– Я должна идти на выступление, – опять говорит Эладора и, спотыкаясь, направляется к главной фестивальной площадке. Кружится голова, и по пути ей приходится опираться на руку Воллер. Глава 26 Хайитянский охранник нашел Тереванта в пивной палатке и сообщил, что в павильоне требуется его присутствие. Прибыла леди Лиссада. Теревант двинулся за стражником. В отдалении слышались рокот огромной толпы и гул жреческих псалмов. На дорожках среди палаток уже не так людно, как час назад. Всех тянуло к главному зрелищу Фестиваля Цветов. Почти всех. Снаружи его ожидал Даэринт в сопровождении письмоводителей из посольства. Писцов бывший принц отпустил и пошаркал вместе с Теревантом в павильон. Зной стоял невыносимый. Даэринт был как высохший стебель, опаленный солнцем. – Это недостойно. – Даэринт придирчиво одернул на Тереванте мундир, сердито морщась от пивного дыхания. – По счастью, свидетелей было немного, но подлые собаки из Бюро все равно подхватят весть. Шпионы падки на скандалы почище базарных торговок. Ну и идиотина же вы! Тереванту хватило выпитого, чтобы гнев старичка скорее забавлял его, нежели оскорблял. – Я думаю, Лис поймет. – Была у меня двоюродная сестра, – шептал Даэринт, пока застегивал на Тереванте плащ, – которая навлекала на семью позор. Рхаен ее звали. Мы отправляли ее за море, но она вернулась. Посылали в академию, но ее исключили. – Такая дама мне по душе. – После того как мою мать увенчали Короной, Рхаен упала со ступенек дворца. Пьяная была. Неслыханная трагедия. – Даэринт затянул плащ, как удавку, и опять закрепил застежку. – К неуспению ее не готовили, и некроманты не успели к ней вовремя, молителем она не стала. Она умерла обесчещенной, тайком и вне касты. – Поучительное наставление всем младшим отпрыскам. Даэринт приостановился у кареты Лиссады. Понизил голос, чтобы не слышала выстроившаяся рядом охрана. – Не отдавайте его. Заберите меч себе. – Чего? – Теревант в замешательстве уставился на Даэринта. Дедуля что, съехал от солнечного удара? Зачем, во имя безымянного бога, Даэринт подговаривает его присвоить Меч Эревешичей? Даэринт, ближайший советник брата, первый секретарь, принц Империи, мать его за ногу, подбивает его на невероятное предательство. «Или это я совсем чокнулся?» Даэринт зашикал на него: – Берите меч и уезжайте. У вашего брата раздвоение помыслов. Он пытается спасти Империю Хайта и дом Эревешичей одновременно. Ему не разорваться на два дела разом. – Вы спятили! – пролопотал Теревант, но Даэринт продолжал. Это не старческая придурь, его речь, очевидно, отрепетирована. – Его желание – получить Корону, но долг перед мечом тянет его назад. Лучше избавить его от этого бремени. И вам тоже за это воздастся, да, да. – Даэринт теребил Тереванта за китель. – Да, на некоторое время вы станете изгоем за похищение меча, но когда ваш брат завоюет Корону, вы будете прощены и займете место старшего Эревешича. А до тех пор вы сможете выковать себе новую судьбу. В Хайте две прямые дороги к славе – армия и Бюро, и вы оступились на обеих из них. Возьмите меч и прорубите себе путь через бурелом! – Даэринт сунулся в карету, нажал на какую-то скрытую задвижку между сиденьями. Отошла панель. Внутри лежал меч. В ушах Тереванта зазвучал его шепот. – Ольтик… он никогда меня не простит. – Я непременно помогу ему все понять – и принять. Сделайте так, и его коронуют. Из него получится прекрасный правитель. А Корона смотрит дальше живых или мертвых. Он не перестанет любить вас. Примите клинок. – Даэринт отступил. – Я ничего вам не говорил, – хрипло каркнул он. Руки у него тряслись. Потом старик повернулся спиной и побрел к павильону, прикусывая костяшки на кулаке. Теревант остался стоять возле меча. Выход Келкина на фестивальное поле превратился в шествие, а потом в демонстрацию. Во главе толпы вышагивали музыканты и исполнительницы танцев; за ними несли растяжки и флаги, скандировали, хлопали. Келкин не обращал внимания ни на кого. Эладора попыталась протиснуться к нему сквозь сутолоку, но приверженцы тесно сгрудились вокруг его персоны, не пробиться – а далее, на поле уже ждало в сотни раз больше народу. Перевалило далеко за три, когда Келкин достиг помоста, и бесконечно тянулись речи меньших партийных фигур, прежде чем ему было предоставлено слово. Слушать саму речь Эладоре было необязательно – какую-то часть она написала сама, остальные куски Келкин уже полвека повторял слово в слово. Новый материал коснется лишь предложения нанимать в дозор городских упырей для защиты от враждебных святых. Он вберет в себя все услышанное здесь на встрече и чудесной алхимией своей харизмы заставит собравшийся люд пожелать, чтобы упыри надзирали над ними. Выкрики «КЕЛКИН! КЕЛКИН!» наполнили поле, затем раздались ввысь – и наполнили небо. Келкин поднимает руки, и толпа замирает в молчании. Он выступает задиристо, нетерпеливо, с обилием цифр – все, что нужно, чтобы отбить у людей воодушевление. Но собственная убежденность и вечно бурлящая злость придают красноречию Келкина огонь, который распаляет слушателей. Он умудряется быть одновременно старым прожженным плутом, который знает, на какой рычаг надавить, как использовать любую уловку в системе – и факельщиком нового мира, стремящимся спалить все дотла и на пепелище возвести нечто лучшее. Он обещает проложить курс между нещадным разгулом гильдейского пиратства и духотой церковного застоя, привести город к обновлению и богатству – и подспудно намекает на готовность разобраться с любой угрозой. Светлое завтра не за горами, стоит лишь поверить в него – и в себя. Не нужны ни гильдии, ни боги, главное – труд, единение и милосердие. – Умеет он завлекать, не растерял хватку, – молвила Воллер. Эладоре стало легче на воздухе, подальше от шатра и от матери. – Соблазнились вступить в промышленные либералы? – Нет, – ответила та. – Взгляни на толпу. Они пришли не на него, а на Цветочное Благословение. Нет, кто-то за него проголосует, но этот город – не его и никогда его городом не был. Он и сам знает, как глубоко в людях залегла любовь к Хранителям. Город живет ради церкви, а церковь – ради города. – Любовь? – рассмеялась Эладора. – Скажете еще, что ж-жениться – все равно что запереть невесту в подвале. Хранители веками единолично распоряжались душами гвердонцев! У людей не было выхода, кроме как поклоняться Хранимым богам. – Они – боги нашего города, деточка. Наши боги, а не страшилища с чужих земель. Они любят нас – почему ж нам нельзя любить их в ответ? – Воллер склонилась вплотную, шепча на ухо сквозь рев толпы. – Тебе-то лучше других известно о том, как они избавили нас от Черных Железных Богов и заслонили от Божьей войны. Вообрази, где бы мы очутились без их благой милости! Ты и вправду считаешь, будто пара алхимических пушек остановит Ишмиру от вторжения? – И поэтому вы решили, что все должны стать сафидистами? Мы должны оборониться от безумных богов, поэтому давайте подпитаем худшие порывы в наших, прирученных, пока они тоже не обезумеют и не начнут превращать нас в м-мам… в манекены! Воллер шагнула назад. – Эладора, деточка, прошу тебя. Угомонись и подумай – я знаю, ты не обделена мозгами. Хранители тебе не враги. Нижние боги, они даже ему не враги. – Она указала на Келкина, который хвастался оборотом торговли с Архипелагом. – Мы все хотим Гвердону добра. Мы все хотим мира – и поскорее закончить этот Кризис. И я первая признаю, что Хранители совершили много ошибок в прошлом, но боги никогда не отвращали от нас свою любовь. Городу нужны его боги. – Это, – холодно произнесла Эладора, – в точности слова моего дедушки. – О, бедное, надломленное дитя, – вздохнула Воллер. – Как бессовестно со стороны Эффро гонять тебя по Новому городу, когда ты еще не исцелилась от Кризиса. Тебе нужно немного передохнуть. Съезди домой и… – Домой, в Вельдакр? К матери? Как же это я там отдохну? – сквозь разум Эладоры пронеслось воспоминание, образ давних лет, когда она была маленькой. Карильон – вечно эта Карильон – своровала из кладовой банку меда и убежала в сарай его есть. Наползли муравьи, привлеченные сладким. Кари увидела, как муравьи поедают капельки меда, и вытряхнула им на землю всю банку. Эладора вспомнила, как муравьи тонули в меду, прихваченные его липкой лаской, умирали от самого желанного. Страшна доброта богов. Воллер продолжала умолять: – Эладора, пожалуйста, помоги. Помоги нам вместе с Эффро. Всего лишь… Ее слова утонули в реве толпы. – Мой ответ – нет, – сказала Эладора. – Пакта между нами не будет. – Она ждала, что Воллер рассердится, или взмолится передумать, или тактично заметит, что Эладора всего-навсего одна из многих связей между Хранителями и промышленными либералами, и не ей говорить от имени Келкина, не говоря о всей партии. Она ждала, что фальшивый фасад собеседницы треснет, что напускная медовая сладость обернется чем-то жестоким и ледяным. Вместо этого Воллер взяла ее за руку и проговорила: – Прошу, удержи его от всяких дурацких закидонов, когда он проиграет. – Она произнесла это со страшной окончательностью, словно поражение Келкина полностью предрешено. Но откуда Воллер могла знать наверняка? До выборов еще недели, по опросам, церковь почти не укрепляет позиций, и даже здесь, в самом сердце Фестиваля Хранителей, народ выкрикивает имя Келкина. Мать вылила на муравьев ведро воды, и всех их смыло. Теревант стоял залитый солнцем, чувствовал, как под ногами вращается мир и пытался разгадать смысл ненормальной выходки Даэринта. Вдалеке за ярмаркой гулко ликовали двадцать тысяч людей. Он залез в карету, вытащил меч из потайного укрытия. Резная рукоять, золотая вставка с родовым полумесяцем и древний металл темного лезвия. По воронению вьется вязь посветлее – при некотором освещении она напоминает цепочку лиц или человекоподобных силуэтов. По размеру меч больше подходит ему, а не Ольтику. У Тера как раз нужные пропорции для фехтования таким клинком; могучее телосложение Ольтика скорее приспособлено для двуручного монстра. Когда Теревант поднял оружие, оно узнало его. Сила предков потекла на ладони, в плечи, наполнила сердце, пропитала целиком. Проблески памяти о былых днях, о великих сражениях. Меч не положен ему по праву: наследник – Ольтик. Души предков, обитающие в клинке, могут его отвергнуть. И тогда он не присоединится к ним без дозволения, и когда умрет, душа его останется гнить. Но до тех пор… На миг помрачения он позволил себе помечтать: стать странником, легендарным воином-бродягой, отступником с врагами за плечами, как удар молнии промелькнуть в памяти мира. Меч подарит ему и быстроту, и силу. Клинок сумеет победить и демонов, и богов. Может, ему стать наемником? Брести по колено в крови и золоте, а наместники дюжины городов будут умолять его биться на их стороне. Или героем, который борется против жестоких, извращенных богов, сшибает алтари занебесных чудовищ и предает мечу их жрецов и святых. Среди туч ярятся гневные боги, брызжут ядом и громом, когда он поигрывает лезвием и смеется небу в лицо… Хороша бы получилась поэма, но так жить – не для него. Нет, последний жребий был брошен у Эскалинда, и вон оно как обернулось. Некромант, ухаживавший за отцом, произнес тогда: «Ему надо срочно выбрать, в какой из прочих каст умереть». Полезный совет. Он обернул клинок и выбрался из кареты. На главном поле опять взревела толпа, будто приветствовала его выход. Он отдал честь охране у прохода в павильон. Огляделся, гадая, явился ли сюда Беррик, упорно не отстающий от Лис, но следа коротышки вроде бы не было. Там, у дальней занавеси шатра, стояли Ольтик и Лис. Там же находился и Даэринт, как какой-то страхолюдный священник на венчании. Глаза налились яростью, когда старик заметил Тереванта, несущего меч, но он смолчал. Ольтик весь в нетерпении, Лис со своей загадочной полуулыбкой – он так любил, когда эта улыбка преломляется смехом. На ней платье для вечернего праздника, после закрытия Фестиваля. Ее красота рвет сердце. Он шел навстречу Лис. И вместе с тем шел от нее прочь. После выступления Эладора смотрела, как отбывает Келкин с ближним кругом доверенных соратников. Ей надо было быть с ними, но напор толпы вокруг слишком силен. Она в ловушке людского сборища. На дальнем конце поля взметнулось хоровое песнопение, и все рядом с ней подхватили гимн. Толпа переориентировалась, обращаясь на юг, к алтарю, и Эладоре поневоле пришлось переместиться со всеми. Этот гимн она слышала много раз, песнь-восхваление Матери. Ее четырех духовных ипостасей, по определяющим вехам года. Мать Надежд, Цветов, Скорби и Милосердия. Верующие воздвигли деревянные вышки-штандарты. На каждом название их родного села. Штандарты сделаны похожими на облетевшие деревья – голые ветки, как руки скелета. Вскоре, когда их благословят священники, они будут украшены венчиками цветов, символизирующих подъем жизненной силы, щедрый урожай и дары богини. Детвора полезет вешать на штандарты цветы. Карильон постоянно взбиралась на самую верхушку штандарта Вельдакра, когда была маленькой, качалась на шаткой жердине и беззаботно швырялась цветами. Гимн возвышался, и Эладора, оказывается, тоже начала подпевать толпе. Ее голос взлетел – петь не в ее привычках, обычно она спотыкалась в словах, но сегодня разошлась фонтаном нектара. Одна ее часть спохватилась. Что-то в этом прилипчиво мягкое, уютное – сонное тепло, от которого с трудом ворочается мысль. Солнце колесило над головой, словно кружилось все поле. Небо кристально ясное, голубой бриллиант, лишь с небольшим пушком белых облачков. Кажется, на миг облака сложились в зыбкие человекоподобные силуэты, обратившиеся долу из райских высот. А ведь так просто уступить, позволить толпе нести ее. Дать ногам скользить вперед, вместе с остальными верными. Дать душе уплыть в солнечный свет или дать свету затопить душу. Она вспомнила, как Святая Алина выручила ее из беды, дралась за нее. Стояла на страже, пока Эладора спала. И в руке ее горел меч, яркий как солнце. Она навалилась, толкая в обратную сторону, борясь с движеньем толпы, как вдруг солнце точно копьем пронзило ей глаз, ослепило. Голос сорвался, и она больше не помнила слов гимна. Она покачнулась. Кто-то двинул локтем в бок, ее вынесло наперерез, и один здоровяк больно отдавил ей ноги. Но Эладора боролась с давкой, продиралась против течения и выбилась наружу на краю поля. Здесь она смогла отдышаться. Укрылась под навесом от солнца, и боль в голове поутихла. Дважды за день она неведомо как терялась в пространстве – сейчас, в толпе, и ранее, в шатре, когда мать явила свою святость. Чтобы успокоиться, она проделала колдовское упражнение с урока доктора Рамигос. Впитала энергию чар и опять выпустила их наружу. В конечностях закололо, когда сила сошла с них, но голова опять прояснилась. Облака стали обычными облаками. Отсюда ей виднелся ряд краснорясых добровольцев – они вручали верующим небольшие гирлянды цветов, пока жрецы выпевали Цветочное Благословение. В городе говорят, что гирлянды приносят удачу. Одну из добровольных помощниц она узнала даже на таком расстоянии. Это ее мать. Сильва, среди сотни прислужников, раздавала венки. Дочь семьи Таев, плоть от плоти некогда богатейшей элиты Гвердона, протягивала черни связки полевых бутонов. Через послушников шла длинная вереница народу, и каждый в очереди брал венок. Скоро они развесят их на штандарты, патрос вознесет молитву, и все закончится. «Пора опускаться на землю», – сказала она себе. До выборов осталось всего ничего. Ни у какой другой партии нет лидера, способного потягаться с Келкином. Промышленные либералы победят, и Келкин в победной речи воздаст ей должное. Назначит на кафедру в университете, и она снова приступит к занятиям. Вернет в библиотеку «Духовную и светскую архитектуру» и извинится за опоздание. Эладора глядела на мать сквозь толпу, словно хотела встретиться с ней взглядом. «Ты снискала святость, вот и наслаждайся, мама. Богам в тебя вливаться уже, наверно, не так и трудно – ведь душу-то ты потеряла».