Экипаж остановился в конце дороги. Раски повел дядю мимо охраны, прямиком в самую старую часть виллы. За проходящей парой наблюдала многочисленная родня, но никто не сказал ни слова. Даже дети Артоло не смели показаться навстречу. Раски свел дядю по ступеням. Воздух здесь насыщен сернистым дымом, темный, густой и горячий. Двоюродный Прадедушка услышал их приближение. У двоюродного Прадедушки примечательно острый слух. Перед входом в логово Артоло пал на колени. – Прошу тебя о прощении, Прадедедушка. Признаю, я подвел тебя, но я преданно служил семье много лет. Ты знаешь, как трудно бывает с богами, и… Дракон перебил его: – Ты нашел потерянное оружие, Артоло? Те штуки из черного железа? – Нет. Я искал, я вышел на след, но… – Раски? – позвал дракон. – Да, Прадедедушка? – Зайди. Принеси сюда нож. Глава 23 До дня выборов остался месяц. Один месяц до того, как толпы простого люда сойдутся или съедутся к пунктам голосования, к избирательным урнам на всех площадях, в каждой караулке дозора. Грандиозный урожай бюллетеней ознаменует конец этого жгучего лета, и город выберет новый парламент. «И что тогда?» – думает Эладора. Прошло десять дней с того злополучного визита к Карильон. Десять дней в переполненном штабе промышленных либералов, который не менялся со времен ее деда и ничем не походил на изменчивые улицы Нового города. Список имен от Шпата она передала Абсалому Спайку, тот весь изфыркался, когда его прочитал – а через день вернулся и после того проявлял к ней настороженное уважение. Восемь кандидатов из списка уже подписались под участие в выборах; другие пока обдумывали предложение. Келкин, по-видимому, остался доволен, хотя по нему особо не скажешь. Но ведь им еще надо было удержать позиции в Старом городе, и сегодня насущной задачей являлось именно это. Закон и порядок, стабильность и твердость. Парламентская приемная промлибов кишела посетителями, но она настойчиво протолкалась внутрь. Ревнивые взгляды провожали ее на пути во внутренний штаб. Лишь старшим партийным чиновникам разрешалось входить в эту святая святых без вызова и не в составе сопровождения. Эладора занимала – как обычно, враскоряку – уникальное положение. Она не законник, в отличие от половины младшего состава, и не наследница какой-нибудь политической династии, пятьдесят лет участвовавшей в деятельности партии. По крайней мере, соратники об этом не знают. Ей хватило осмотрительности никогда не пользоваться именем Таев. «На Джермасе Тае была маска из золота, – вспомнила она, – и под золотом извивались черви. Холодные склизкие пальцы прикасались к ней, подрагивающие губы читали заклятие, взывали к чудовищным богам». Она пересекла приемную, не сбиваясь с шага, только повторила про себя один из заговоров Рамигос, чтобы отогнать воспоминания о семейной усыпальнице Таев. Прочим невдомек, что ей пришлось пережить в Кризис, невдомек причины, по которым ей оказывают большее доверие, нежели опытным политическим деятелям. Она посвящена в цепочку страшных секретов. Она знает грехи власть имущих, а те знают ее. Еще за дверьми комитета она учуяла запах Крыса – отчетливую вонь сырой грязи и гнилостной плоти с чем-то порезче, с привкусом волшебства. Это означало, что сегодня не простая встреча. Повелитель упырей не станет сползать со своего подземного трона без серьезной необходимости. Охрана пропустила ее в зал с высокими потолками. «В дни старых королей тут проводили пиршества», – припомнилось ей. Тогда парламент был беззубым салоном попоек для придворных. Ныне там, где прежде свисали королевские знамена, взирали портреты суровых министров и священнослужителей. Все кресла за столом уже были заняты верхушкой промышленных либералов. У дальнего торца, поджав ноги, на корточках примостился Крыс – слишком велик для любого кресла. Его рога, как у невиданного оленя, скребли бы потолок, встань он во весь рост. Единственной персоной, пожелавшей сесть рядом, была доктор Рамигос. Ни Крыс, ни Рамигос не промлибы, они даже не политики, но оба тесно вовлечены в планы Келкина на будущее города. Сам факт их пребывания на этой встрече предполагал обсуждение городской безопасности и обороны. Она присела на краю, к стене. Келкин с помощью другого ассистента зачитывал письма. Потом поднял взгляд, обращаясь к собранию: – Начинаем в одиннадцать. В полдень у совета встреча с хайитянским послом, поэтому, если у вас будет что сказать, когда мы начнем, говорите покороче и побыстрее. После этого поднялся гомон обсуждения; складывались кучки по интересам, обсуждались договоренности: кому выступать, у кого заботы самые неотложные, чьи запросы можно сочетать вместе. Она бы сэкономила им время, какой смысл тут рядить, ведь вся партия ждет одного – только бы Келкин обнадежил их, только бы заверил, что своей стальной волей соберет им вожделенные голоса. Им нечего высказать, разве только вкупе пожаловаться на свои страхи. Она полезла в сумочку за блокнотом, а вместо него вытащила хайтский роман, который дал почитать Эревешич. Полистала, сбитая с толку приведенными в начале тома родословными и историческими справками. Половину книги занял пролог. На страницы упала тень. Она подняла взгляд, увидев лицо бледного юноши. На нем дорогой, но слегка неопрятный костюм; губы оттянуты в неприятном подобии улыбки. Она не сразу определила, что это юрист и представитель Крыса. – ТЫ ХОДИЛА ИСКАТЬ Карильон, – произнес юноша, но было ясно, что с ней говорил не он. Особое напряжение мускулов лица, прожилки боли в глазах выдавали, что это Крыс с дальнего конца комнаты управлял его ртом. Слова падали с губ подобно свинцовым болванкам. – ТЫ НАШЛА ЕЕ? – Эладора поглядела через комнату на громадного упыря и встретила взор его желтых глаз. – Что вам за дело до нее? – ЕЕ ТРУДНО НАЙТИ. ХОДИЛИ, ИСКАЛИ РАЗНЫЕ. ДАЖЕ УПЫРИ. А НАШЛИ ЛИШЬ ПУСТЫЕ КОМНАТЫ ДА ДВЕРИ ИЗ КАМНЯ. ОНА УМНА, НАША КАРИ. – Желтые глаза вспыхнули. – ЧТО ТЕБЕ ЗА ДЕЛО ДО НЕЕ? – Она моя родственница, – прошептала Эладора. – Ч-ч-черные Железные Боги сгинули. Она больше н-никому не опасна. Юноша фыркнул, так же как упырь на том конце. – ТАМ, ГДЕ КАРИ – ВСЕГДА ОПАСНО. БЕРЕГИСЬ. – Странно вы говорите о своем друге. – НИКТО ИЗ НАС, – сказал молодой человек, – НЕ ТОТ, КЕМ БЫЛ ПРЕЖДЕ. МЫ ДОЛЖНЫ… СЪЕСТЬ НАШЕ ПРОШЛОЕ И НАБРАТЬСЯ ОТ НЕГО СИЛ, ЛИШЬ ТАК МЫ ВЫЖИВЕМ В ГРЯДУЩЕМ. ОН ТЕБЕ ВЕРИТ. – Крыс вытянул когтистый палец в сторону Келкина. – И ТЫ ДОЛЖНА… НАПОМНИТЬ ЕМУ О ТОМ, ЧТО ДО́ЛЖНО ИСПОЛНИТЬ. – И что же дóлжно исполнить? – НЕЛЬЗЯ ПУСКАТЬ В ГОРОД БОГОВ. НИКАКИХ. – Крыс отстранился. Юноша судорожно задышал, глотая воздух, потом пробубнил извинение и побрел обратно к хозяину. Некоторые, включая Рамигос, с любопытством воззрились на нее. Она отмахнулась, мол, все в порядке. Упырь исполинской рукой приобнял парня за плечи, нахально подмигнул Эладоре, и тогда задвигался ее собственный рот, и слова гласом чудовища полезли из ее глотки: – Я СПАС ТЕБЕ ЖИЗНЬ ПОД МОГИЛЬНЫМ ХОЛМОМ. ПОМНИ ОБ ЭТОМ. Поднялся Келкин и постучал по столу. Зал затих. – Сегодня комитет слушает обращение Хайта, поэтому у меня нет времени на вопросы. Заткнитесь и внемлите. – Он начал речь, очерчивая свой замысел по обеспечению безопасности города от сверхъестественных угроз. Соглашение с упырями, выдача городских покойников в обмен на помощь в обнаружении чародеев и святых, в поддержании порядка на улицах. – Если некий культ хочет открыть в Гвердоне храм, то ему дозволено принимать любых живых поклонников, но никаких неразрешенных святых и чудес, а их мертвые также перейдут городу. – Келкин кашлянул. – Мы сделаем из всех них Хранимых Богов. – Эладора заметила в зрачках Келкина проблеск звериной радости. Его схватка с Хранителями обросла легендами, пусть даже когда-то его рукоположили в священники. «Никаких неразрешенных святых». В том числе и Карильон. Не следует никому, даже Келкину с Рамигос, рассказывать о встрече с кузиной. Придется хранить еще и эту тайну. Интересно, что бы со всем этим сделала Алина. Порой, когда на Эладору накатывала тревога, она вспоминала утешение, которое одним присутствием дарила святая, вспоминала ее праведный, щедро напичканный богохульствами гнев – и милосердие, проявленное к Кари. Думы об Алине привели ее к матери. Замысел Келкина использовать упырей означал, что ему пришлось отвергнуть предложение Мхари Воллер выступить с Хранителями единым фронтом – если только он не продумал все на несколько шагов вперед и не занял умышленно крайнюю позицию для будущих переговоров с Хранителями. Она потеряла нить речи. Келкин перешел к флоту, к алхиморужию. Шуршат одобрительные шепотки. Он кичился новейшими перехватчиками, которые будут охранять побережье Гвердона – и, оглядев зал, Эладора могла догадаться, кто посвящен в секрет божьей бомбы, а кто нет, поскольку одни радостно хлопали, а другие повесили головы при мысли о возможном богоубийстве. Келкин подвел выступление к итогу. – Значит, так. В ближайшие дни нам придется несладко. Ожидайте давления со стороны алхимиков и Хранителей. Ожидайте тяжкой работы, нападок в прессе и размолвок в наших рядах. Фестиваль сыграет на руку нашим противникам, а не нам. Но когда он пройдет и город вернется к обыденности, вот тогда произойдет наш решительный натиск. Слышите меня? Как только подарят последний, мать его, цветочек, вот тогда вы забегаете, как сальники! – Он треснул по столу. Жиденькие хлопки. – А теперь я пойду развлекаться на долбаных слушаниях. Келкин с топотом покинул партийный зал, направляясь наверх, в главный корпус парламента. Большинство прочих промлибов устремились к выходу, спеша вернуться к делам города и кампании. Эладора собиралась уйти с ними, как вдруг ее перехватил адмирал Вермейл. – Боюсь, вас хотят видеть и на следующем заседании, мисс Даттин. На случай, если всплывет какая-нибудь древняя стычка или нерешенный спор между Старым Хайтом и Гвердоном и потребуется заключение историка. Все главные партии располагались на нижнем этаже парламентского здания, и все они выслали своих представителей на встречу с хайитянским послом. Как речные притоки, делегаты стекались в главный коридор, вливаясь в бурлящую давку. Она заметила Перика, скакавшего за главой группы барыжников, – тот на ходу проводил срочное совещание. Увидела и Рамигос, погруженную в беседу с каким-то старохайитянским дипломатом. И тут как тут Синтер, в числе группы церковников. Непривычно видеть его при дневном свете, в официальном качестве. Он – созданье задворок и закоулков, скрытых намеков и угроз. Горгулья, что взгромоздилась на водосток собора и слушает, о чем гудит город. Не дойдя до палаты комитета, он ускользнул куда-то прочь. За столом совещаний были предусмотрены места для хайитянского посла, двух его советников, а также членов комитета. Всем остальным пришлось набиваться по краям. Повсюду неуклюже переминались и перешептывались; почин хайитянцев мог на долгий срок упрочить натянутые ныне отношения Гвердона со своим северным соседом, но в данный момент лишь отвлекал от главной кампании. Секретарь прозвенел в серебряный колокольчик, оповещая о прибытии делегации Хайта. Первым вошел возвышавшийся над остальными посол Ольтик. Он улыбался, но взгляд его метался по комнате, отмечая возможных союзников и противников. Следом ковылял первый секретарь Даэринт, опираясь на руку брата Ольтика – Тереванта. Теперь, рассмотрев их вместе, она уяснила, насколько они похожи и как отличаются. Теревант чисто выбрит, Ольтик бородат. Оба коротко стригут волосы, но у Тереванта они все равно топорщатся в беспорядке. Оба в хайитянской военной форме, только на Ольтике галуны и медали за проведенные походы, а китель Тереванта почти голый. Ольтик вышагивает, рычит, держит голову прямо; Теревант выглядит подавленно и выбирает сиденье как можно дальше от брата. Это заставило ее задуматься о Карильон; у нее с двоюродной сестрой сходные черты лица, внешность Таев – в детстве их принимали за родных. Эладора чего только ни делала, чтобы отличаться от непослушной воспитанницы; если Кари постоянно была в грязи и царапинах после игр в лесу, то Эладора, безукоризненно чистая, оставалась дома и убеждала себя, что идти играть ей не хочется. Оглядев зал, Теревант заметил Эладору, наверно, ее одну он и мог узнать в скоплении настороженных лиц, – и улыбнулся. Перик подозрительно на нее покосился, наверняка заподозрил в подрывной работе на Хайт. Келкин постучал по столу, и зал затих. – Посол, прошу, вам слово. Ольтик встал. Задержал одну руку на поясе, потом рывком убрал за спинку кресла. – Благодарю, господин председатель. Достопочтенные друзья, передаю вам приветствия и благословляю от имени Короны Хайта, неумирающей и навеки верной. Келкин хрюкнул и махнул рукой, давая послу понять, чтоб закруглялся с официозом. Вопиющее проявление неуважения – то ли Келкин старается таким образом пошатнуть уверенность посла, то ли позволил возобладать над собой нетерпению. Эладора неуютно заерзала на сиденье – Келкин обращен к ней спиной, неясно, что написано у него на лице. Ольтик продолжал: – Хайт и Гвердон объединяет общее происхождение. Наши с вами предки пересекли море, приплыв сюда из Варинта, и на протяжении веков мы были единым народом. У нас один общий язык и одна история. – Если я захочу послушать лекцию по истории, посол, то приглашу свою советницу, – кисло проговорил Келкин. – Даттин часами вялит мне уши о канализации эпохи Восстановления. Пожалуйста, дальше. – По комнате пробежали смешки. Эладора вымучила улыбку, не желая своим недовольством доставлять удовольствие Перику. И, кстати, Канализация эпохи Восстановления чертовски важна! Люди воспринимают труды прошлых лет как должное, но город смыли бы нечистоты, когда бы при Восстановлении не взялись за дело так основательно. Единственный, кто был раздосадован смехом более Эладоры, это сам Ольтик. Он стиснул кресло, костяшки кулака побелели. Затем перевел дух и вернулся к речи. Его сильный баритон практически не дрожал. – Как прикажет председатель – но мне необходимо отметить еще одно сходство. У вас есть ваши Хранимые Боги, которые остаются кроткими, несмотря на то что война накатывается на ваш берег. У нас в Хайте только один бог – Смерть, но он тоже не запятнан Божьей войной. Обе страны признают пагубность бесконтрольной божественности и видят, что безумие других земель ведет только к гибели. Хайт не желает участвовать в Божьей войне. Как историк и бывшая преподавательница, Эладора поставила послу за такое изложение «неуд». При верном замечании о том, что Хайт не подпал под занебесное буйство, коим отмечены прочие враждующие стороны, ошибочно заявлять, будто Хайт исповедовал тот же нейтралитет, что и Гвердон. У Хайта провинции и сатрапии раскинуты по всему миру, их требуется оборонять; на заре Божьей войны они воспользовались возникшим хаосом и расширили заморские владения. А теперь отступают, откатываются на рубежи родной территории.