– И зачем зря тратить такой хороший денек? – проговорил Прадедушка. Отсюда голос дракона передавался Раски дрожью по ногам и по позвоночнику. – В наказание за ваши, Прадедушка, грехи, – сказал Раски. Не совсем почтительно, но им вместе предстоит лететь в бой. Сегодня простительна фамильярность. Прадедушка хихикнул. – Так вот оно в чем дело? Давно пора меня наказать. – Он кашлянул, обуглив и без того черные камни. – Хороший денек положить этому миру конец. Раск вскарабкался в боевой паланкин, пристегнулся ремнями. В паланкине теснее обычного. Как правило, свободное место оставляли для вызволенных из купеческого плена сокровищ, а сегодня все забито алхиморужием. Он проверил, чтобы завязки мешков с кислотным семенем не спутались, а потом закрепил мешки так, чтобы удобно было доставать в спешке. – Готовы? Дракон опять подхихикнул и сразу врезал в галоп, устремляясь к обрыву утеса. Слуги, мельтеша, разбегались с пути, забивались под крышу виллы. Перед Раски промелькнули лица двух двоюродных братьев, ревниво глазевших с балкона. Сыновей Артоло. Прадедушка взял в этот вылет не их, а Раски, и пусть катятся к черту! Их недавно лишившегося пальцев отца сослали с глаз долой, считать деньги в глубине особняка. Раски показал им кукиш, когда Прадедушка расправил крылья, и они нырнули вниз, а потом воспарили на горячем воздухе, поднимавшемся от раскаленного пляжа. Дракон заложил вираж над их маленьким островом и повернул на юг. Раски оглянулся на россыпь островов Джирданы вдоль берега Лирикса. Этим утром в небо взмывали и другие драконы, кружили над курящимися источниками у собственных вилл. Утро выдалось ясное – на побережье хорошо видны села с шипастыми шпилями церквей. Он чувствовал неприязнь богов Лирикса. Божья война заставила занебесных владык примириться с их своенравными творениями, но все равно они ненавидели как драконов, так и их приемные семьи. Прадедушка тоже ощущал их злость – и хохотал. Одно из двух: либо Лирикс переживет войну, и тогда драконьи семьи вернутся к пиратству, либо Лирикс падет, и Джирдана будет смотреть, как их бывших господ кромсают безумные боги Ишмиры. Так или иначе, а Джирдана посмеется последней. Они мчались на юг. Раски сверился с компасом, стараясь не упустить карту в набегавшем ветре. – Спуск! – заорал он, колотя чешуйчатую шею Прадедушки для убедительности. Дракон пошел на снижение. Море под ними заплыло мерзостной зеленью, от нее восходил пар. Вдаль раскинулась межа из плывучих кислотных семян, каждое зернышко медленно растворялось в воде, превращая море в отраву. Стенка едкой погибели. Кое-где в этой ограде зияли бреши. Он осмотрел противогаз, проверил герметичность очков. Эти испарения могут лишить зрения, если не проявлять осторожность. Прадедушка полетел над длинным кислотным рубцом. Раск сбрасывал семена, чтобы заполнить разрывы. Головки размером с кабачок с плеском плюхались в море. Чтобы заткнуть все бреши, у них не хватит припасов. – Сделано! Прадедушка захлопал крыльями, стараясь подняться. Внутренняя сторона его кожистых перепонок теперь саднила, обожженная парами. Они опустились слишком низко. Раски чувствовал дрожь, пробегавшую сквозь драконье тело с каждым резким взмахом. Когда они возвратятся на виллу, сестры вотрут Прадедушке в крылья утоляющие снадобья. И вдруг дракон сделал крутую петлю и повернул обратно на юг. Снова пересек кислотную межу. – Что такое? – Раски завязал мешки и полез за винтовкой. Прадедушка не ответил. Он продолжал лететь на юг, над ровным, пустым океаном. Раски в подзорную трубу высматривал ишмирских святых в облаках. Прочесывал море – нет ли на поверхности воды кораблей, а в толще – чудовищ. При этом они углубились далеко к югу, как не заходили уже много недель. В океане пусто. Пусто, куда ни наведи подзорную трубу. Ничего. Никаких сил захвата. Флот безумных богов и святых-воинов не рыщет по этим волнам. Сегодня конец миру не состоится. По крайней мере, не здесь. Глава 36 Остаток ночи Эладора провела в Новом городе, в общем зале полуподвальной ночлежки крепкого старика по имени Кафстан. Домой идти слишком опасно, сказала она себе – когда в Новом городе полыхает пожар. Впрочем, слишком опасно кому? Из нее до сих пор не выветрилась остаточная благодать грозного присутствия Хранимых Богов. Такое впечатление, будто ее окунули во флогистон, одна искра – и она превратится в огненный факел. Кафстан долго бубнил о спокойствии под его кровом; о том, что никогда не задает постояльцам лишних вопросов. Она улеглась на тесную койку, с беспокойством прислушиваясь к городским звукам за окном. Крики, далекий колокольный звон, последствия пожара. Остальные постели занимали спасенные из огня. В комнате не продохнуть от копоти – и слез. Она уступила другим свою койку, а сама устроилась на полу. Многие ранены. Она хотела им помочь, но страшилась, что при попытке целительства внутри ее откроется некая дверь, которую ей потом не закрыть. И сладкая теплота чудесного врачевания, и всепоглощающий огонь пламенного меча берут начало в одном и том же занебесном истоке. Спала она урывками, скачками проваливалась в сны. Некоторые ночные грезы ей были знакомы – гробница под холмом, дедушкины червепальцы трутся по коже. Вдруг Джермас оборачивается Миреном, молодым, симпатичным. Но острия ножей в его руках впиваются в нее, льют кровь. Насаженная на лезвия, она неспособна отпрянуть, когда он шагает с края утеса – и оба летят во тьму. Другие сны необъяснимы и, наверно, предназначались не ей. «Какие-то из них, – догадывается она, – видит мать. Полные яркого света, словно взгляд на солнце сквозь кристалл с трещинкой. Полные боли, и она пробуждается в муках, с красными рубцами на груди, куда выстрелы поразили мать». Ей снились Хранимые Боги, издали. Исполины брели через город, покидая ее. Среди ночи она проснулась и увидала Кафстана на стуле у дальней стены. На заскорузлых ладонях сиял чудесный огонь, словно он держал невидимый фонарь. Старик приглушенно плакал, и смеялся, и разговаривал со светом как с потерянным ребенком. Нищий Праведник, вот кто носит фонарь. Благой свет сокровенной истины. «Кафстан – святой поневоле», – догадалась она. Один из многих, созданных этой ночью от близости Хранимых Богов. Неплохо бы вылезти из-под уютного одеяла и помочь старику хоть каким-то советом. Как призывать, направлять чудесную эту способность, или еще лучше, как ей не поддаваться? Связь между этим человеком и богом пока тонка и непрочна. Ее еще можно рассечь, если поступать наперекор божьему соизволению. Она попыталась воскресить в голове древние запрещения Нищего – глумление над покойными, воровство, злые помыслы. Но как заговорить с Кафстаном, пока тот под пятой святости? Такая мысль отпугивала ее. С той стороны комнаты сидит пожилой мужчина и, посмеиваясь, высекает из пальцев свет – и там же находится бог, пытающийся ногой нащупать себе опору в смертном мире. Как поведет себя Кафстан, узнай он, что этим же вечером она повергла святую Хранимых Богов? Да еще свою собственную мать! И, что гораздо важнее, как поведет себя Нищий Праведник? Цветочный венец, что дал Синтер, до сих пор лежит в ранце. Когда Кафстан отвернулся, она достала его потихоньку и изорвала, сыпя лепестками, остатки запихала под кровать. Пусть прикосновение Хранимых Богов несло теплоту и любовь, но оно ничем не отличалось от червепальцев ее мертвого деда, пробуравивших дырку в ее душе. «Я – Эладора Даттин, – вскричала она про себя, – и я не дам собой помыкать». Когда она уходила утром, Кафстан похрапывал, положив голову на стол. Она вытряхнула свой кошелек, оставив только деньги на дорогу домой. А после призадумалась – не входит ли милостыня в его уговор с Нищим Праведником? Не станет ли ритуалом, усугубляющим связь? И кто она такая, чтобы его проводить? Она сгребла монеты, сложила их ровным столбиком и написала записку, где ясно указала: это оплата за ночное проживание, а не подачка. Вот только неизвестно, умеют ли боги читать. Дома она пробыла, наверно, целую минуту, когда услышала, как в дверь к ней скребутся. Барсетка. Вздохнув, Эладора отомкнула замки и сняла обереги, впуская упырицу. У Барсетки более дикий, взъерошенный вид, чем раньше. Упырица принюхалась, сощурила желтые глаза. – И вы туда же? Чую амбре святости. – Моя мать… – начала объяснять Эладора, но Барсетка помотала головой и осекла ее взмахом когтей. – Мисс Даттин, все покатилось под откос! Срочно поговорите с Келкином! Он велел нам разыскивать святых. Всех упырей разослал! А маленький Эмлин источал благодать, и его забрали на Чуткий, и Алика я тоже туда отправила, он так заставил! По кусочкам Эладора сложила ее рассказ о событиях прошлой ночи и сегодняшнего утра. Упыри проводят в городе облавы, наводят стражу на подозреваемых в чужеземной святости. «Большинство заточают на Чуткий – как Карильон», – подумала она, резко вспомнив приказ Синтера. Барсетка права – ей придется поговорить с Келкином. Эладора измученно стащила окровавленное платье и надела чистую одежду. Из окна ее спальни видны сверкающие соборы на вершине Священного холма, за ними прятался дворец патроса, и когда она устремила взгляд к этим храмам Хранимых Богов, то внезапно к ней прилила нежданная сила. От их окрестностей до сих пор поднимались столбы густого дыма, и, наверное, площади перед церквями полны рьяных, новообращенных поклонников. Эладора заглянула по пути в «Вулкан», но сразу стало ясно, что Келкина в кофейне нет. За келкинским столом в глубине кофейни расположился какой-то писец. Формально столик свободен, и его мог занять любой посетитель, но он был за Келкином столько лет, что никто не смел за него садиться без разрешения. Этот писец, проработавший здесь целую ночь, даже в мыслях боялся коснуться раскиданных по столешнице бумажных груд и пустых чашек. У себя на столе Келкин знал, где лежит каждый клочок бумаги и черствый сухарь, и горе тому, кто посмеет нарушить его систему. Она направилась на улицу Сострадания, поднимаясь на горку к парламенту. Торговец газетами что-то выкрикивал про вторжение Хайта – о хайитянской угрозе газеты мололи годами и каждые несколько месяцев разжигали на страницах настоящую панику. Тем не менее она взяла себе одну. В парламенте людно. Кругом армейские офицеры – их столько, будто здесь разместили военный лагерь. «Кажется, – подумала она, – после Фестиваля намечается предвыборное наступление». Ее пригласили в приемную у кабинета Келкина. Там уже некуда было сесть. Некоторых в очереди она знала: другие такие же, как она, партийные представители на выборах, несколько членов текущего парламента. Делегаты от гильдии алхимиков. Жрецы различных церквей – ни одного от Хранителей. Человек, ждущий рядом с ней – алхимик, – углядел у нее под мышкой газету. – Не возражаете, если я попрошу почитать? Эладора развернула листы, пробежала первую страницу. Хайитяне требовали вернуть им «одного сотрудника их посольства», кто, по слухам, «искал в Гвердоне убежище». Связь с убийством посла не озвучивалась, но намек очевиден. Эладора и так знала об этом, поэтому передала газету. – Благодарю вас, – сказал алхимик. А потом его голос стал негромким, но терзаемым мукой: – ТЫ ВИДЕЛАСЬ С Карильон? Эладора подняла взгляд. Лицо алхимика стянул ужас, тело застыло в параличе. Паника билась в его глазах с желтоватым просветом в глубине зрачков. Эладора тоже понизила тон: – Владыка Крыс, хотите со мной поговорить, придите сами. – ЗАНЯТ. – Недолгое затишье. – ОНА ЖИВА? – Да. – Эладора немного помедлила. – Ее схватил Синтер. По-моему, ее собирались отвезти на Чуткий. – ЭТИ ПОЖАРЫ… ЕЕ РАНИЛИ. КТО, СИНТЕР? – Моя м-мать.