Так, набраться мужества и сказать правду… Или ограничиться неопределенным «постараюсь»? Пожалуй, скажу, как оно есть — не тот его любимая человек, чтобы попытаться навешать ей лапши на уши… — Нет. Я здесь ещё дней на пять, может быть, на шесть. — То есть то, что твой сын приезжает в отпуск из армии, чтобы повидать отца — тебе всё равно? Вместо общения с сыном ты предпочитаешь общество венгерских дамочек нетяжелого поведения? — в мастерстве ехидства его жене нет равных! — Зайчонок, мне надо здесь побыть ещё несколько дней. В конце концов, Сашка служит не на Дальнем Востоке, к нему в Барановичи мы сможем приехать в любые выходные. В трубке помолчали. Затем Герда спросила — на сей раз без обычного ехидства, серьезно, с ноткой тревоги в голосе: — Саня, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно? — Да, солнышко. — Хорошо, тогда делай свои дела — и после этого едь домой. Мы всегда будем тебя ждать! Жена солдата… Милая моя, как же я люблю тебя за это! — Спасибо, зайчуслик. Не задержусь здесь ни минуты сверх необходимого! Стоило ему отключить телефон — как в дверь его «кельи» вежливо постучали. — Господин Белосельский, к вам можно? — Хозяйка пансиона все же просто поражает своей деликатностью… — Да, конечно! Входите, Илона! Хозяйка вошла — но не одна: за её спиной маячила знакомая, цвета перца с солью, шевелюра… наконец-то! — Вас спрашивал этот господин. — И хозяйка указала на Зорана. — Да, Илона, спасибо, я его уже давно жду! — после этих слов хозяйка мгновенно испарилась. — Ну здравствуйте, Зоран! Серб улыбнулся. — Я же вам говорил — не спешите прощаться! Будапешт — не тот город, который быстро отпускает своих гостей… * * * — Вы уверены, Вадим Андреевич? Собеседник Калюжного, седой, вальяжный, уверенный в себе мужчина лет пятидесяти пяти — усмехнувшись, ответил: — Максим, ну мы ж с тобой не малые дети… Ничейный — значит, ничейный. Какой-то фирме его в девяносто втором году по-быстрому продали, та через полгода разорилась, потом на этот участок вроде как претензии старые хозяева заявили, потом ещё какая-то катавасия… Так и стоит сейчас, заброшенный и никому не нужный. Во всяком случае — год назад, когда я там был, всё было именно так, как я говорю. — Вадим Андреевич, а вообще, у этого дома отдыха какая история? — спросил у вальяжного Левченко. Тот, не торопясь, налил себе и своим собеседникам в пузатые фужеры на пол-пальца коньяку, взял в руку свою ёмкость, погрел её, понюхал, затем, не спеша выпив содержимое, зажмурился от удовольствия — и лишь после этого, едва заметно улыбнувшись, ответил: — А это, полковник, дело давнее. Когда после войны Венгрия отошла под нашу зону оккупации, и, соответственно, влияния — тамошние верховоды решили товарищу Ворошилову, как председателю Верховного Совета, сделать царский подарок. И имение князя Эстерхази — или не Эстерхази, я уж, если честно, точно не помню, но что какого-то венгерского аристократа — это точно — Климу подарить. На берегу Балатона, в городке Балатонфюреде, три с половиной гектара земли с пляжем и парком. Царский, одним словом, подарок… Клим, надо отдать ему должное, поступил с подарком мадьярским, как и положено большевику — передал его управлению наших оккупационных войск Центральной группы — тогда штаб её в Вене квартировал. Когда же мы из Австрии начали вывод своих частей — группу эту упразднили, а имущество какое-то время болталось на балансе нашего посольства. Но, правда, недолго — на следующий год случился венгерский мятеж, и мы наши войска оккупационные в тамошних пределах сделали Южной группой войск. Соответственно, поместье в Балатонфюреде стало собственностью этой группы. А в шестьдесят втором решили наши отцы-командиры, что лётчикам группы — а там шесть или семь авиационных полков сидело, под триста единиц группировка была — необходим свой профилакторий, силы, стало быть, восстанавливать. Летали мы тогда много, натовским пилотам в налете почти не уступая — ещё бы, при дармовом-то керосине! — и уставали летуны наши изрядно. Решили — сделали, благо тогда всякие стройки хозспособом возводились без проблем. В шестьдесят четвертом санаторий-профилакторий принял первых отдыхающих… Так себе, надо сказать, дом отдыха оказался, но зато — на Балатоне! Вот, стало быть, какая у него история… До девяносто первого года он работал, потом, как я уже рассказал, пришёл в занепад — как и большинство остальных наших объектов. Не захотели мадьяры ими пользоваться, вишь, какое дело… Калюжный вежливо кашлянул. — Вадим Андреевич, я вас перебью, уж извините… Так вы говорите — под столовой? Вальяжный кивнул. — Под ней. Точнее даже — под кухней. Само здание санатория трехэтажное, вдоль всего фасада — две сплошные лоджии на двух верхних этажах. Первый — административный. К нему — одноэтажная пристройка, «стекляшка» — в ней была столовая. К ней примыкает кухня, под ней — погреб. Въезд в этот погреб был по наклонному пандусу, чтоб, значит, машины с продуктами под самые холодильники подавать можно было. Холодильники — слева от входа, камеры для хранения всех остальных продуктов — справа. Крайняя камера, у стены, противоположной входу — там их всего, если мне память не изменяет, пять было — наша. Для работников столовой была озвучена версия, что в оной камере — неприкосновенный запас продуктов на непредвиденный случай. Мы, кстати, туда и в самом деле тушёнки ящиков пятьдесят загрузили — чтоб, значит, легенде соответствовать… Ну, а в самой камере, у стены, что напротив двери — сейф. В нём — рубильник. Алгоритм — примитивный, до безобразия: как только особист санатория — кстати, у санатория этого, как у всякого военного объекта, был свой позывной, «Паланга», если мне память не изменяет — получил бы соответствующий сигнал — то должен был вскрыть эту камеру с НЗ, открыть сейф, дёрнуть рубильник. Всё! В то время простые решения были всё больше в ходу… — и Вадим Андреевич, как называли его Калюжный и Левченко, улыбнулся. — А сейчас там… как? — не удержался от вопроса Левченко. Вальяжный развёл руками. — Ничего не могу сказать. Последний раз я всю эту музыку инспектировал в девяносто втором году, в апреле. Тогда всё работало… Но прошло уже восемнадцать лет. Может, мадьяры вскрыли всё, двери, сейф… Ничего гарантировать не могу. В прошлом году я этот санаторий издаля, мельком, видел — минут пять всего. Так что — звиняйте, хлопцы, всё, чем богат… Калюжный пожал плечами. — Да мы никаких гарантий и не просим. Одна к вам только просьба, Вадим Андреевич… — Ключи? — Вальяжный улыбнулся. Генерал кивнул. — Они. Где мы могли бы их получить? К кому надо обратиться? Вадим Андреевич пожал плечами. — Ни к кому не надо обращаться. Сейчас принесу… — Так они у вас!? — Калюжный чуть не уронил фужер с коньяком. Вальяжный вновь улыбнулся. — Ну а у кого ж ещё? В девяносто втором в Венгрии такой кавардак творился — чтобы я ТАКОЕ мог кому-то, кроме себя, доверить? Шутить изволите? — Взяв с блюдца тонкий ломтик лимона, закусил свой коньяк, и бросил: — Ладно, ешьте-пейте, я сейчас вернусь. Как только хозяин вышел — Левченко вполголоса спросил шефа: — Максим Владимирович, а кто он сейчас? Калюжный усмехнулся. — Наш с тобой коллега — только по армейской епархии… Генерал-полковник. Левченко покачал головой. — А откуда вы с ним… так близко знакомы? Генерал вздохнул. — Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… В Массауа мы с ним вместе после бегства из Адена оказались — оба в непонятном положении, поднадзорные наши друг с дружкой гражданскую войну учудили, и оказались мы с ним в той ситуации крайними стрелочниками… Трое суток у моряков наших прожили — не пойми, не то как арестанты, не то как гости… Потом из Москвы приказ пришел — считать нас героями невидимого фронта. А могли и шлёпнуть… — Последнее Калюжный сказал с ухмылочкой, давая понять, что это — всего лишь шутка. — А про санаторий этот… Как думаете, что там сейчас? Калюжный пожал плечами. — Не знаю. Но думаю, что вскорости всё выяснится… Да ты не удивляйся, ничего в этом странного нет, у нас там не то, что санаторий — у нас на Балатоне и лагерь пионерский был, «Спутник», в Балатосемеше. Мы ж в Венгрии собирались стоять вечно… В этот момент в комнату вошёл хозяин, неся в руках изрядно пожелтевшую картонную коробку из-под обуви. — Ну вот, как и обещал… Ключи от погреба, ключи от камеры, ключ от сейфа — полный комплект, как говорится! Не гарантирую, что мадьяры за эти восемнадцать лет не сменили замки — поэтому ничего обещать не буду. Как говориться, всё, чем могу, спасибо за подбитые танки… — с едва заметной улыбкой процитировал он слова героя Георгия Жжёнова из фильма «Горячий снег». И добавил: — Цепь наши специалисты втихую запитали от городской сети Фюреда, не уведомляя тамошних электриков, так что, скорее всего, напряжение в ней поддерживается и посейчас. Ну а сохранность кабелей гарантировать, опять же, не могу — от Айки до Балатона, почитай, полсотни вёрст, да по горам… Где-нибудь кто-нибудь мог и оборвать их сдуру — хотя клали их наши сапёрщики на полтора метра в глубину… В общем, чем смог — тем помог, дальше — уже ваше дело. — Спасибо, Вадим Андреевич! — Калюжный взял из рук вальяжного коробку, поставил ей на стол, открыл, и достав из неё целую связку забренчавших ключей — с удивлением произнёс: — Ого! Так они даже подписаны! Вадим Андреевич хмыкнул. — А как ты думал? Случись что — мне бы самому пришлось бы рубильник рвать. Как ты думаешь, было бы у меня время ключи к замкам подбирать методом тыка? — Логично… Ну ладно, товарищ генерал-полковник, засим разрешите раскланяться. И так у вас тут засиделись, весь коньяк, почитай, выжлуктили… — Калюжный, сложив ключи в коробку, взял её под мышку и встал — за ним тут же со своего места поднялся Левченко. — А есть кому у вас там за рубильник дёрнуть — ежели вы, в самом деле, на это решитесь? — Вальяжный остановил их своим вопросом уже у дверей. Калюжный, пожав плечами, ответил: — Сидит там у нас хлопец один… Считает, правда, что он в отпуску — но скоро, я думаю, эти его заблуждения придется нам развеять… * * * — Зоран, вы, наверное, догадываетесь, зачем я попросил вас о встрече? — чёрт, трудно быть дипломатичным — но надо… Серб улыбнулся.