– Наши судьбы сплелись воедино давно. С того момента, когда ваш отец убил мою семью. Время и место нашей смерти всегда было предопределено, и сейчас наступило ваше время. – Почему сейчас? – Боль на лице Эсэня вместила все их воспоминания; она закрыла собой все моменты их близости, пережитые в прошлом. – Почему не раньше? – Мне нужна армия для похода на Ханбалик. Эсэнь молчал. Когда он наконец заговорил, его голос был полон печали: – Ты умрешь. – Да. – Оюан попытался рассмеяться. Смех застрял у него в горле, как соленый морской еж. – Это – ваша смерть. Та будет моей. Мы неразрывно связаны, Эсэнь. – Боль душила его. – Так было всегда. Эсэнь ломался; он излучал горе, страдание и гнев, это излучение было невидимым, как невидимое излучение солнца. – И ты встанешь и убьешь меня с каменным лицом, и в твоем сердце не будет ничего, кроме долга? Я любил тебя! Ты был мне роднее собственного брата. Я бы отдал тебе все! Неужели я значу для тебя не больше, чем те тысячи людей, которых ты у меня на глазах убивал ради меня? Оюан воскликнул с болью, не своим голосом: – Тогда сразись со мной, Эсэнь! Сразись в последний раз! Эсэнь взглянул на свой меч, лежащий там, куда его отбросил Шао. Оюан злобно приказал: – Отдайте ему меч! Шао поднял меч, заколебался. – Отдай! Эсэнь взял у Шао меч. Его лицо скрывал водопад распущенных волос. – Сразись со мной! – сказал Оюан. Эсэнь поднял голову и посмотрел прямо на Оюана. Его глаза всегда были прекрасными, их плавные линии уравновешивали мужественные угловатые очертания подбородка. За всю долгую историю их отношений Оюан никогда не видел, чтобы Эсэнь испугался. И сейчас он тоже не боялся. Пряди волос прилипли к его мокрому лицу, будто водоросли к утопленнику. Нарочито медленно Эсэнь поднял руку и уронил меч: – Нет. Смотря в глаза Оюана, он стал расшнуровывать свою кирасу. Расшнуровав завязки, он стянул кирасу через голову и отбросил в сторону, не глядя, куда она упадет, и пошел к Оюану. Оюан встретил его на полпути. Меч, вонзившийся прямо в грудь Эсэня, соединил их в одно целое. Когда Эсэнь зашатался, Оюан обхватил его свободной рукой, удерживая на ногах. Они стояли, прижавшись к груди друг друга, в жестокой пародии на объятие, потом Эсэнь резко выдохнул. Когда его колени подломились, Оюан опустился на землю вместе с ним, обнимая его, убирая волосы из струи крови, хлынувшей из его носа и рта. Всю жизнь Оюан думал, что он страдает, но в это мгновение он осознал правду: все прошлые моменты были лишь пламенем свечи по сравнению с этим пожаром боли. Это был огонь страдания, не оставляющий тени, самого чистого страдания под Небесами. Он перестал быть думающим существом, которое способно проклинать Вселенную или представлять себе, как все могло бы сложиться иначе, он стал одной точкой слепого страдания, которое будет длиться бесконечно. Он сделал то, что должен был сделать, и, делая это, он разрушил мир. Он прижался лбом ко лбу Эсэня и заплакал. Под ними растекалась лужа крови, потом кровь потекла по мраморному мосту и полилась вниз, на красную землю. Оюан стоял на лестнице дворца, над своей армией. Трупы убрали, но белые камни парадной площади все еще были покрыты кровью. Здесь не было земли, которая могла впитать ее: кровь растеклась большими пятнами и полосами, ее размазали солдатские сапоги. Над головой покрытое облаками небо было того же цвета, что и камень. Оюан весь пропитался кровью. Его рукава стали тяжелыми от нее, кисти рук покрылись ею, как перчатками. Он чувствовал себя обескровленным, холодным и неподвижным внутри, как лед. Он сказал, обращаясь к мрачной, молчаливой толпе наньжэней: – Нас покорили, поработили в собственной стране, заставили смотреть, как хозяева-варвары превратили нашу великую цивилизацию в руины. Но теперь мы сражаемся за наше собственное дело. Пускай наши жизни будут теми деньгами, которыми мы заплатим за честь нашего народа и отомстим! Это было то, что они хотели услышать; это было единственное, что могло дать им мотив последовать за таким человеком, как он. Обращаясь к ним на языке хань, он понял, что, возможно, больше никогда не будет больше говорить на монгольском. Но его родной язык не стал для него утешением. Он ощущал его, как холодную кожаную перчатку, сорванную с трупа. Его монгольское «я» умерло, но его место некому было занять, остался только голодный призрак, наполненный единственной целью – отомстить и неизбежностью собственной гибели. – Мы пойдем в Даду чтобы убить императора, – сказал он. 23 Аньфэн. Третий месяц Новость о Бяньляне Ма получила в письме от Чжу, но написано оно было почерком Сюй Да. В письме рассказывалось о поражении Чэня («к сожалению, ему нанесли поражение превосходящие силы империи Юань под командованием генерала Оюана при поддержке армии торговца Чжан Шичэна») и о смерти Первого министра Лю («прискорбный несчастный случай во время его бегства в безопасное место»). Перед смертью Лю получил благословение Будды за то, что спас Сияющего Князя, которого передал под покровительство самого Чжу. Тот доверяет своей верной и уважаемой супруге Ма Сюин подготовку к достойному приему Сияющего Князя, который вскоре вернется в Аньфэн. Впервые Ма получила от Чжу письмо. Ее чувство облегчения от известия о победе Чжу было окрашено странной печалью. Официальный язык писем не передавал голоса Чжу; такое письмо мог бы написать чужой человек. Любой мужчина, который дает указания своей покорной жене. Литературные фразы не только стерли правду о том, что произошло в Бяньляне, но и часть правды о самой Чжу. Ма раньше никогда не мешало то, что все считали Чжу нормальным мужчиной. Как могло быть иначе? Но Чжу обещала быть с Ма не такой, как с другими, и отсутствие этой особенности в личном письме задело Ma больше, чем она ожидала. Ей казалось, что ее предали. Ма отдала все распоряжения по подготовке к их возвращению. Повинуясь долгу. Но она не считала необходимым находиться в толпе всех окрестных жителей, которые стекались в центр Аньфэна посмотреть на возвращение Сияющего Князя. Она стояла у окна на верхнем этаже особняка Первого министра – теперь он принадлежал Чжу – и смотрела на поле, которое видело столько кровавых расправ. Уже наступили сумерки, когда сверкающий паланкин Сияющего Князя внесли в город, по обеим сторонам от него ехали Чжу и Сюй Да. По-видимому, ни тот ни другой не изменились. Чжу по-прежнему носила свои доспехи поверх одежды монаха. Ма точно знала цель такой скромной внешности: Чжу приняла все меры предосторожности, чтобы не выглядеть узурпатором. Принимая власть, данную ей Сияющим Князем, с благородным смирением, Чжу могла подтвердить впечатление простых людей, что она является законным предводителем не только Красных повязок, но и всего движения наньжэней против монголов. Сияющий Князь поднялся на сцену и занял свой трон. Ма смотрела, как Чжу опустилась на колени, чтобы получить благословение его маленькой вытянутой руки. Красный свет его Мандата струился с кончиков его пальцев в Чжу, венчая коленопреклоненную фигуру ореолом темного огня. Ма содрогнулась. В какой-то ужасный момент она подумала, что, может быть, Сияющий Князь вручает Чжу не Мандат на правление, а смертный приговор. Мысленным взором она увидела Первого министра Лю, увенчанного таким же огнем. Как и Чжу, он имел мечту и был честолюбив и, несмотря на все свои усилия, все равно не сумел удержать под контролем ту неземную силу, которая была основой его лидерства. Как может Чжу избежать такой же судьбы? Костры горели, и барабаны гремели всю ночь. Это был голос конца света или, возможно, наступившей новой эры. Стук в дверь прервал беспокойный сон Ма. Барабаны все еще гремели. Розовое сияние, более яркое, чем Мандат, лилось в открытое окно: свет огня, отраженного от поверхности низких облаков. Сюй Да стоял в коридоре рядом с Сияющим Князем. Он склонил голову перед Ма и произнес странно официальным тоном: – Командир Чжу просит у вас помощи. За его спиной Ма видела другие фигуры, тонущие в темноте. Стражники. Чжу раньше никогда не заботилась об охране, она считала, что мало интересует кого бы то ни было. Но теперь Сияющий Князь у нее, и это все изменило. Она видела, что Сюй Да смотрит на нее теплым взглядом, хотя он и сохранял положенную почтительность. – Я позабочусь о вашей безопасности, поэтому прошу вас, отдыхайте. Командир придет, когда сможет. Сияющий Князь вошел в комнату. Сюй Да закрыл дверь, и Ма услышала, как он отдает распоряжения снаружи. В ответ зашаркали сапоги стражников. Они охраняли ценное имущество, не человека. Впервые Ма внимательно посмотрела на Сияющего Князя. При тусклом свете из окна его лицо с круглыми щечками приобрело неземной облик бодхисатвы: безмятежный и далекий. Кожа Ма покрылась мурашками. Он был похож на того, кто помнит все свои прошлые жизни: десять тысяч лет или больше непрерывной истории. Как можно вынести всю эту боль и страдания? Даже в одной этой жизни он наверняка видел слишком много при Первом министре. Ма нашла щипцы и горшочек с углями для зажигания лампы. Когда она доставала из него уголек, Сияющий Князь выглянул в окно и заметил: – Сегодня ночью так много призраков. Ma подскочила и выронила уголек. Слышать, как он говорит, было так же страшно, как если бы статуя наклонилась и дотронулась до нее, когда она преклонила перед ней колени. – Что? – Они пришли посмотреть на церемонию. Холодный палец ужаса прошелся по спине Ма. Она представила себе пространство между сценой и толпой, наполненное призраками: их голодные глаза уставились на Чжу, охваченную огнем. Потусторонний взгляд Сияющего Князя снова вернулся к Ма. Будто понимая, какой вопрос вертится у нее на языке, он сказал: – Те, кто владеет Мандатом Небес, больше других настроены на те струны, которые соединяют все вещи и образуют узор Вселенной. – Взрослые слова из уст ребенка. – Мертвые, ожидающие нового рождения, являются не менее важной частью этого узора, чем живые. Мы видим мир духов так же ясно, как и мир людей. «Мы». Должно быть, он имеет в виду себя и императора, но потрясенная Ма вспомнила то, что раньше считала сном, и поэтому не приняла всерьез. Голос Чжу, прерывистый и искаженный лихорадкой: «Я вижу, как они приходят». Ма не смогла справиться с тем, что это значит; это было слишком для нее. Она чувствовала себя так, словно смотрит на солнце. Чтобы не думать об этом, она занялась щипцами, и ей удалось зажечь лампу. Аромат разогретого масла смешивался с запахом гари и серы погасших фейерверков с улицы. Ребенок наблюдал, как она закрыла крышкой горшок с углями и поставила его под стол. Тем же тоном непринужденной беседы, каким только что говорил о вещах, запредельных для понимания обычного человека, он сказал: – Лю Футон никогда не стал бы правителем. Ма замерла. Если то, что он сказал, правда и он видит схему мира, может ли он читать их судьбы так же легко, как другие читают книгу? Она с тревогой спросила: – Тогда кто? Чжу Чонба? Тут ее накрыло дурное предчувствие, и она передумала: – Не отвечайте на этот вопрос. Я не хочу знать. Сияющий Принц внимательно посмотрел на нее: – В сердце даже самого блестящего будущего, если его страстно желать, таится страдание. Огонек только что зажженной Ма лампы съежился и стал синим, а потом утонул в лужице масла. Причина была только в том, что фитиль оказался слишком коротким, но когда она смотрела на струйку дыма, поднимающуюся в темноте, все волоски на ее руках встали дыбом. Она увидела лица всех, кого она любила и потеряла. Сколько еще страдания можно вынести? Поскольку ей больше ничего не оставалось делать, она уложила ребенка в постель и сама легла рядом с ним. Когда ей показалось, что он уснул, она посмотрела на него. Она с удивлением увидела, что его безмятежное лицо превратилось в совершенно обычное, милое лицо спящего ребенка. Ма смотрела на его круглые щечки и полуоткрытый ротик и неожиданно ощутила прилив нежности. Она забыла, что, несмотря на то что он бодхисатва, он все равно ребенок. Она не поняла, что уснула, но потом кто-то склонился над ней в темноте. – Подвинься, – сказала Чжу. Ее знакомый голос накрыл Ма, как теплое одеяло. – Разве для меня нет места? Вы вдвоем заняли всю кровать. Ма проснулась, когда дневной свет проникал сквозь оконную бумагу. Сияющий Князь, похожий на обычного ребенка, все еще спал на ее стороне кровати. С другой стороны лежала спящая Чжу, положив голову на плечо Ма. В какой-то момент по пути из Бяньляна она перестала брить голову. Густая отросшая щетка волос придавала ей удивительно юный вид. Кончики волос мягко взъерошились под пальцами Ма. Она еще раз погладила их, это ощущение убаюкивало. Она лежала между этими двумя доверчивыми телами, и острые края мира казались ей теплыми и округлыми. – М-м-м, – промычала Чжу. – Кажется, так меня никто не гладил раньше. – Она приподнялась и потерлась головой о пальцы Ма. – Это приятно. Когда волосы отрастут, тебе придется делать на моей голове узел. – Ее обрубок, заново перевязанный, лежал поверх одеяла. – Изголодалась по прикосновениям? – пошутила Ма. Это было необычно, Чжу всегда казалась такой независимой от других. – Ты хочешь меня убедить, что в этой поездке не завела себе наложниц, которые тебе угождали? – Я же не одна жила в палатке… – Чжу перевернулась на спину и потянулась. – Вместе с Сюй Да, – сказала Ма. – Самым известным любителем женщин во всей провинции. Вероятно, он помогал и подстрекал тебя. Находил девушку, которой вы пользовались вместе. – Она секунду с тоской смотрела на груди Чжу, прикрытые одеждой, потом погладила их с легким чувством вины. Хотя Чжу утверждала, что не возражает против прикосновений, Ма всегда казалось, что она прилагает усилия, стараясь не напрягаться. Но сейчас, к удивлению Ма, Чжу приняла ее ласку совершенно расслабленно. Она комфортно чувствовала себя в своем теле впервые с тех пор, как Ма узнала ее. Что-то изменилось.