– Невил! Невил! Он опомнился, понял, что опять потерял власть над своей страстной натурой, которую в последнее время так прилежно учился сдерживать, и закрыл лицо рукой, пристыженный и полный раскаяния. Мистер Криспаркл долго шел молча, внимательно глядя на Невила и одновременно обдумывая, как строить свою речь дальше. Наконец он заговорил: – Мистер Невил, мистер Невил, мне очень огорчительно видеть в вас черты недоброго характера – столь же угрюмого, мрачного и бурного, как эта надвигающаяся ночь. Это слишком тревожные признаки, и они лишают меня права отнестись к вашему увлечению, в котором вы сейчас признались, как к чему-то не стоящему внимания. Наоборот, я намерен уделить ему самое серьезное внимание, и вот что я вам скажу. Эта распря между вами и молодым Друдом должна прекратиться. Именно потому, что я теперь знаю то, что сегодня услышал от вас, я ни в коем случае не могу допустить, чтобы она продолжалась, – тем более что вы живете под моим кровом. У вас составилось очень дурное мнение об Эдвине Друде; но это превратное, ошибочное мнение, подсказанное вам завистью и слепым гневом. А на самом деле он бесхитростный и добрый юноша. Я знаю, что в этом смысле на него можно положиться. Теперь, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Взвесив все обстоятельства и учитывая заступничество вашей сестры, я согласен, что при вашем примирении с Эдвином вы имеете право требовать, чтобы вам тоже пошли навстречу. Обещаю вам, что так и будет; даже больше – он сделает первый шаг. Но при этом вы дадите мне честное слово христианина и джентльмена, что, со своей стороны, раз и навсегда прикончите эту ссору. Что будет в вашем сердце, когда вы протянете ему руку, это может знать только Господь, испытующий все сердца; но горе вам, если вы затаите в себе предательство! Вот и все, что я хотел об этом сказать. Что же касается вашего нелепого увлечения – простите, иначе я не могу его назвать, – то я хотел бы задать вам один вопрос. Насколько я понял, вы рассказали о нем мне, но больше никто, кроме вас и вашей сестры, о нем не знает? Это правильно? Елена тихо ответила: – Только мы трое знаем об этом. – Ваша подруга не знает? – Клянусь вам, нет! – В таком случае я прошу вас, мистер Невил, дать мне торжественное обещание, что вы и впредь сохраните это увлечение в тайне; что вы не позволите ему влиять на ваши дальнейшие поступки и приложите все силы к тому, чтобы вырвать его из своего сердца. Вы должны твердо это решить. Я не стану уверять вас, что это чувство скоро пройдет; что это только мимолетный порыв; что у горячих молодых людей легко возникают подобные фантазии и столь же легко гаснут. Оставайтесь при своем убеждении, что никто еще не испытывал такой великой страсти, что она долго еще будет жить в вас и что ее очень трудно побороть. Тем больше веса будет иметь ваше обещание, если вы дадите его от чистого сердца. Невил уже два или три раза пытался заговорить, но не мог. – Я оставляю вас с вашей сестрой, – сказал мистер Криспаркл. – Ей, кстати, уже пора возвращаться. Проводите ее, а потом загляните ко мне в библиотеку – я буду один. – Не покидайте нас, – умоляюще проговорила Елена. – Еще минуточку! – Мне и минуты не понадобилось бы для ответа, – сказал Невил, все еще заслоняя лицо ладонью, – если б я не был до такой степени тронут вашей заботой обо мне, мистер Криспаркл, вашим вниманием ко мне, вашей деликатностью и добротой. Ах, зачем в детстве у меня не было такого руководителя? – Так следуй же за ним сейчас, Невил, – прошептала Елена. – Следуй за ним к небу! Было что-то в ее голосе, что замкнуло уста младшего каноника, иначе он отверг бы такое возвеличивание своей особы. Теперь же он лишь приложил палец к губам и перевел взгляд на Невила. – Сказать, что я от всего сердца даю вам обе эти клятвы, сказать, что и тени предательства нет и не будет в моей душе, – ах, это еще так мало! – продолжал глубоко взволнованный Невил. – Я умоляю вас простить мне эту позорную слабость, эту вспышку гнева, которую я не сумел подавить! – Не меня надо просить о прощении, Невил, не меня. Вы знаете, кому принадлежит высшая власть прощать нас, людей, и отпускать нам грехи. Мисс Елена, вы с братом близнецы. Вы родились на свет с теми же задатками, что и он, вы провели свои юные годы в той же неблагоприятной обстановке. Но вы все это победили в себе – неужели вы не можете победить это в нем? Вы видите камень преткновения, лежащий на его пути. Кто, как не вы, поможет ему переступить через эту преграду? – Кто, как не вы, сэр? – откликнулась Елена. – Что значит мое влияние или моя ничтожная мудрость по сравнению с вашей? – Вы владеете мудростью любви, – возразил младший каноник, – а это, да будет вам известно, высшая мудрость, какая есть на земле. Что же касается моей мудрости, то чем меньше мы будем говорить об этом весьма обыденном качестве, тем лучше. Доброй ночи. Она сжала протянутую ей руку и с благодарностью, почти с благоговеньем поднесла ее к губам. – О! – тихо воскликнул младший каноник. – Это слишком большая награда! – И, отвернувшись, пошел прочь. На обратном пути, шагая в темноте, он обдумывал, как вернее добиться того, что он пообещал Невилу. А добиться нужно во что бы то ни стало. «Наверно, они меня же попросят обвенчать их, – думал он, – жаль, что нельзя это сделать завтра и чтобы они поскорее уехали. Но сейчас на очереди другое». Он взвешивал, что будет правильнее и деликатнее – написать ли самому Эдвину или поговорить с Джаспером. Зная свою популярность среди соборного причта, он склонялся ко второму. А тут как раз засветились перед ним окна в домике над воротами, и это определило его решение. «Буду ковать железо, пока горячо, – сказал он. – Сейчас и зайду к нему». Поднявшись по каменной лестнице, он постучал и, не получив ответа, осторожно повернул ручку и заглянул в комнату. Джаспер спал на кушетке перед камином. Впоследствии младшему канонику не раз пришлось вспомнить, как Джаспер вдруг вскочил, еще не придя в себя после сна, и, словно в бреду, выкрикнул: «Что случилось? Кто это сделал?» – Это я, Джаспер. Всего только я. Простите, что вас потревожил. Дикий блеск в глазах Джаспера погас – видимо, он узнал посетителя. Он принялся передвигать стулья, освобождая проход к камину. – Мне грезились какие-то ужасы, и очень хорошо, что вы прервали этот послеобеденный сон, вредный для здоровья. Не говоря уже о том, что я всегда рад вас видеть. – Благодарю вас. Не знаю, так ли уж вас обрадует мое посещение – по крайней мере, в первую минуту, – когда я объясню, зачем пришел. Но я проповедник мира и сейчас тоже действую в интересах мира. Короче говоря, Джаспер, я хочу помирить наших молодых подопечных. На лице Джаспера появилось какое-то очень сложное выражение – не то смущения, не то растерянности, которое смутило и мистера Криспаркла, так как он не мог его разгадать. – А… как? – глухо и с запинкой спросил Джаспер после молчания. – Вот насчет этого «как» я и хотел с вами побеседовать. Я прошу вас оказать мне большую любезность и важную услугу: убедите вашего племянника (с мистером Невилом я уже переговорил) написать вам коротенькое письмо – в его обычной непринужденной манере – и выразить в нем готовность предать прошлое забвению. Я знаю, какой он добрый юноша и какое влияние вы на него имеете. Я отнюдь не оправдываю Невила, но надо все-таки признать, что он был жестоко обижен. Джаспер, все с тем же недоуменным и растерянным видом, отвернулся к камину. И мистер Криспаркл, украдкой наблюдавший за ним, тоже пришел в недоумение – на миг ему показалось, будто Джаспер втайне что-то рассчитывает и соображает, чего, разумеется, не могло быть. – Я понимаю, вы не можете сейчас благожелательно отнестись к мистеру Невилу, – начал было младший каноник, но Джаспер перебил его: – Совершенно верно. Не могу. – Вполне естественно. Я сам всячески осуждаю его плачевное неумение владеть собой, хотя надеюсь, что постепенно мы с ним и это исправим. Но он дал мне торжественное обещание впредь совсем иначе вести себя с вашим племянником, если вы на первых порах нам поможете. И я не сомневаюсь, что он сдержит свое слово. – Я привык верить вам, мистер Криспаркл, и полагаться на ваше суждение. Вы действительно уверены, что можете поручиться за него? – Уверен. Смущенное выражение, так смутившее и мистера Криспаркла, исчезло с лица Джаспера. – Очень хорошо. Вы не знаете, какую тяжесть сняли с моего сердца и от каких страхов меня избавили. Я сделаю то, о чем вы просите. Мистер Криспаркл, обрадованный столь быстрым и полным успехом своего ходатайства, рассыпался в благодарностях. – Я это сделаю, – повторил Джаспер, – потому что ваше ручательство – это вещь надежная, а мои страхи все так смутны и необоснованны! Вы будете смеяться, но скажите – вы ведете дневник? – По одной строчке в день, не больше. – Мне и одной строчки было бы много, так бедна событиями моя жизнь, если б этот дневник не был также дневником жизни Нэда. Я прочитаю вам одну запись – только не смейтесь! Вы поймете, когда она была сделана: «Час ночи. После всего, что я только что видел, меня терзает страх за моего дорогого мальчика – болезненный страх, против которого бессильны доводы рассудка. Старался его преодолеть, но все мои усилия тщетны. Демоническая ярость этого Невила Ландлеса, его нечеловеческая сила в минуту гнева, жажда уничтожить противника, которую я прочитал в его глазах, – все это ужасно встревожило меня. Впечатление было настолько сильное, что я уже дважды заходил в комнату моего дорогого мальчика, чтобы удостовериться, что он спокойно спит, а не лежит мертвый, плавая в собственной крови». А вот еще запись, утром того же дня: «Нэд уехал. Весел и беспечен, как всегда. Я пытался его предостеречь, но он только рассмеялся и сказал, что с Невилом он всегда справится, слава Богу, он ничем его не хуже. Ты-то не хуже его, да он-то хуже тебя, ответил я, он злой человек. Нэд продолжал подтрунивать надо мной, но я все же проводил его до самого дилижанса и очень неохотно с ним расстался. Не могу отделаться от недобрых предчувствий – если можно назвать предчувствием вывод, основанный на бьющих в глаза фактах». Из более поздних записей видно, – сказал в заключение Джаспер, перелистывая тетрадь, прежде чем отложить ее в сторону, – что я еще не раз поддавался этому мрачному настроению. Но теперь у меня есть ваше ручательство, я запишу его здесь, и пусть оно послужит мне противоядием, если меня опять начнет одолевать страх. – Надеюсь, противоядие окажется настолько сильным, – отвечал мистер Криспаркл, – что вы в ближайшее же время предадите огню эту тетрадь и вместе с ней все ваши недобрые предчувствия. Не мне вас корить, Джаспер, особенно сегодня, когда вы так великодушно пошли мне навстречу, но, право же, ваша привязанность к племяннику заставляет вас делать из мухи слона. Все, что вы здесь пишете, это ужасное преувеличение. Джаспер пожал плечами. – Я беру вас в свидетели, – сказал он. – Вы сами видели, как я был потрясен в тот вечер, еще до того, как сел писать, вы слышали, в каких словах я тогда, под свежим впечатлением, описал все, что мне пришлось пережить! Помните, я употребил одно выражение, которое вы сочли слишком сильным? Оно было гораздо сильнее, чем все, что я потом писал в этом дневнике! – Ну ладно, – вздохнул мистер Криспаркл. – Попробуйте мое противоядие, и дай Бог, чтобы оно помогло вам более трезво и спокойно взглянуть на вещи. А сейчас не будем больше это обсуждать. Я еще должен поблагодарить вас за вашу любезность, и я благодарю вас от всего сердца. – Вы увидите, мистер Криспаркл, – сказал Джаспер, пожимая ему руку, – что я добросовестно выполняю все, за что берусь. Я позабочусь о том, чтобы Нэд, если уж пойдет на уступки, не останавливался на полдороге. На третий день после этого разговора Джаспер зашел к мистеру Криспарклу и подал ему следующее письмо: «Милый мой Джек! Меня очень тронул твой рассказ о вашем свидании с мистером Криспарклом, которого я так ценю и уважаю. Заявляю чистосердечно, что в тот вечер я был столько же виноват, как и мистер Ландлес; я готов помириться с ним и предать прошлое забвению. Вот мое предложение, Джек. Пригласи мистера Ландлеса отобедать с нами в канун Рождества (когда же и мириться, как не в такой день!); пусть никого не будет, кроме нас троих, мы пожмем друг другу руки и никогда уж не станем поминать старое. Любящий тебя Эдвин Друд. P. S. Передай привет Киске, когда будешь давать ей урок». – Вы, стало быть, ждете к себе мистера Невила? – спросил мистер Криспаркл. – Я рассчитываю на его приход, – ответил мистер Джаспер. Глава XI Портрет и кольцо В Лондоне, в наиболее старинной части Холборна, еще и сейчас возвышается ряд островерхих домов, построенных добрых три столетия назад; они уныло созерцают проезжую дорогу у своих ног, словно все еще отыскивают своим подслеповатым оком некогда протекавшую здесь речку Олд Борн, которая уже давным-давно пересохла; а если пройти сквозь арку под этими древними домами, то попадешь в тихий уголок, составленный из двух неправильной формы четырехугольных дворов и носящий название Степл-Инн. Это один из тех уголков, где у пешехода, свернувшего сюда с громыхающей улицы, появляется ощущение, будто уши у него заткнуты ватой, а башмаки подбиты бархатными подметками. Это один из тех уголков, где десятки задымленных воробьев щебечут на задымленных ветках, словно крича друг другу: «Давайте поиграем в деревню!» – и где несколько квадратных футов садовой земли и несколько ярдов усыпанных гравием дорожек позволяют их крохотным воробьиным умишкам тешить себя этой приятной, хотя и беспочвенной фантазией. Кроме того, это один из тех уголков, где ютится всякий судейский люд; здесь даже имеется, в одном из прилежащих зданий, маленький судебный зал с маленьким стеклянным куполом в крыше, но какого рода крючкотворство здесь вершилось и к чьему ущербу – нам неизвестно. В те дни, когда Клойстергэм восставал против железной дороги, даже и не близко от него проходящей, видя в самом намерении ее провести угрозу для нашей столь чувствительной конституции, каковое священное учреждение имеет поистине странную судьбу, ибо все истинные британцы в равной мере похваляются ею, поносят ее и дрожат за нее, стоит чему-либо где-либо случиться, хотя бы и на другом конце земного шара, – в эти дни Степл-Инн не был еще затенен выросшими по соседству высокими домами. Закатное солнце беспрепятственно заливало его своими лучами, и южный ветер гулял здесь невозбранно.