– Я – кандидат от промышленных либералов по этому округу. – Нашел в кармане заляпанную золой листовку, подсунул к лицу Барсетки: кто бы сейчас ни смотрел ее глазами, он увидит пунктирный рисунок. – Я требую объяснений, что вы делаете с моими избирателями? …и тогда страшное внимание спало, и Барсетка стала собой. Старейшина-рогач расхохотался. Вспрыгнул на конек крыши и пропал среди дымоходов. – Алик, тебе надо сходить к господину Келкину! Ты же теперь промышленный либерал, они тебя выслушают. – Барсетка в панике всплеснула руками, когти прорвались сквозь кружевные перчатки. Нетвердой поступью приблизилась Джалех, бледная, трясущаяся. По руке с драконьей чешуей текла кровь из раны. – Они забрали полдома. Арестовали всю мою паству. Упыри с городской стражей. Всех моих благословенных жильцов. – Эмлин? – Он… они почуяли его. Вломились в вашу комнату. Он пытался бежать, выбраться через подвал, но его поймали. Забрали. – Куда? – В порт. Его повезут на остров Чуткий. В лагерь для задержанных святых. Шпион возликовал – его жертва принята! Маховик пришел в движение! Теперь паутину судьбы не порвать. Торжество шпиона предопределено. Но в этот миг торжества он отвлекся. И тогда о себе заявил Алик. Алик, чей живот свело, а сердце застыло в смятении и страхе. Алик, который думал и действовал быстрее шпиона. Тот Алик, который затряс Барсетку за плечи. – Арестуй меня! – Что? – Я совершил ошибку! Скажи им, что учуяла святость! Скажи все, что угодно! Посади меня к ним в лодку, живее! Арестуй меня! Лодка со святыми отчалила от пристани под сторожкими взглядами упырей и дулами городского дозора. Этим утром к Чуткому курсировала не только она одна. Белые барашки еще дюжины судов расчеркивали воды бухты. Алик сидел у борта, под присмотром упырей. Святые жались друг к другу на середине палубы. Одни молились богам слишком далеким – не услышат. Другие молились тем богам, что вообще не почешутся. Алик видел в нескольких футах сутулую фигуру Эмлина – на голову парню надели колпак, а руки связали путами из резиноподобной алхимической слизи. Алик нарочито громко потребовал у стражника одеяло от утреннего холода, чтобы мальчик знал, что он здесь. Шпион отступил. Он забрался глубоко внутрь Алика, спрятался в некой темной расселине его сознания. Оттуда покамест наблюдал и ждал. Временно ожила шпионская личина, маска пока шевелится по собственной воле. На парах алхимического мотора лодка понеслась через гавань, лавируя мимо отмелей, мимо громадных сухогрузов, мимо барок и шхун, чьи убранные паруса ждали, пока их снова натянут. В стороне лежит остров Статуй; по левую руку – ядовитая пустошь острова Сорокопутов. Впереди – одинокий средь открытых вод остров Чуткий. Лодка была вынуждена обогнуть остров, чтобы подойти к пристани. Встают отвесные утесы из серого камня, поверх них белеют стены старой крепости. Шпион рассмотрел и другие постройки, поновее. На тонких металлических опорах прожекторные или, может, сторожевые вышки. За стеной крыши новых сооружений. Маленькие блиндажи, предохраняемые против неприятельского колдовства, – их пушки направлены в глубь суши, к тюрьме. И был еще небольшой каменный зуб, тот, что шпион уже видел с палубы корабля Дредгера. Одинокая скала поднималась из моря в четырех сотнях ярдов от берега. Теперь там установлена какая-то машинерия, ее соединяли с главным островом толстые трубы и кабели, увитые водорослями. Некоторые ее компоненты совсем новенькие; техники в костюмах гильдии алхимиков копошились среди скал, как крабы. На лодку они не смотрели, занятые работой. Их суденышко со святыми пристало к недлинному причалу и высадило своих невольных путешественников. Алик старался держаться поближе к Эмлину, но их разделила охрана, выстроив привезенных попарно, будто они дети на школьной экскурсии. Эмлин дрожал, но не вырывался и не спотыкался, когда его вслепую погнали от причала. Они со шпионом не раз обсуждали, что делать в случае, если за ними явится городская стража. Бежать, если сможешь. Терпеть, если надо. Мальчик готовился вынести многие беды. Упыри не вылезали из лодки. Они забились в тень, одни глаза голодно мерцали. На причале ждала телега, двое охранников остались ее разгружать и бросали содержимое упырям. Оно сочными шлепками приземлялось на палубу, и упыри алчно в нем зарывались, принимая свою гнусную оплату мясом святых. Неужто шпион обрек Эмлина на ту же судьбу? Шагая под конвоем по крутой узкой тропе от берега к воротам крепости, Алик безмолвно поклялся самому себе и мальчишке: «Я тебя отсюда вытащу». Когда они прошли в ворота, стражники расчехлили и надели противогазы, но заключенных такой любезности не удостоили. Их ввели в то, что раньше было широким внутренним двором, а ныне самой странной из виданных Аликом тюрем. Зарешеченные спереди камеры располагались дугой в три четверти круга. Занято было меньше половины камер, и, судя по всему, узники размещались случайно. Северный конец дуги почти полностью пуст, притом в южной части кое-где сидели и по трое. В центре двора стояла круговая сторожевая башня с множеством зеркальных окон – наблюдала за открытыми просмотру с фасада камерами. Пока солнце поднималось над краем форта, окна сверкали до слепоты. Веретенообразные металлические мачты, похожие на наблюдательные вышки, с толстыми маковками наверху, были раскиданы по двору. Их провели мимо одной, и до Алика вдруг дошло, зачем охрана надела маски. На этих каркасах крепились какие-то распылители, они шипели над двором тонкими струями пара. Мысли шпиона резко налились свинцовой тяжестью. «Похоже, успокоительное средство, – решил он, – чтобы не допустить нужной для творения колдовства и чудес концентрации воли». Утомление веяло и оседало на нем гуще копоти ночных пожаров. Стража провела их мимо зеркальной башни к скоплению низких, временных построек. Внутри началось оприходование. Писарь – из-под маски торчали усы – досматривал каждого новоприбывшего святого, заполнял формы и карточки – и назначал номер камеры. Не все заключенные подходили под ту классификацию, какой писец, видимо, пользовался, таких отправляли в предварительное задержание. Наверно, ложно-положительные. Бывает, упыри улавливают не тот запах. Рогатого старейшины и духу тут нет. Вообще никаких упырей. Нет, заведение по-больничному закрытое, рожденное замыслом алхимиков и архитекторов. Алик даже самую малость расслабился. Здесь следуют протоколу, подчиняются бюрократической галочке. Вертятся предсказуемые шестеренки большого механизма. А шпион поднаторел в управлении механизмами. Упырь его пугал, да, а эти – простые смертные. Эмлин шел по очереди впереди него. Мальчику определили камеру, следующую по номеру за отведенной другому задержанному у Джалех – той самой старухе с глиняными образками. Писарь приказал охране проявлять к Эмлину повышенную бдительность, и его вывели из помещения, будто при почетном карауле. Пришел черед Алика. – Какой бог? – Никакого. Возникло некоторое замешательство и заминка – на него не было въездных документов. На другой стороне острова находится инспекция, где ставят на учет всех новопоселенцев Гвердона, но он по прибытии увильнул от проверки. И в этом был далеко не один. А когда он указал на то, что является кандидатом в парламент от промышленных либералов, то усугубил общую неразбериху. Кончики усов, торчавших на виду, уныло поникли. – Я требую свидания с сыном, – настаивал он. – Не сейчас. Вскоре его забрали отдельно от всех и повели по двору назад, предоставив еще раз взглянуть на необычное обустройство новой части тюрьмы. Он увидел, в какую камеру посадили Эмлина и что по соседству с ним заперли поклонницу Кракена. Неожиданно странное узилище обрело смысл. Отсеки располагались по компасу. Святых рассаживали по клеткам в зависимости от направления, если смотреть от Гвердона. Северу не соответствовало никаких узников, так как богиня Грены мертва, а у Хайта святых нет. На северо-востоке сидело лишь несколько, так как Хайт жестко подавляет богов в Варинте. Всего ничего и на востоке – пока что немного народу перебралось в Гвердон из Лирикса, значит, из тех краев маловато святых. Однако южная часть дуги переполнена. Блаженные из Ишмиры, из Севераста, из Маттаура. Все осиянны одним и тем же братоубийственным, кровожадным пантеоном. Когда боги близятся, растет мощь их святых. Это не просто тюрьма, это флюгер. Прибор для определения передвижений в занебесье. Старая часть тюрьмы, вокруг срединного двора, была когда-то фортом – туда-то шпиона и привели. Толстые каменные стены. Узкие окна-бойницы. Щит над дверью отодран – интересно, какой божий знак или вельможный герб некогда там висел? Внутри прохладно и как-то заброшенно. Они прошли мимо кладовых с припасами, ящиков с запчастями для машин, резиновых шлангов, скрученных, будто кишки, баллонов с неизвестным газом для выхолащивания души. Здесь использовались только комнаты на внутренней стороне галереи: те, что напротив, выходят на море и совсем сырые. Зелено-черные наросты плесени расползались по рамам выломанных дверей. Охранники свели его вниз, в более старомодный застенок. Ни тебе просматриваемых камер, ни зеркальных башен. Темница для обычных узников, с рядами решеток. В нишах, где раньше горели факелы, нынче установили эфирные лампы, но, по сути, эти камеры не обновлялись века. Шипел усыпляющий газ в трубе, протянутой по потолку коридора, вне досягаемости заключенных за решеткой. Медные раструбы выдыхали струйки газа в каждую камеру. – Вам придется побыть здесь, пока мы запросим ваше дело с материка, – сказал один из стражников в масках. С ноткой извинения. – В других местах острова небезопасно. Я принесу одеяла и чего-нибудь поесть. – Он кивнул на другие занятые камеры. Еще два арестанта – один бодрствует, другой без сознания. – С этими не разговаривать. На вопросы не отвечать. Шпиона закрыли в камере. Здесь тесно и холодно, но не так скверно, как в некоторых, где он побывал. Когда тюремщики ушли, он принялся за осмотр своих новых владений. Небольшие нары. Горшок для нужды. Малюсенькое окошко, высоко и на внутренней стене. Если встать на горшок и потянуться, то лишь вершка не хватит, чтобы выглянуть во двор. Прутья решетки старые, но прочные; некоторые либо недавно заменили, либо заново залили раствором, поэтому сомнительно, что таким путем возможно сбежать. Равно как и солидный с виду замок трудновато открыть без ключа. Он прижал голову к решетке и попытался рассмотреть другие камеры вдоль коридора. Одна в конце не пустует. Там заперта молодая женщина, лежит без сознания на койке. Лицо у нее забинтовано и густо намазано целебной мазью. Другого заключенного с этого угла шпиону толком не видно. Только пара рук с тонкими пальцами лежит на решетке. Грязных и очень бледных – этот товарищ по несчастью давно уже не видел солнца. – Эй, ты там? – подал голос шпион. – Ты кто? Другой заключенный отозвался протяжно и мягко: – Я знал, что прежде, чем настанет конец, она вернется ко мне. – Кто? Она? Ты ее знаешь? – Это Карильон. – Кулаки арестанта вдруг с остервенением сжались, словно он сворачивал чью-то шею, потом обмякли. Он тоже вдавился в решетку, и шпион немного разглядел черты его лица. Моложавый мужчина, худой как жердь, спутанные волосы падают на резкое лицо, кустистая борода. – Зови меня Алик. А тебя как звать? – Не знаешь, сколько сейчас времени? Скоро зазвонят колокола? – спросил в ответ заключенный. Шпион обладал таким талантом – всегда умел отслеживать время. Сейчас около шести. Вот-вот на берегу начнут бить церковные звонницы. – Шесть часов, вроде того. Узник отступил назад. Шпион слышал его частые вдохи, все быстрей и быстрей, будто бык собирается… Что было мочи узник кинулся на решетку, швырнул на прутья все свое тело. Застонал – удар вышиб воздух из легких. Бледная кожа содралась о прутья и набухла кровью. Арестант тяжело осел на пол, с минуту полежал, потом поднялся и опять лениво привалился к решетке, будто ничего не случилось, будто он вовсе не пытался только что проломить камеру одной лишь отчаянной, грубой силой. Тонкая улыбка, приветливый взмах. – Я – Мирен. Интерлюдия II Даже в такой ранний час от солнечного зноя трескались камни. Раски матерился на ходу, пока спешил по предместью виллы, проклиная вес кожаной брони и защитного снаряжения, которое вынужден был надеть. Когда напялит дыхательную маску и шлем, станет еще хуже, поэтому, пока мог, он держал их в руках. Без маски чувствовался запах двоюродного Прадедушки, который нежился на солнце у статуи прапра– и еще несколько прабабушки Раски. Прадедушка лениво вытягивал шею и так широко раскидывал крылья, что вся вилла погружалась в его блаженную тень.