– Это сложный вопрос? И присядь, пожалуйста, – Ной потер уголок глаза. – Я не знаю, куда направлять взгляд при разговоре с тобой. Помоги мне с этим, чтобы я не промахивался. Я опустилась на диван. Собеседование, часть вторая. Пульс слегка участился. Ясное дело, этот разговор будет существенно отличаться от предыдущего. – Ты хочешь знать мою внешность? – Думаю, это справедливо при наших обстоятельствах? – Полагаю, что да. Услышав в моем голосе мягкость, Ной решил не давить на меня. – Если тебе самой трудно себя описать, давай я помогу. Цвет волос? – Эм… каштановый. – Каштановый, – Ной почесал подбородок. – Господи, и это я слепец. Темный? Светлый? Какой он на солнце? Отдает в красное или в золото? Или это просто дурацкий скучный коричневый цвет? – Светло-каштановый. Особенно на солнце. – С легкой рыжиной, значит. Волосы длинные? Короткие? – До плеч. Обычно я их закалываю, так как они густые и непослушные. – Очаровательно. Глаза? Я сложила руки на груди. – Синие. – Просто синие? – Просто синие, хотя это и грубо с твоей стороны. Ной вздохнул и провел рукой по своим темным волосам. – Я помню краски и цвета. Множество. Все их комбинации, оттенки и полутона. Когда ты говоришь «синий», я не представляю, какой именно оттенок ты имеешь в виду. – Синий с легким серым оттенком. – Аллилуйя! Кожа? – Да, кожа у меня есть, – тихо рассмеялась я. Ной поморщился. – Вопрос был смешным. У него дернулся уголок губ, но он ничего не сказал. – У меня светлая кожа с горсткой веснушек. Я могла бы загореть, будь у меня на то время. Но его нет, и я уж молчу о том, что Нью-Йорк не славится пляжами с белым песком. – Это точно. На лице Ноя появилось отсутствующее выражение. Видимо, он вспомнил настоящие пляжи с белым песком, на которых бывал в своей «другой жизни». Я мысленно подметила, что лучше бы мне следить за своим языком. Но потом Ной открыл рот, и любое сочувствие к нему тут же улетело в окно. – Рост, вес, сложение? Мне кажется, ты не полная, но маленького роста. Ты мелкая? Я снова сложила руки в защитном жесте. – Мое сложение к делу не относится, и спрашивать о нем крайне нетактично. Ной резко рассмеялся. – Ой, не обольщайся. Судя по всему, у меня пострадала не только черепушка, но и член, поэтому не бойся, что я буду к тебе приставать. Я распрямила плечи. – Мой рост сто шестьдесят сантиметров, и это все, что тебе нужно знать. И не заводи со мной разговоров о членах – пострадавших или нет. Я теперь твой наемный работник, и это считается сексуальным домогательством. Он смутился, чем поразил меня. – Как скажешь. Последовало молчание. Ной, похоже, чего-то ждал. У меня появилось чувство, что, несмотря на вечно хмурое выражение лица, он получал удовольствие от нашей беседы. Что ж, от меня не убудет, если я сама с ним заговорю. И потом, пора начинать отрабатывать зарплату. – Так ты читал «Таинственный сад»? – Что? – Ты упомянул девочку, навещавшую больного мальчика. Ты ведь имел в виду «Таинственный сад»? Ной пожал плечами. – Я давно читал эту книгу. – Ты всегда любил читать? – Да. Тебя это удивляет? – Немного. – Почему? Потому что я был тупым спортсменом, любившим бросаться со скал? – Возможно, – призналась я и отметила про себя, что предвзятое мнение у меня сложилось еще и из-за его привлекательной внешности. Никогда бы не подумала, что такой красавец будет читать книги, тем более классику. От стыда у меня запылали щеки. – Если не читать много, заниматься писаниной вряд ли получится, а я писал статьи и делал фотографии. Для журнала, – на его лице промелькнула боль. – Какого хрена я распустил язык? Проехали. Разговор окончен. Можешь идти. И не забудь свою чертову скрипку. – Не забуду, – меня охватил странный приступ разочарования. Я взяла футляр со скрипкой и поднялась. – Для чего Люсьен просил тебя ее принести? – Не знаю. Может, подумал, что ты захочешь послушать, как я играю. Он сказал, что, возможно, ты не услышишь мою игру наверху, хотя я буду практиковаться каждый день. – Возможно, не услышу? – рыкнул Ной. – Я все слышу. Ты будешь заниматься каждый день? Хорошо играешь? Или мне будет казаться, будто кого-то режут или тянут кота за хвост? – Я играю с пяти лет, – возвела я глаза к потолку, – и в прошлом году закончила Джульярд. Плохой мою игру точно не назовешь. – А для чего практикуешься? Для прослушиваний в какой-нибудь крутой оркестр? В таком случае работа здесь лишена всякого смысла, не находишь? – Нет, нет, я не хожу на прослушивания. Я не… Мне нужно практиковаться, чтобы не потерять навык. Ной сузил глаза, направленные влево от меня. – Что ж, давай. – Что давать? – обомлела я. – Сыграй что-нибудь. – Оу. Я сейчас почти не играю перед людьми. Он склонил голову набок. – Ты выкинула сорок тысяч в год на обучение в школе, где тебя учили выступать перед людьми, чтобы не делать этого? – Я выступаю в редких случаях. – Сейчас как раз такой. Давай послушаем тебя. – Ты серьезно? – Я ведь сам об этом попросил? – Скорее потребовал. Ладно, – я снова села. – Что хочешь услышать? – Удиви меня. Я открыла футляр, достала скрипку и приложила к подбородку. В голове пронеслась сотня музыкальных произведений. Я коснулась смычком струн, решив сыграть двадцать четвертый каприс Паганини. Это невероятно сложное произведение, и, хотя красоваться не в моем стиле, мне хотелось стереть с лица Ноя сомнения и самодовольство. Однако ни с того ни с сего из моей скрипки полилось адажио Моцарта к концерту № 5.