– Разве вы обсуждали приказы, когда получали их в армии? – ответил вопросом Беррик. – В зависимости от того, кто приказывал и зачем. В бою нельзя мешкать, потому что иначе погибнут люди. В прочих случаях… знаете, есть способы оспорить приказ, не проявляя неподчинения. Дух указаний противоречит их букве, в таком вот роде. – Благо что тамошние приказы, полагаю, яснее некуда. Иди туда, делай то, стреляй в ту тварь. – Беррик почесал свой торчащий нос. – Копай сортир, наблюдай за той оградой. Ах да, еще – жди. Самый главный приказ. Ждать, пока что-нибудь не случится. Беррик покрутил вино в стакане. – Но смысл их очевиден. Ты знаешь, как положено поступать, даже если не всегда понимаешь зачем. – Пожалуй. – Теревант неловко сдвинулся на стуле. – По-моему, обсуждай я приказы, ничего бы не изменилось. События происходят независимо от того, согласен я с ними или нет. – Беррик, скажите… – Тереванта прервал нездорово высокий мужчина в длинном плаще. Он бросил им на стол пару буклетов. – Голосуйте за Келкина и промлибов! – Друзья, вы сыплете семя в каменистую почву, – ответил Беррик и показал бант Хранителей. Высокий ехидно оскалился и, прежде чем смотаться, сунул буклет Беррику в стакан. Беррик выудил из напитка бумагу. – Если бы мог, я б, наверно, остался торговать вином. Люблю рассказывать людям о хорошем вине. Но у всех нас свои предписания. – Он встал. – Давайте встретимся снова, когда на нас повесят другие обязанности. – Лис здесь? – Будет смотреть и отслеживать. – Беррик немного помедлил. – Хорошо распить вместе последний стакан. – А затем он повернулся и тяжелым шагом двинулся под горку к главному полю, вопреки жаре плотно закутав плечи в зеленый плащ. Своей неохотной поступью он напомнил Тереванту осужденного на последней прогулке к виселице. У Тереванта были собственные предписания. Близилось время везти меч. Он опять глотнул, чтобы осадить жужжание в голове. Четвертый тост – за Девятый Стрелковый, в память ребят, которые падали, и вставали, и снова падали у Эскалинда. Он как раз докончил пятый, когда его позвали обратно в павильон Хайта. В четыре состоится Цветочное Благословение. Эладора опять посмотрела на часы. Чуть больше часа в запасе. Благословение – единственный осевой пункт всех Фестивалей. Все прочее единоразово, переносимо по графику или соперничает с шестью другими событиями. Различные мероприятия промлибов, внесенные в тщательно выверенное Эладорой расписание, то переназначали, то отменяли совсем. Одно собрание в итоге совпало с парадом военных моряков, поэтому под навесом промлибов было, почитай, пусто. Огилви распинался тогда под дремотное сопение пары десятков седых дедов. Нынче он охрип, пытаясь перекричать выставочных зазывал и ружейные салюты. Ее волонтеры – эфемерные призраки. Стоит только отвести от них взгляд, как они исчезают либо стоят и пялятся по сторонам. Это еще хуже, чем присматривать за первогодками. Сын Алика Эмлин на поверку вышел очень толковым. Взять с собой мальчишку Эладора предложила главным образом из жалости. Эмлин побывал в резне Севераста, значит, заслуживал посмотреть на иные чудеса, кроме творений обезумевших, жестоких богов. На счастье, Эмлин восторгался всем, чем ни попадя, даже обыденной службой на подхвате. Требовалась ли помощь в палатке, где Келкин с другими промлибами обрабатывали гильдейских мастеров на выделение средств, предстояло ли обходить дорожки с брошюрами, Эмлин на все таращил глаза и впитывал в себя как губка. В течение дня она пробовала разговорить его то о жизни в Северасте, то об отце, да о чем угодно – но мальчик отзывался уклончиво. Прилежные раскопки вознаградили Эладору парой подробностей – он ходил в какую-то закрытую духовную школу, а пока Алик был в море, оставался с тетей Анной и дядей Тандером. Когда мальчик не хотел говорить, то находил себе какое-нибудь занятье. Его изящные руки с длинными пальцами раскладывали по стопкам листовки, приводили материал в порядок. И он всегда был настороже и внимательно слушал. Элдора помнила, как посещала Фестиваль, когда была еще маленькой. Мать всегда брала ее вместе с Карильон. Карильон неизбежно сбегала, часами где-то пропадала, а Эладору мать тащила на великое богослужение Хранимым под открытым небом. Сильва исступленно молилась, тем временем стража отыскивала Кари. Когда они были маленькими, Кари обычно спала где-нибудь в уголке или сидела под конфетным лотком, и снисходительный продавец подкармливал ее сластями. В более поздние годы стража притаскивала Кари за ухо: то ее ловили на воровстве, или за драку, или за попытку залезть на какую-нибудь вышку, а может, на воздушные рельсы. Собственные впечатления от празднеств состояли у Эладоры в основном из выстаивания под раскаленным оком летнего солнца, из попыток не упасть в обморок, пока мать молилась вместе с паствой. Из далеких радостных возгласов шумного праздника. Когда ушла Карильон, стало хуже; вместо поездок сюда, на главный Фестиваль под Гвердоном, Сильва начала посещать куда более скромное Цветочное Благословение в горах, его устраивала сафидистская секта. Ни увеселений, ни ярмарочной площади, полной чудес, только бушует костер, да бесконечные распевы псалмов умоляют Матерь Цветов принять их сосудами ее мощи. Содранные в кровь ноги от паломничества к деревушке, где святая Алина Блаженного Пламени обрела свою благодать. Почти три часа. Келкин выступит с речью предположительно в три, чтобы воспользоваться собравшейся ради Цветочного Благословенья толпой. В павильоне промлибов уже пусто, члены партии продираются в толпе в сторону срединного поля. В этой части длинного шатра Эладора и Эмлин последние, прибирают бумаги и стаскивают на одну сторону тяжелые столы – позднее, после речи Келкина, здесь будет прием. Эладора бывала прежде на подобных встречах и заранее продумывала маршруты ухода от пьяных старых козлов, которые возомнят, будто раз она из окружения Келкина, то ее влечет к старикам, в прошлом сидевшим на высоких постах. Неожиданно Эмлин приглушенно взвизгнул и пригнулся за дощатым столом. – Не бойся, дитя, – голос Сильвы. Эладора повернулась и увидела мать, одетую в бурую накидку светских помощников Хранителей. Пожилая женщина грузно опиралась на трость, но казалась здоровее, чем тогда, за ужином, три недели назад. – Выйди. – Не цепляйся к нему, – оскалилась Эладора, заступая между матерью и столом. – Чего тебе? – Я так и знала, что найду тебя здесь, в этом логове порока, – сказала Сильва. – Тебя манят ложные идолы. О, зло густо струится по твоим жилам. Лишь огонь Сафида способен выжечь нас дочиста. – Она уперлась тростью, потом, шаркая, передвинулась к торцу стола. – Твой дедушка бы очень тобою гордился, служанка Келкина. Подстилка. Длинные столы до того массивны, что Эладора вдвоем с Эмлином еле тянули их по полу. Сильва толкнула стол одной рукой, отпихивая его к противоположному краю шатра. Несколько промлибов с другого конца павильона заозирались в замешательстве. Эладора успокаивающе махнула им. – Да что ты такое? – прошипела Сильва беззащитному Эмлину. – От тебя смердит. Ну-ка, покажись. – Сильва воздела руку, внезапно вспыхнувшую внутренним светом, огненным, золотистым багрянцем, что загорелся под ее плотью. Кости старой женщины проступили в пламени черными линиями. Другой рукой Сильва оборвала завязки шатра, и полог опал, закрывая дневной свет. Единственным источником освещения в этой части павильона вдруг стала ее огненная рука, и громадные тени от нее плясали на холщовых занавесях. Тень Сильвы окутывал ураган и венчали огненные цветы. Тень Эмлина, пока он в ужасе отползал по полу, казалось, отрастила восемь вытянутых ног. Какая-то потусторонняя напасть. Сильва заворчала и сдернула со стола свою трость. Пламя с ее ладони, точно вода, потекло и подожгло палку. Старуха надвигалась на Эмлина. – Мам, прекрати. – Эладора схватила Сильву за руку, но это столь же тщетно, как за ручку двери останавливать паровоз. – Отрекись от нечистого! Отрекись от прядильщика лжи! – наседала Сильва на Эмлина. Мальчишка как приколотый бился и корчился на полу. – От меня не отгородишься ложью! Отрекись! Содрогаясь от ужаса, Эладора опять вклинилась между мальчиком и матерью. – Хватит! – Сильва ощерилась и оттерла дочь с дороги. Ее трость превратилась в пылающий меч. Эмлин скрутился в клубок, пряча лицо от ее гнева. – ОТРЕКИСЬ! Сильва ткнула огненным мечом в Эмлина, прижав раскаленный металл к его коже. Он заверещал от ожога и выкрикнул что-то на непонятном для Эладоры языке. – Мать, прекрати! – Эладора отвесила матери пощечину, так крепко, как смогла. К ее удовлетворению, это возымело успех – пламя ушло, меч снова стал палкой, а Сильва судорожно зашаталась. Шатер словно вращался вокруг обеих; где-то вдалеке Эладора услышала, как небо прорезал гром. Хранители зовут его гласом Святого Шторма. Эмлин пополз, не встававя с пола, он жалобно скулил, укачивал обожженную руку. И тут, невозмутимо, будто вытирала пятнышко грязи, Сильва наклонилась и провела ладонью по вздутой коже на руке Эмлина. Новое чудо – его раны исцелились в одно мгновение, на коже осталась только полоска красноты. – Он… он… – Сильва опять грузно оперлась на трость, покачиваясь вперед-назад, словно собиралась грохнуться без чувств. Трость дымилась. – И ты – ты тоже. Ты… – Она теперь заплеталась, лицо одрябло. – Карильон. Ты с ней встречалась. – Голос у Сильвы странный, и вновь у Эладоры появилось болезненное впечатление, будто сквозь мать разговаривает нечто иное. – Да, в Новом городе. Она мне жизнь спасла. – Коварны ложные друзья. Но путь к истинным богам тернист. Сильва покачнулась вперед и взяла Эладору за руку с ошеломляющей нежностью. – Ах, помнишь, милая, как мы поднимались в горы к часовне Святой Алины? Лучи солнца блестели, как лезвия, они сдирали шкуру с этого мира и обнажали нам самое главное. Спасение нашей семье. Спасение нашему городу. Ох, дитятко, мы были так близки с тобой. – Сильва обняла Эладору, синюшные руки со стальными костями сомкнулись на ней, как захлопнулась клетка. Эладора застыла. Полог шатра откинулся вновь, за ним показалась Мхари Воллер. Она поспешно вошла, легонько стукнула Сильву по руке и заворковала: – Сильва Даттин, дорогая Сильвушка, нельзя тебе от меня убегать. Ты так ясно видишь богов, что не смотришь под ноги. Пойдем, тебе надо подготовиться. Вспомни, сегодня Цветочное Благословение и тебя ждут на службе. – Она повела Сильву из палатки, бросив обеспокоенный взгляд на Эмлина. Снаружи бурый поток приверженцев Хранителей в рясах, подобных той, что надета на Сильву. Спускаясь на поле, они выпевают хоралы и громко читают псалмы. Воллер тихонько подтолкнула Сильву, и та нетвердо побрела в толпу, присоединяясь к шествию. Ее голос сразу же влился в общий хор и был прекрасен, словно наплыв сладкозвучной мелодии большого церковного органа. Эладора бросилась к Эмлину, оказать первую помощь. Мальчика трясло, и он оттолкнул ее, когда она опустилась рядом с ним на колени. – Ничего страшного, – буркнул он. – Раны на нем пропали столь стремительно, что Эладора засомневалась – не померещились ли? – Дай осмотрю, – настаивала она, но мальчик резко отстранился и вскочил на ноги, будто его дернули невидимые нити. – Со мной все хорошо, – уперся он. Вытер лицо о плечо рубашки, сплюнул – и вот уже улыбается снова. Ее временный ассистент Риадо просунул свою лопоухую голову под полог. – Келкин выступает. Пора. Чертово выступление. Ей надо идти, как бы ни хотелось остаться и приглядеть за Эмлином. Эладора поманила Риадо внутрь. Дала несколько монет и попросила увести Эмлина и тщательно о нем позаботиться. Купить все, что захочет. Найти целебную мазь. Мальчик оправился подозрительно быстро, и Эладора поставила зарубку – переговорить с Аликом о сыне. Если с Божьей войны за ним тянется духовная порча, то быть рядом с мальчишкой опасно для каждого. Если его поймает стража, то тут же отправит на Чуткий. У выхода из шатра ее поджидала Воллер. – Леди Воллер, если вам угодно считать себя хранителем моей матери, то, пожалуйста, предохраните ее от нападений на моего помощника. – «Кормите ее впроголодь», – подмывало Эладору добавить. «Засадите в позолоченную клетку. Держите в строгой узде, ибо кто знает, что наворотит она в своей ужасной силе. Сделайте с ней то, что Хранителям полагается делать с богами». – Она хотела тебя повидать. Она переживает за тебя – говорят, Эффро гоняет тебя по Новому городу, подвергая разным опасностям. – Какое трогательное беспокойство! – Оно искренно. Она не… Она предстала не в лучшем виде, Эладора. Ты расстроила ее, и она потеряла контроль. Все потому, что она так редко бывает с тобой. Если бы вы виделись чаще, она не была бы в таком напряжении. – Я должна идти на выступление Келкина. – Эладора подняла сумку. Кожа обуглилась – должно быть, соприкоснулась с огненной тростью матери. Внутри, кажется, все цело – неколько папок с промлибовскими документами, записная книжка, кошелек, отломленная рукоять меча Алины, что отдал ей Синтер, и этот безобразный роман «Костяной щит». – Что-то не так? – Воллер нависла над ней, вглядываясь из-за плеча. Эладора закрыла сумку. – Нет, все замечательно. «Костяной щит» напомнил о недавней краткой встрече с Теревантом Эревешичем. У него экземпляр «Духовной и светской архитектуры» – и не просто экземпляр, а ее экземпляр. Во время Кризиса она забрала книгу из университетской библиотеки и в итоге таскала с собой по всему городу. Книга описывала возрождение Гвердона после войны с Черными Железными Богами трехсотлетней давности. Иллюстрировала, как постройки эпохи Восстановления возводились над разрухой, сожженными храмами, замурованными башнями прежних чудовищных божеств. В последний раз книга оставалась в берлоге Синтера, его конспиративном доме. Она вспомнила, как читала ее, как погружалась в былое, чтобы забыться от окружающих бед. Как пряталась в спальне, пока убийцы резали всех и вся в этом доме. Как эта книга опять нашла ее после всего того кошмара? Выследила, будто отрастила лапки и выползла из темного прошлого, с кровавыми пятнами на страницах. Все вокруг стало далеким и зыбким. Показалось, что солнце давит с небес, залезло под череп и выжигает мозги. Эладора со стороны увидала, как сама согнулась в рвотном позыве. Фестиваль волчком завертелся вокруг. Тут же кудахтала Воллер, придерживая Эладоре волосы, пока ту рвало. Некоторые прохожие зубоскалили, потешаясь над пьяной девкой. – Ничего страшного, милая. – Воллер достала платочек, промокнула ей рот. – Я тоже постоянно нервничаю перед большими выступлениями, даже если ни слова не должна произносить сама. Знаю, ты писала для Келкина речи. – Она достала серебряную фляжку и вложила в руки Эладоре. – Сполосни горло. Это лекарственная настойка, чудесное средство. Эладора набрала в рот из фляжки, едва не захлебнулась, потом отпила второй раз. – Там еще и джин, – призналась Воллер. Воллер думает, что она переживает из-за речи Келкина. Но ей эти выборы – целительный отдых. Они так восхитительно мелочны и приземленны. Очаги и надгробия, улицы и округи, придирки к законодательству. Все это о делах здесь и сейчас, а не о богах и чудовищах. С ней происходит что-то другое.