– Вас назначили мне в помощники. Куда это вы направились? – На выход. – Лемюэль вывернулся. – У меня встреча со связными. Я должен идти один. – Хорошо. – Теревант указал на документы Ванта. – С чего тогда мне начать? – С обучения в Бюро, десять, сука, лет назад, – пробормотал Лемюэль. – Я не знаю. Вант со мной никогда не общался. Я не входил в его небольшой клуб. – Позади в кабинете пробили часы, и Лемюэль поморщился. – Опаздываю. – Он выбежал в коридор. Йорас издал звук, приблизительно похожий на прочистку горла, будь у него горло. – Есть что сказать, Йорас? – Лемюэль – неприятное и вульгарное существо. Я бы не полагался на него, сэр. Теревант вошел в кабинет. Страницы неразборчивых записей, карты, графики замусорили весь стол. Под ними толстые папки печатной документации. На одном из ворохов балансировали тарелка и стакан с вином. – Что он подразумевал под клубом Ванта? – Третий секретарь и много других постоянных служащих несколько лет проработали под первым секретарем. Они коренные хайитяне. Лемуэль, хоть и работает на хайт, сам не… – Йорас покачал головой. – Он обычный смертный, сэр. Не знаю, что полезного отыскала в нем леди Эревешич. – Ясно, – произнес Теревант. Он взял тарелку, стакан и поставил их на боковой столик. – Ладно, можешь идти. – Я постою на страже, сэр. На всякий случай. Йорас закрыл дверь, Теревант остался в комнате в одиночестве. Беспорядок – а также бокал с вином – напомнили Тереванту о собственном жилье в Паравосе, и мысль об этом приободрила его. «С Ольтиком», – сложилась мысль, – поутру будет попроще. Через несколько дней Лис привезет меч, и все снова станет хорошо». Он немного поработал, поразбирал документы. Искал упоминания о божьих бомбах и намеки, куда мог подеваться Вант, но что-то постоянно его отвлекало. Наверно, городской шум. В Старом Хайте тихо, как в склепе, а до этого он привык к молчанию особняка Эревешичей, ночному беззвучию – дома лишь отец кашлял в соседних покоях да совы ухали в восточной башне. А Гвердон не спит вообще. Под землей рокочут поезда; тут крики и песни из трактиров, там стук повозок по мостовой. Он подошел к окошку, уставился на ночной город. С этой высоты можно осмотреться. Из-за темного контура Замкового холма отчасти выглядывал таинственный Новый город, его постройки светились собственным светом. Чужеродный городской ландшафт, словно в Гвердон врезалась фарфоровая луна. Отчеты о Новом городе занимали половину записей Ванта – секретарь составлял схемы местности, налаживал сети осведомителей, вынюхивал секреты. Говорят, в Новом городе опасно – может, там Вант и пропал. В его сводках упоминалось о перемещении улиц, о подворотнях, смыкавшихся как огромные челюсти. Но нет, дело не в отдаленном городе. Настораживало что-то рядом, поблизости. Взгляд привлекла противоположная сторона улицы – истуканы на крыше ишмирского посольства. Скульптуры, образы из его кошмаров. Благословенный Бол и Облачная Роженица. Верховный Умур – под луной сверкают бычьи рога. И с ними подобралась перед прыжком дикая Царица Львов. Несущая распрю. Если она принесет в Хайт божью распрю… Долгие, закаленные за века судьбы древних Домов, вечного Бюро, божественной Короны, могут оказаться растоптаны в прах. Хайитянскую Империю в ее последней схватке повергнут буря, огонь и свирепость дикарских божеств. Бывало, он представлял себе, как они с Ольтиком и Лис встают плечом к плечу против богов. А иногда, в уединенных грезах – они с Лис вдвоем, и родовой меч сжимает его рука. Глава 13 Еще до сошествия чудес на сестру Эладора знала, что этот город – живой. Гвердон волочился от эпохи к эпохе, зализывал шрамы, сжевывал струпья, выживал как мог. Эладора стояла в толпе, собравшейся у Палаты Закона, вместе с газетчиками и кликушами, с гонцами, которые помчатся на площадь Мужества к дельцам и спекулянтам, как только объявят вердикт. Толпа напирала, добавляя к противной утренней жаре еще и давку. Кто-то оттолкнул ее, бок пронзила боль – полученные в Кризис раны полностью не излечились. Она поддалась толпе, и ее оттеснили от Палаты. Чтобы спокойно переждать, она забралась на какое-то крыльцо. Сверху нависал закопченный козырек – наследие от сальников, до наступления перемен здесь был их сторожевой пост. В поисках жареного среди скопления шастал журналист с блокнотом в руке. Выискивал доступную мишень, такую, как она. Эладора вжалась в проем, избегая внимания. Ей не хватает словесной легкости парировать вопросы, на ней проклятие честного исследователя. Если спросят о данном судебном слушании, она выложит как на духу. По закону у любого, кому в Гвердоне принадлежит «дом или домовина», есть право голоса. Всеобщее голосование было одним из завоеваний Келкина; в предыдущие правления избирательное право определялось посещаемостью церквей Хранителей. Но закон писали не для чудотворного архитектурного извержения, и возможно, что юридически Новый город не считается Гвердоном. Если судьи решат против Келкина, то промышленные либералы проиграют выборы. Кто-то более опытный в обхождении с прессой, такой как Абвер, сумел бы и пошуметь, и поизворачиваться, но не Эладора. К счастью, журналист засек в толпе Перика, а Перик только и рад отвешивать комментарии. Он даже раскраснелся, стараясь перекричать гул толпы, и Эладора услыхала обрывки его ответов. Говорил он о безопасности, о том, что барыжников следует поддержать по необходимости – ради защиты Гвердона. Подчеркивая свои суждения, он указывал на полуразрушенную Палату Закона. Гвердонский верховный суд соседствовал в Палате с городскими архивами, пока колокольную башню не уничтожили взрывом бомбы, и тогда архивы сгорели. Эладора знала, что взрыв устроили подручные гильдии алхимиков, покровителя этих самых барыжников. Знала и то, что колокольня Палаты Закона некогда стала тюрьмой для дремлющего Черного Железного Бога, и алхимики замыслили перековать чудовищное божество в божью бомбу. Она знала столько, что не смела открывать рта. Перик, не посвященный в тайное знание – да и любое знание вообще, – как ручей бурлил полуправдой и лозунгами. Некоторые части Палаты пожарным удалось спасти, и город уже приноровился к ее новому виду. Теперь остатки архивов распространились в соседние здания – в клетушки адвокатских приемных и норы письмоводителей. Спасенные записи слушаний и вердикты сваливали шаткими кипами в каждом доступном углу. Сам суд размещался на дальнем от взрыва конце четырехугольника Палаты и уцелел, но покои Справедливости и Милосердия уничтожены напрочь. Судьи перенесли свое «святилище» на ближайший постоялый двор, и Эладора подозревала, что эта временная переделка отныне продолжит существовать в веках. Не сказать, что с особенными удобствами для заседателей, но суд работал, и город продолжал жить. Это ее обнадеживало. Как бы ни вышло сегодня, город продерется через перепутье. Келкин вмешается и отыщет прямую дорогу. Двери суда отворились. Толпа насела вперед, потом подалась назад – стражники осадили народ. В давке Перика разлучили с журналистом. Напоследок он прокричал еще одно заявление, размахивая руками, как утопающий в море тел. Справедливость и Милосердие, потея под церемониальными масками, прошагали по газону дворика по направлению к своей гостинице. Позади них зал слушаний изливал поток законников, жалобщиков, писцов и зевак. Палата Закона была набита до отказа. Келкина пока не видно, но он обязан быть в центре потока. Народ по бокам расступился – в ее сторону ковыляло страшное чудовище, источая могильный смрад. Если оно бы не горбилось, то рогатая голова с лошадиной мордой возвышалась бы над Эладорой на восемь футов. Царь Упырей, Великий Крыс Гвердонский. Рядом поспешал его оратор и писарь – молодой человек с ворохом бумаг. Желтые глаза остановились на Эладоре. Сознание упыря скользнуло по ее разуму – и было это, словно кто-то прошелся по ее могиле. Крыс остановился, и толпа, лившаяся из зала, потекла вокруг него, как река обтекает валун. Писарь размял горло с видом, будто вот-вот готов отрубиться, но тут же заговорил. Старейшим упырям неприятно говорить по-человечьи, но они способны заставить других произносить слова вместо них. Она припомнила, как это кошмарно, и забеспокоилась, хватит ли строгой умственной закалки Рамигос, чтобы отгородиться от приказов Крыса. Упырь, однако, вежливо ограничился специально предназначенным оратором: – МИСС ДАТТИН. ДОБРЫЙ ДЕНЬ. Крысу она обязана жизнью; упырь вынес ее из гробницы. Город обязан упырям многим; шли слухи о неведомой подуличной войне между упырями и ползущими. «Вот настоящая родня Джермаса Тая, – подумалось Эладоре, – поклоняющиеся чертям колдуны-черви, а не она». – Владыка Крыс. – Эладора склонила голову. Надеялась, не заметит, как она утыкается носом в платочек, хотя и знала, что ему все равно. – Вижу, сегодня в суде вы торжествовали. – КЕЛКИН ВЫИГРАЛ. АКТ О РЕФОРМАХ УСТОЯЛ. НОВЫЙ ГОРОД БУДЕТ ГОЛОСОВАТЬ. – Так же, как и город подземный, – отметила она. Крыс пожал плечами, и с его боков, напоминающих горные склоны, каскадом сошли хлопья плесени. – Я ПОДДЕРЖУ КЕЛКИНА, ЕСЛИ ОН МЕНЯ ПОСЛУШАЕТСЯ, А МОЙ НАРОД БУДЕТ СЫТ. – При этом он оскалил зубы, острые и охристые, с палец Эладоры длиной. Вдруг он резко понюхал воздух у ее лица, попробовал на вкус ее дыхание. Желтые глаза сощурились, и душу опять проняло поступью по могиле, в этот раз сильнее – корку ее рассудка роют, буравят когтями. Она отодвинулась назад, нащупывая свои зачатки волшебных умений, чтобы возвести ментальный барьер, как учила Рамигос. Но чувствовала, что старейшему упырю пройти сквозь него – раз плюнуть. Однако он остановился и наклонил чудовищную голову набок. – ОТ ТЕБЯ ПАХНЕТ ЗАНЕБЕСЬЕМ. – Старейший упырь сам вроде некротического полубога; в Кризис он сумел выследить Карильон и попытался ее убить и тем самым нарушить связь с Черными Железными Богами. Эладора уже паниковала – чего он в ней унюхал? В гробнице, под заклятием Джермаса она была своего рода запасной святой взамен Карильон, и после ей снились кошмары о том, как упырь проползает в окно, как эти когти вскрывают ей глотку, а зубы рвут ее мертвую плоть. Наконец до нее дошло, что он наверняка уловил остаточные веяния от общения с матерью. Мысль о том, как мать пожирает огромный монстр из земных недр, для Эладоры тоже не в новинку. Но это подлая мысль, и она отогнала ее. – Я ищу господина Келкина. Где он? Упырь засмеялся, и толпа опять расступилась: неожиданно каждый, кто находился с одного бока от Эладоры, сделал шаг в направлении Замкового холма, а кто стоял с другого бока – шаг вниз, к Новому городу. Старейшина раздвинул всех психической силой, расчищая прямой путь от Эладоры до Келкина. На мгновение толпа затихла, только смешок упыря прерывал тишину. Зардевшись, Эладора рванула по раскрытой перед ней дорожке. Келкин с изумлением смотрел, как помощница спешит к нему, потом заметил упыря и посуровел. – Идиотская тупость! – зашелся он, и она понадеялась, что Келкин так выругал Крыса, а не ее. О норове старого политика слагали легенды. Он придвинулся к ней и грубо ухватил за руку. – К «Вулкану», – гаркнул он, словно она – извозчик. До площади Мужества всего один короткий переход, но когда они прибыли в кофейню, старик дышал загнанно. Среди юного состава промышленных либералов здоровье Келкина было предметом вечных пересудов. Обычно его энергичность не имела границ, но хоть он и рычал сердитые приказания попутным порученцем, стоило пересечь площадь, как начальник обмяк и поморщился, и тяжело усаживался в кресло, когда они прошли в его дальнюю комнату. – Единогласно, – прокряхтел он. – И полпенни на взятки тратить не пришлось. Вот что значит подкованные стряпчие. Так какого дьявола тебе надо? Какого ляда я распинался, будто каждый оборванец из Нового города проголосует, раз ты не там и не уговариваешь их проголосовать за МЕНЯ? – Я… тут такое… то есть мы… – В завихрении мыслей Эладоры слова натыкались одно на другое. – Ба? Дело в Спайке? Он тоже на тебя жаловался. Если не сработаетесь, поставлю тебе в пару другого. Вот. – Он стащил листок с перегруженного стола, оценил, передал ей. Список, несколько имен подчеркнуты. – Вот эти работают по Новому городу. Переговори с ними, может, они тебе подойдут. И давай за дело. – Я не насчет Нового города. Я насчет ма… насчет церкви. – Хранители. Так, и что? – Теперь Келкин полностью сосредоточил на ней внимание. – Я, э-э, встретилась за ужином с матерью. Мхари Воллер там тоже была. – При упоминании ее имени у Келкина дрогнуло веко, но он не прерывал Эладору. – И был… не уверена, знаете вы его или нет… – Синтер, – отрубил он. – А теперь давай, поживее. – Воллер намекала… вообще-то больше, чем намекала, будто воссоединяется с партией Хранителей. Они объединяются в коалицию, готовят п-пакт. Они даже говорили о вас, о вашем возвращении в святое лоно. – А в обмен – изгнание всех чужих верований. – Похоже на то. Они хотят с вами встретиться. Келкин фыркнул. – Благословил ли их патрос? – спросил он. Эладора пожала плечами: – Не знаю. Я спросила у Синтера, но… – А, без разницы, что там Синтер тебе наплел. Такого вероломного, как он, даже я не встречал. Этому подонку впору принимать ставки на скачках, а не служить священником. Сейчас, когда Келкин указал на это, Эладора заметила сходство. Синтер – распорядитель у стойла охромевших богов и взнузданных святых. «Он пытался заведовать и мной», – сказала тогда ей Алина. – По смежному вопросу – что ты об этом думаешь? – Келкин дал ей другой документ. Пергамент замечательной выделки лучился внутренним светом, украшен узорчатыми письменами и тяжел от восковых печатей. Из рук самого патроса. Эладора развернула его. Это было уведомление о том, что Хранители закрывают трупные шахты под своими церквями. Веками город соблюдал тайный договор между Хранителями и падальщиками-упырями. Хранители отдавали упырям большинство умерших, а в обмен упыри надзирали за подземной темницей, где содержались чудовищные прислужники Черных Железных Богов. Наступил Кризис, те прислужники вышли на волю и были уничтожены Помойным Чудом. Отныне в договоре нет надобности, но суть соглашения далеко не только в выплатах упырям. – Что… что они будут делать с покойниками, если не отдавать упырям? – спросила она.