Она держит меч и читает молитву. И ее меч тоже становится огненным. Она тоже восстает в могуществе. Броня тоже – нерешительно, полупрозрачно, ломко – нарастает вокруг нее. Сила плещется внутри нее волнами, уносит ее и хмелит. В один миг она готова сокрушить город одним ударом, в другой становится хрупкой, стеклянной. Очертания в тучах утратили гармоничность. Они сталкиваются и вихрятся. Она поднимает меч. Клинок раскален и сияет, а пламя на мече Сильвы чадит и гаснет. Над головой бухает гром. Бог бури ревет в замешательстве, ему не разобрать, кто из смертных сосудов его святой. – Противное дитя, – визгливо скрежещет Сильва. Она пытается заколоть Карильон, но теряет силу удерживать меч, и клинок безвредно падает на землю. Кари выдергивает руку, и в ней уже нож. – Нет! – кричит Эладора, и Кари швыряет и протаскивает по земле силой повеленья сестры. – Безбожный ребенок! Воровка! – Сильва плачет. – Ни капли веры, вся в отца! – Она подается вперед, раскидывая руки. Эладора съеживается и хочет отпрянуть, но мать не пытается ее обнять. Вместо нее Сильва обнимает огненный меч, что держит Эладора. – Костер Сафида! Вознеси мою душу! – Трещит горящая плоть. Эладора в ужасе бросает меч. Пламя сходит на нет, оставляя Сильву сжимать холодный клинок обугленными до кости ладонями. Броня на Эладоре меркнет, постепенно образуясь снова вокруг Сильвы. Ее заемная святость возвращалась к истинному носителю. Боги колебались, какой выбор им совершить. Но в это мгновение перехода, в этот краткий промежуток пустоты над городом прозвенел еще один выстрел. Снова сработала винтовка снайпера. Сильва простерлась на земле. Эладоре не разобрать, мертва мать или смертельно ранена, но божественное сошло с нее. Кари попыталась встать, и второй выстрел попал ей в лоб. Позади до основания раскололась стена, спасая ей жизнь, но Кари рухнула без сознания. С одной стороны ее лицо обгорело, с другой, от волос до середины щеки, теперь проходил синюшный рубец. Над головой заплакали небеса – на город пролился теплый летний дождь. Покинув квартиру Эладоры, шпион шел пешком и размышлял. Город кипел слухами – о том, что новый король привел с собой войско, что новый король на самом деле тот, старый, возвратившийся из-за моря, что нового короля вырастили в алхимическом баке, и все это заговор гильдий по восстановлению власти. Алик нахватался обрывков историй об отрядах из Хайта, но не осмеливался проявлять к ним чересчур большой интерес. Вечер перетекал в ночь. Улицы стихли, и он остался наедине с неистовством своих мыслей. Внешне он выглядел умиротворенным, но под маской Алика бушевал шторм разочарованья. Похищенные документы – кхебешские записи – указывали на страшный изъян его замысла. Впрочем, решение есть. Жестокое. «Все причастные, – осознал он, – мыслят о божьих бомбах в неверном ключе». Они думают о них как о бомбе – продукте алхимических заводов. Машине, сделанной выполнить свое назначение. Бездумной химической реакции. Но ведь они – боги, а боги требуют веры. Требуют жертву, доказательство преданности. Даже усеченным, исковерканным, сломленным Черным Железным Богам требуется надлежащая дань. Он должен был предвидеть это уже давно. Шпион заложил большой крюк вокруг Мойки, чтобы в конце подойти к дому Джалех. Дом уже спал. Спал Эмлин, на подушке налипла кровь. Во сне мальчик ворочался, бормотал названия кораблей, ушедших в плавание. Наверно, когда-то прежде перечислял их для Анны или в еще каком шпионском донесении. Алик взъерошил мальчишкины волосы, и Эмлин, успокоенный, откатился. Когда спит, мальчик так хрупок, так беззащитен. Шпион велит Алику нагнуться под кровать за сумкой. На дне, под винтовкой, жреческая сутана, до сих пор слегка попахивает водорослями и алкагестом. Он сворачивает ее. Алик – добросовестен, трудолюбив. Никто не смотрит, как он ходит по всему дому, занимается странной работой. Подбивает чердачное окно. Приколачивает разболтанную черепицу на крыше. Проверяет запоры на задней двери. Но и когда он с этим заканчивает, то продолжает работать. Убирается в комнатах, скоблит кухню. Отвлекает. «Вживайся в личину», – повторяет себе Алик. Эмлин спускается вниз, взлохмаченный, полусонный. – Есть хочу, – говорит он. Одна из шести ранок заново открылась. Алик подносит парню чашку воды, усаживает на стул и прикладывает к надрезу алхимическую припарку. – От Анны известия есть? – спрашивает мальчишка. Алик собирается честно ответить, но вместо этого кивает и шепчет: – Да. Она передала нам, что пора уезжать. – Это лишь полуложь – им полагалось немедленно покинуть Гвердон сразу после отправки послания. Уйти из-под катаклизма, а не ждать здесь пришествия богов. Не ждать раската ударной волны. «Ты вернешься, – уговаривал Алик шпиона, – дай мне вывести Эмлина и возвращайся назад». – Мы опять поплывем на корабле Дредгера. Скорее всего, на запад, к Архипелагу. – Как можно дальше от Божьей войны. – А твои выборы? – Эмлин посерьезнел. Потрогал надрез на лице и вдруг встревожился: – Это из-за меня? Я не стану… – Нет, нет. Ничего подобного. Это приказ, приказ Анны. Разведкорпус нельзя ослушаться, верно? Но она велела нам прятаться, уходить тихо. Сумеешь? Эмлин кивнул: – Пойду собираться. – Молодец, боец. – Эмлин соскочил со стула и побежал наверх. Двигался он беззвучно, даже на скрипучих деревянных ступеньках. Молодец, боец. «Мы уедем ночью», – подумал он. Но шпион старше Алика. Хладнокровнее и умнее. Алик всего лишь имя, улыбка, осанка. Несколько строк о прошлом, добрая горсть лжи. Вся его личность зыбка, как паутина – и пришпилена якорем к Гвердону. Все, кто знают Алика здесь. Он – порождение этого города. А без этого якоря он так слаб, что шпион стряхнет его мигом. Сбросит ненужную маскировку. Он выскользнул через кухню, запер дверь за собой. С каждым шагом прочь от Джалех шпион все сильнее ощущал в себе себя. Он освобождался – но по-прежнему нуждался в маске. Еще не время шпиону выступать открыто. Последним заданием Алика стала бочка в узком проулке. Он перекатил тяжелую емкость и загородил ею старый угольный желоб. Больше потайных выходов нет. «Алик – это обуза», – решил шпион. «Вживаться в личину» для смертного разведчика хороший совет, но он зашел чересчур далеко. Создал поддельную жизнь, и поддельное имя стало чересчур настоящим. Пора с ним заканчивать. «Уходи. Убей личину». Алику пора присоединиться к Икс-84 и Сангаде Барадину. Мертвецам без могилы. Итак, он заново стал священником, натянул через голову груботканую рясу, постарел и осунулся. Нет – у жреца старые кости, но их согрели события Фестиваля. Король ведь вернулся! Хранимые Боги пробудились от векового покоя! Священник должен почувствовать перемену. Он потрусил по аллее, тяжело дыша. Священник бубнил себе под нос. Осуждал неверующих оборванцев и нечестивых карманников, пока карабкался по извилистым лестницам Нового города. Сверкая глазами, истово набожный, истово убежденный в своей безгрешности – «вживайся в личину», – он прошаркал по улице Часовен к постовому городского дозора. – Я вам такое скажу, не поверите, – начал священник. Эладора стоит под дождем, на мече в ее руках дымится кровь матери. Она закована в небесную сталь; вместо сердца пылает солнце, затапливает ее немеркнущим светом. Из мрака появляются люди, вооруженные. Эладора узнает некоторых из них, лица из ее кошмара. Это те, кто нападал на нее в прошлый раз, на улице Семи Раковин. Они не говорят ни слова, но окружают ее, с оружием на изготовку, все же они опасаются подступать близко к святой. К ней. Появляется еще один, одетый в церковную сутану. Жрец приволакивает с собой пленника, молодого парня, возраста цветочной девчушки. В другой руке священника длинноствольное ружье. «Снайпер, – делает вывод Эладора, – он подстрелил Тереванта». Жрец швыряет парня на землю и упирает тяжелое оружие ему в плечо. Эладора узнает и его – ее он тоже знает. – Эладора Даттин! – кричит Синтер, и возглас срабатывает как заклинание. Боги покидают ее, не полностью, но этого хватает спустить ее на землю. Сломанная рукоять становится сломанной рукоятью. Ее одежда, как прежде, поношенные, запыленные платье с плащом, а не сияющие доспехи. Синтер скалит щербатый рот. – На охеренно тонком волоске все висело. Возблагодарим богов, что ставка окупилась сторицей. Вот это приз! Он бросил взгляд на тело Сильвы. – Пойми, эта кровь не на мне. Она на них. Это, черт подери, они наслали на нас заваруху. Боги. А я еще предупреждал твою мать со мною не связываться. Упертая баба. – Он пожал плечами. – Вылечи ее. – Ч-ч-тт… – Вы-ле-чи. – Его человек навел на Эладору пистолет. – Я видел, как врачевала долбаная Алина. Если смогла она, сможешь и ты. Остаточная благодать, так это называется? – Я не умею. – Она же твоя, сука, мать, – привел довод Синтер. – Попробуй. Пресвятая Милосердная Матерь, исцели пришедших к тебе за утешением, угу? Эладора склонилась над телом матери. От пальцев исходил странный жар – и слова молитвы Милосердной Матери тут же впорхнули в сознание. Она произнесла их, и благодать потекла сквозь нее, теплая, медвяная. Раны Сильвы затянулись. – Хорошего понемногу. – Синтер попытался отвести руку Эладоры, и ему едва хватило сил. Пришлось подналечь двумя руками, чтобы сдвинуть ее одну. – Не следует ей просыпаться и опять тут устраивать махач, согласна? Никому из нас этого не надо. Извини, пришлось поступить нехорошо, но какой у меня был выбор? – В-в-вы и-использовали меня. – Эладора была заранее духовно уязвлена, открыта перед богами. Прежде она пропускала сквозь себя Хранимых. Синтер воспользовался этой связью, сыграл Эладорой, запутал ею богов. Выдайте ей меч самой Святой Алины, почаще приводите к матери – и вот с каждым днем у Эладоры все больше сходства с Сильвой. Достаточно, чтобы одурачить Хранимых Богов. «Охренеть, как они прекрасны, сердце мое замирает, – однажды сказала Алина, – и какие же они полудурки – так бы и врезала». Неспособные разграничить Сильву и Эладору, боги поделили дар святости между ними – и Сильва ослабла достаточно, чтобы Синтер ее поверг. – Ну да. Нельзя оставлять на свободе бешеную собаку. Нельзя позволять чокнутым бабам раздражать богов. Но, я клянусь тебе, ее пощадят, – заверил Синтер. Повысил голос: – Как там другие? Подручные Синтера рассыпались по улице. Один возле Кари. – Еще жива. Другой у цветочной святой. – Здесь тоже. Едва-едва. – Так, эту тоже давай, – приказал Синтер. Они перенесли цветочную святую в ее перекореженной форме, положили рядом с бесчувственной Сильвой. Во второй раз Эладоре было труднее призывать силу, но она и с этим справилась. Цветочная дева охнула, задыхаясь, повернулась, и ее вырвало смесью крови, желчи и лепестков. В ужасе она уставилась на окруживших ее незнакомцев.