Келкин побарабанил тростью по столику. – О том и речь! Городские боги слабы, так как церковь недокармливает их субстанцией людских душ. Если же она вернется к старому обряду, если будет отдавать им осадок ото всех верующих покойников, то скоро боги осознают свою божественность и заявят о ней! И долго ли придется ждать, пока Гвердон не превратится в Ульбиш или Ишмиру? – Вчера вечером за ужином моя мать демонстрировала свой… духовный дар. Келкин понизил голос, и в нем была нотка нерешительности, лишь раз звучавшая прежде. – Ну ладно. Нужно в этом поплотней разобраться. Я пошлю за тобой, когда понадобишься. А сейчас – берись за работу. – Что я должна ответить ма… леди Воллер? – Пока не отвечай. Если они снова свяжутся с тобой, скажи, что переговорила со мной, и все. Я не знаю, то ли это затевает Воллер с кучкой чокнутых сафидистов, то ли сам патрос ставит спектакль. – Несмотря на жаркий день, он поворошил огонь в камине и уставился в пламя. Даже по опасным, сомнительным улицам Эладоре проще пробираться в одиночку, чем под несносные колкости Абсалома Спайка в его утомительном темпе. Она шла удобным шагом, неспешно углублялась в Мойку. Летняя жара разгоняла тени, и заодно разводила невероятную вонь: стоки, смывы уборных и алхимические отходы смешивались в гадостное ведьмино варево. Улицы почти пусты в послеполуденном зное. Она опять взглянула на список келкинских волонтеров. Одно имя уже попадалось ей при совсем иных обстоятельствах. После Кризиса всех, кто был связан с Карильон и прочими ключевыми фигурами, разыскивали в ходе секретного расследования ловцы святых из городской стражи. Эладора припомнила бесконечную череду имен – знакомых или услышанных впервые. Такие имена, как Шпат, Крыс, Хейнрейл, Роша, Алина, Синтер и остальные, запертые подальше, чтобы о них не думать. Одной из косвенных сообщниц Карильон была упырица по имени Барсетка. У Эладоры была одна идея, такого рода, что воплощать ее не больно хотелось. Идея незваным гостем переминалась на задворках сознания. Попыткам подавить не поддавалась. Эладора пробовала запереть и ее, чтобы больше об этом не думать, но мысль глубоко запустила крючья – ее не сдать в архив прошлой жизни. Нездоровая, противная, грязненькая задумка, ей она вовсе не нравится – но и уйти никуда не уйдет. Эладора выбирала дорогу, руководствуясь морским ветерком и открытыми местами, где не такой дрянной воздух, пока на краю площади Агнца не отыскала дверь со значком промышленных либералов. Дверь не заперта, в прихожей темно и стоит благостная прохлада. По невысокой лестнице она поднялась в общий зал. Возле стен тут свалены разукрашенные декорации, и запачканный занавес опущен над маленькой сценой. Буфет, в это время закрытый. Ряд столиков, в основном голых, хотя кое-где кипами лежали предвыборные плакаты, которым полагалось быть расклеенными по стенам Мойки. Также здесь полагалось собираться шумной толпе волонтеров, но зал пуст, за исключением пары старушек. – Я Эладора Даттин, – представилась она, – я ищу Барсетку. Первая старушка не повела ухом, только нарочито принялась разбирать стопку листовок. Вторая вязальной спицей ткнула на дверь сбоку от сцены. – Спасибо. За дверью ряд гримерных. Все, кроме одной, открыты. Эладора постучала. – Прошу, входите, – проговорил голос, одновременно напевный и гортанный, словно зов потерявшегося ребенка из глубокого подземелья. Таких чудных упырей, как Барсетка, Эладора еще не встречала; лицо скрыто вуалью, когти тщательно подстрижены, и платье без единого пятнышка, хотя упыри если и утруждаются прикрыться, то носят рвань и могильные саваны. – Я Эл… – начала Эладора, но Барсетка перебила: – Эладора Даттин! Привет! Я видела, как вы утром говорили с владыкой Крысом. Из-под зала суда мне все было слышно. Знаменательный сегодня день. Конечно, куда им супротив господина Келкина, но здорово все-таки добиться своего, как положено по закону… ой, где мои манеры? Предложить вам чего-нибудь перекусить? – Умм, нет, благодарю, – сказала Эладора. Всем известно: упыри едят падаль, предпочтительно трупы, богатые осадком души, то есть остаточной духовной энергией. – У меня еда с поверхности! – похвасталась Барсетка, доставая жестяную банку с печеньем. Эладора воздержалась. Желудок до сих пор бурлил от запахов снаружи – и от этой перенасыщенной духами комнаты. – Чем я могу вам послужить, мисс? – спросила упырица. – Господин Келкин попросил меня провести кампанию в Новом городе. Я начала работать с Абсаломом Спайком, но, кажется, мы с ним друг другу не подходим. А вас рекомендовал господин Келкин. – На самом деле она понятия не имела, кто подготовил этот список помощников для работы в округах Нового города, но польщенная Барсетка всплеснула руками и подбоченилась. – Мне бы хотелось, чтобы вы сопроводили меня по участкам, где вы проводите агитацию. – Ой, с удовольствием. – Барсетка повела Эладору через зал обратно на улицу. – Заглянем в пару мест здесь, на Мойке, а потом отправимся до Нового города. Перед напором упырицы было не устоять. По пути Барсетка то и дело отставала, чтобы налепить плакат или содрать вывеску «города вперед», а потом вприпрыжку нагоняла Эладору, или обгоняла, чтобы обращать встречных прохожих, выкрикивая, что голос, отданный за промлибов, – это голос за будущее Гвердона. Процветание продлится впредь, а все нелады исправятся. В университете, у одной из Эладориных подруг – состоятельной девушки по имени Люсиль – был щенок, и Барсетка напоминала эту восторженную собачку. Щенок пропал через пару недель после того, как Эладора переехала в дом профессора Онгента на улице Желаний. Вспомнив об этом, она отметила, что Мирен недолюбливал эту собаку. Животное всегда огрызалось и рычало на него. Вспомнив об этом теперь, она легко объяснила исчезновение щенка. Она заставила себя сосредоточиться на непрерывном щебете Барсетки. Байки упырицы о народе Нового города примерно соответствовали изысканиям самой Эладоры. Около половины жителей – уроженцы Гвердона и пригородных краев, а остальные спаслись от Божьей войны, отыскав знаменитый нейтральный город без богов. Эладору интересовали вторые. Необходимо выяснить, как проголосуют новоприбывшие. Когда она объяснила это Барсетке, упырица увлеченно кивнула. – Ой! Да вам же надо поговорить с Аликом. Он из новых. Он поможет. Сюда! Барсетка привела ее к большому полузаброшенному зданию на нижней Мойке. В ближайшей церкви звонили колокола Святого Шторма. Тон благовеста не тот, что раньше; после Кризиса колокола заменили. Барсетка прошмыгнула за дверь, Эладора осталась бродить вокруг высаженного во дворе огородика. На нее глазели с верхних этажей. Она улыбнулась, но стоило присмотреться к людям попристальнее, как их лица исчезли. Женщина зрелого возраста показалась из двери – не той, куда прошла Барсетка. Вроде бы в накидке жрицы Хранителей, но без церемониальных ключей. Одна кисть у нее чудовищно искривлена, выгнута наподобие драконьего когтя. – Я Джалех, – сказала она, – а это мой дом. Вы не похожи на ищущую укрытия. – Женщина вгляделась в Эладору и беззвучно зашептала молитву – и Эладора почувствовала, как ее коснулось дуновение духовных сил. Похоже на колдовское взывание. – Быть может, я и ошиблась, – произнесла женщина. – Видимо, в прошлом вы служили богам инструментом. – Я только жду Барсетку, – сказала Эладора. Под испытующим взглядом Джалех ей стало не по себе. Неприятно, что даже от короткого общения с матерью остался различимый след, который и Крыс, и эта священница моментально почуяли. Немолодая женщина отмахнулась своим когтем. – Богам ведомы те из нас, кто ступал на ту сторону. Те, кто хотя бы недолго оказывался за гранью, меняются навсегда. Если побывать в том месте… то потом легче туда вернуться, даже совершенно другой дорогой. – Джалех, глядя на Эладору, поцокала языком. – Есть ли у вас проводник, дитя? Тщательно ли вы подготовились? Лучше сознательно выбрать свой путь и уверенно идти по нему, чем брести наобум. – Я н-н-не знаю, о чем вы говорите. – Это не совсем искренне – кое-какие слова Джалех несли смысл. Святые используются богами как инструменты в материальном мире – точки согласованности, так однажды назвал их профессор Онгент. Когда божество создаст или обнаружит точку связи между мирами, то другой бог, по идее, тоже сможет ею воспользоваться. Эладора сообразила, что, наверно, сама является тому доказательством – в прерванном обряде под Могильным холмом дед соорудил из нее канал для Черных Железных Богов, при этом у нее получилось призвать Хранимых. Она твердо решила заняться этой темой. Переговорить с Рамигос, заполнить мозг фактами, железной определенностью – и не оставить места, где мог бы угнездиться страх. Джалех снова изучающе уставилась на Эладору и забормотала молитву. Потом вздохнула, покачала головой и сказала: – Как найду Алика, сразу его пришлю, – и убралась в свое ветхое пристанище. Эладора опять осталась одна, ей было неуютно. Ребенком Эладора подхватила лихорадку и едва не умерла; мать сутки напролет сидела у ее постели, ухаживала и следила, при этом практически не замечая саму дочь. Смотрела с безжалостной решимостью, словно Эладора была лишь равниной, на которой материнская воля сошлась в бою с лихорадкой. Что-то от той стали имелось также и во взгляде Джалех. Спустя короткий срок Барсетка прискакала обратно, ведя за собой непримечательного мужчину. Самый обычный, средних лет, он нес скатанные в рулон плакаты и ведерко клейстера. Загар подсказывал, что мужчина провел много времени в землях солнечнее Гвердона. Зато голос у него мягкий, на удивление приятный, со смешливой ноткой – ей это показалось очаровательным. Сунув плакаты под мышку, он обменялся с ней рукопожатием. – Это Алик, – сказала Барсетка. – Он вызвался нам помочь, а сам, не прошло и месяца, как прибыл из Севераста, и я подумала – он как раз тот, кто вам нужен. Алик, Эладора Даттин – одна из ближайших советниц господина Келкина, а еще она ученая, и высокородная дама, и… – Я всего лишь хочу узнать о видах Нового города на будущее, – пресекла ее Эладора. Он ухмыльнулся: – Я здесь давно не бывал. До сих пор не выучил улицы. Но готов предоставить вам свой свежий взгляд. – Спасибо. – Минутку, – проронил он, затем повысил голос: – Эмлин! – Бледный мальчишка, худой как швабра, появился из тени дома. Почему-то он напомнил Эладоре о Мирене. Алик по-отцовски положил мальчику ладонь на плечо. – Я сейчас займусь делами, хорошо? Есть важная работа. Сумеешь сам пока тут о себе позаботиться? Мальчишка кивнул. – И тетя Анна будет ждать тебя вечером к ужину. Если я еще не вернусь, найдешь к ней дорогу? – Найду. – Да прольет Нищий Праведник свет на твою тропу. – Алик дал сыну несколько медяков и отправил домой. С дурацкой улыбкой на лице смотрел, как убегает мальчишка. От дома Джалех Эладора повела их троицу вдоль порта к черте Нового города. – Давайте начнем с улицы Семи Раковин, – попросила она Барсетку. – Это скверная часть Нового города. Наши ребята ходили туда вербовать, и на них напали, – предупредила упырица, но препираться не стала. Она изменила повадку: припала ниже к земле, порой ускоряясь на четвереньках. Сняла перчатки и расправила лапы с острыми когтями. Она перескакивала из тени в тень, рыча на каждого, кто обращал лишнее внимание на пару идущих позади людей. Со своей стороны Эладора проверила пистолетик, спрятанный в сумочке. Он позвякивал об обломок меча, который дал Синтер. – Вы приплыли из Севераста как беженец? – спросила она Алика. – Не сразу. Сперва я ездил в Маттаур. Повезло – раньше я торговал и уже знал кое-кого в Гвердоне. Я сумел договориться о провозе. – Вздохнул. – Другим повезло меньше. Тысячи остались брошены. Выжившие в Северасте бросались в воду за каждым кораблем, умоляли увезти их от Божьей войны. – Барсетка сказала, вы сами вызвались помогать. Что привлекло вас в промышленных либералах? Алик на миг призадумался, взвешивая слова. – Вы что-нибудь знаете про раскол? – Он положил начало войны между Северастом и Ишмирой, верно? – Она читала известия о нем, но это мало что значило. Любые новости о Божьей войне воспринимались как бред безумца. – Вроде того. Обе страны поклонялись тем же самым богам – Царице Львов, Облачной Роженице, Благословенному Болу. Но их в Ишмире глубоко затянуло войной, а мы проходились только по краешку. Непричастными не были, но, в общем-то, и не воевали. – Они стали подниматься в Новый город по одной из многих витых лестниц. Шесть месяцев назад тут были причалы алхимиков, и суда со всего света приходили сюда закупать устрашающее оружие. Ныне останки тех доков под полусотней футов наколдованного камня, и алхимикам приходится отгружать товар в обычному порту возле людной Мойки. Через каждые пять минут Алик останавливался и клеил предвыборный плакат на любой незанятый участок стены. Дюжина Келкинов взирала сверху вниз на Эладору. За работой Алик разговаривал: – А потом боги сошли с ума. Не все разом. Вы наверняка слышали рассказы о чудесах на востоке, о новых святых и уродливых чудищах. Старый уклад начинал рушиться – но трудно сказать, что именно было нарождавшимся безумием, а что чехардой обычных событий. По-моему, боги – наши боги, в Северасте – первыми увидали, что надвигается. И Раскол был их попыткой себя уберечь. Они попробовали разломиться надвое, отделиться, а не оставаться частью зараженного целого. Некоторые из них не сумели. У других получилось. Какое-то время у нас были две Царицы Львов. Но та, что из Ишмиры, оказалась сильней – и не знала пощады. – Профессор… Он… Один профессор из университета однажды сравнил богов с горящим лесом, а души людей – с деревьями. Выходит, Раскол был вроде пожарной прогалины? – Ей нравился этот разговор. Отчасти потому, что она никогда не удалялась от Гвердона и сама не сталкивалась с Божьей войной, но в основном из-за восхитительной ереси, которую они оба высказывали. Говорить о богах как о квазиприродных силах или феноменах, которыми можно манипулировать, еще столетие назад грозило темницей и смертью на костре – а во многих, менее терпимых, краях, чем Гвердон, запрещено до сих пор. Даже величайшие тайны можно разгадать, классифицировать, одомашнить… А еще этот разговор очень, очень бы разозлил Эладорину матушку, что добавляло пикантности. Алик кивнул: – Похоже на то. Но прогалина оказалась не расчищена. Выражаясь вашими словами, над Северастом по-прежнему веяли искры. Противоборство началось на небесах, а потом захватило и царство смертных. И город сгорел. – Его руки работали быстро и точно. Он разгладил плакат, отступил и полюбовался на проделанный труд.