбросами. Давешние бомжи по сравнению со мной — просто принцы Уэльские… Ну да это мелочи. Главное — что я жив, что задание — пусть и не моими руками — выполнено, и что через полчаса я окажусь в номере своей гостиницы, где есть душ, чистое бельё и компьютер с выходом в Интернет — который в данный момент является ценностью не просто основополагающей, но абсолютной. Я жив! И эту приятную новость следует донести до Москвы — пусть и они порадуются этому чертовски приятному обстоятельству… Как там было, у Симонова? «Ночью бьют орудья корпусные… Снова мимо. Значит, в добрый час. Значит, вы и в эту ночь в России — что вам стоит? — вспомнили о нас». Меня ждут дома, обо мне думают — моя жена, дети, мои товарищи по оружию — а значит, я обязан остаться в живых! Ведь писал же поэт: «Тех, кого в России вспоминают, пуля трижды бережет подряд»[40]… По ходу, сотрясение у меня — как минимум первой степени, раз на стихи потянуло… Ладно, оставим пока лирику. До гостиницы — почти полкилометра ходу, и надо ещё умудриться пройти эту тысячу шагов так, чтобы случайный патруль Рендоршега[41] не привлёк меня к ответственности за антиобщественный вид — или за ещё более антиобщественный запах…