— На этом корабле я самый первый и самый главный из всех старшин. Я рука господа, назначенный им выполнять его волю на земле. В моих силах практически все. Я могу перевернуть вверх ногами весь твой мир, Энглер. В лучшую или в худшую сторону. Ты следишь за моими словами? — Я вас слушаю. — Продолжай слушать дальше. Весь экипаж этого корабля состоял из таких клоунов, как ты — причем до самых верхних ступенек. Ты слишком много о себе мнишь, но до сих пор не усвоил основ. Вот почему неприятности следуют за тобой по пятам. В огромном количестве, как на борту лодки, так и на берегу. У тебя проблемы не со службой на флоте, у тебя проблемы по жизни. — Что вам об этом известно? — Многое. — Браун обогнул крохотный столик. Достав из кармана листок бумаги, он подошел к мускулистому радисту и остановился в каком-то футе от него. — Держи, читай. Энглер насторожился. Все его инстинкты настроились на драку. — Сынок, я знаю, о чем ты подумал. Не надо, оно того не стоит. У тебя и без этого забот достаточно. — Боцман протянул радисту сложенную радиограмму. — На. Линда полностью нас обчистила и смылась. Хозяин требует заплатить за квартиру до понедельника, угрожая в противном случае выселить... Мама. Казалось, Энглера ужалила гадюка. — Проклятая стерва! — Похоже, у тебя есть и другие проблемы. Они начинают расти, как снежный ком. Так вот, я могу тебе помочь, а могу и спустить на тебя всех собак. Выбор за тобой. Скомкав радиограмму, Энглер швырнул ее Брауну под ноги. — Я ее из-под земли достану и убью. И обойдусь без вашей помощи. — Вот тут ты ошибаешься. Ты можешь и дальше идти по кривой дорожке, а можешь свернуть на прямой путь. Свернуть на прямой путь — это значит рассказать мне все, что я хочу узнать. — Я полагал, вы и так все знаете, — оскалился Энглер. — Не беспокойся, со временем я все узнаю. Но ты можешь ускорить этот процесс. Можешь начать с того, что произошло в вентиляторном отсеке. — Я не электрик. Вентиляторами я не занимаюсь. Браун кивнул на забинтованную руку Энглера. — Зато они, похоже, тобой занимаются. — Я пролил на руку горячий кофе. Можете спросить кока. Он подтвердит. — Уже спрашивал, и если ты полагаешь, что он поможет тебе прикрыть свою задницу, ты глубоко ошибаешься. Четыреста пятьдесят вольт замкнулись без каких-либо на то причин, Энглер. На всем корабле мигнул свет, а на стальном листе остался оплавленный след. Должно быть, искра была знатная. Как тебе это удалось? Энглер пожал плечами. — Я не обязан перед вами отчитываться. Порядки мне известны. — Тебе известны некоторые из них, а я знаю их все. Те, которые прописаны на бумаге, и те, которые не прописаны. Тебе знакома статья девяносто? — Я не адвокат. — Она гласит, что военнослужащий рядового и сержантского состава, поднявший руку на офицера, в военное время карается смертью. В мирное время наказание определяет трибунал. — И кого же избили? — Лейтенанта Скавалло. Она утверждает, что это сделал ты. Если добавить к этому попытку изнасилования... — Я бы не трахнул эту лесбиянку, даже если бы она стала молить меня на коленях! — В таком случае, жду твой рассказ. — Я пролил кофе на руку. Вот и весь мой рассказ, твою мать. Кстати, а что Скавалло делала в вентиляторной? Она не имела права туда входить. Это была правда. — Почему бы тебе не рассказать мне об этом? — От этой долбаной сучки одни неприятности. Наверное, она там что-то замкнула, а теперь собирается свалить все на меня. Пошла она к такой-то матери! Я здесь ни при чем. «Так, вот мы уже кое-что выяснили». — Хорошо, возможно, она действительно вызвала короткое замыкание. Я готов слушать остальное. — Никакого остального не будет. Мне больше нечего сказать. Если хотите узнать, что она там делала, спрашивайте не меня, а ее. — Уже спросил. Лейтенант Скавалло утверждает, что ты тоже находился там, и она утверждает, что ты на нее напал. А это означает, что тебе лежит прямая дорога под трибунал. Учитывая твой послужной список, обещаю, что тебя спишут с лодки и отправят на гауптвахту. — Я уже сидел на «губе». — Теперь это уже будет не то. Подумаешь, патруль забирал тебя в кутузку после пьяной драки! У Скавалло есть друзья в Вашингтоне, которые следят за нами в лупу. Если она чихнет, весь подводный флот свалится с воспалением легких. А это моя семья. — Не надо меня пугать. — А ты напрасно ничего не боишься. Видишь ли, гауптвахтами заведуют старшины. Я знаю их всех по именам, знаю, когда у кого день рождения и даже то, целуются их сестры с закрытыми или открытыми глазами. Если ты попадешь на берегу в беду, я, может быть, решу, что тебе стоит помочь, и тогда с тобой обойдутся хорошо. Но если ты со мной поссоришься, к тебе подсадят самого здоровенного, самого мерзкого пидора. Он взглянет на тебя один раз и сразу же решит, что ты ему нравишься. — Я буду сидеть на «губе» не вечно, а когда выйду, буду знать, кого искать. — А я в этом не так уверен, Энглер. Я смогу сделать так, что тебя будут переводить из одной флотской гауптвахты на другую до скончания века. Твои бумаги не смогут за тобой поспевать. Так что, если тебя волнует твое ближайшее будущее, подумай вот о чем: еще одна ложь — и весь оставшийся срок службы на флоте ты проведешь гондоном в человеческом обличье. Энглер презрительно рассмеялся. — Боцман, поцелуй меня в задницу. Ты не посмеешь меня тронуть. Спроси Бледсоу. Он тебя быстро поставит на место. Бледсоу? — Ни один офицер не встанет на твою защиту. — А ты поговори с Бледсоу. Только и всего. Энглер собрался уходить, но Браун, схватив за плечо, развернул его и прижал к переборке. — Энглер, я еще не закончил говорить. А ты не закончил слушать. Здоровая рука Энглера оказалась зажатой между телом и дверью. Браун стиснул радисту забинтованные пальцы с такой силой, что лопнули волдыри от ожогов. Повязка потемнела от крови, лицо Энглера исказилось от боли и ярости. — С самого первого дня ты был лицемером и двурушником, позорящим высокое звание подводника, — спокойным ровным тоном произнес Браун. — Ты лживое похотливое отродье, ради которого даже не перднет порядочный кит. — Боцман пристально посмотрел радисту в лицо. — Одного никак не могу понять. Говорят, неведение — это блаженство. Так почему же я не вижу блаженства в твоих глазах? — Я тебя предупредил. — Ой, напугал, — презрительно усмехнулся Браун. — Теперь я понимаю, почему жена сбежала от тебя. Но я не твоя жена, и у тебя есть один шанс сказать мне правду, всю правду и ничего, кроме правды, и да поможет тебе господь. Я хочу знать, какого хрена ты делал в вентиляторной и кто тебе это посоветовал. Это был Бледсоу? — Браун отпустил обожженную руку радиста. — Энглер, если тебе есть в чем покаяться, не тяни. Если у тебя был приказ, это вчистую освобождает тебя от всякой ответственности. Вырвавшись из его рук, Энглер схватился за ручку двери. — Энглер, я с тобой еще не закончил. — Пошел к такой-то матери! Радист захлопнул дверь перед самым носом у Брауна. «Господи, что творится!» — подумал боцман. Офицер и старшина действуют в сговоре против другого офицера. Это было что-то низкое и грязное, и чем дальше, тем грязнее оно становилось. Вернувшись, Браун снова вставил наушник в рацию. — Вы все слышали? — спросил он в микрофон. — Все, — ответил Стэдмен. Он сидел один в офицерской кают-компании, положив перед собой рацию. — Что насчет кока? — Он повторил рассказ про кофе. — Боцман, они оба лгут. — Я тоже так думаю. Вопрос в том, что мы можем с этим поделать. — Если тут, кроме Энглера, замешан Бледсоу, дело становится серьезным, — задумчиво произнес старший помощник. — Капитан по-прежнему у себя? — Так точно. Командование лодкой принял на себя Уэлли. Командир отдыхает. Он приказал его не беспокоить. А что? — Я собираюсь его побеспокоить.