Сева тогда затаил жуткую обиду, потому что работы его было хороши, во всяком случае, не так плохи, чтобы небрежно сунуть их обратно в конверт и ограничиться нотацией. Некоторые снимки хвалил даже Илья Владимирович, один из тех мастеров, у которых действительно стоило поучиться даже такому самородку, как Грищенко. Правда, учил он их, если честно признаться, кое-как, спустя рукава, но Сева сумел кое-что от него перенять. Вот только составить ему протекцию старый фотограф не захотел, пренебрегая мудрой мыслью о том, что талантам надо помогать, бездарности пробьются сами. Он ответил другой цитатой, от которой шестнадцатилетний Севка покраснел, тут же разозлившись на себя за эту неуместную стыдливость: «Талант — как страсть. Трудно скрыть, еще труднее симулировать». — Кажется, это сказал Довлатов, — задумчиво произнес Илья Владимирович. — Ну да, Довлатов. Человек, которому никто никогда не помогал, только гнали и гноили. А он все равно стал большим писателем. Иди, Сева, работай. Расцветет твой талант — не спрячешь, все увидят. Так Сева остался поднимать свой талант в одиночестве. Но сейчас-то он был уже не мальчик и знал, что работы его — на крепком профессиональном уровне. Знал и то, что для успеха таланта мало, даже если он заметен всем. Публика — бараны, они ничего не понимают и почитают красивым то, что им преподносится как красивое. А чтобы попасть в обойму красивого, модного, крутого и востребованного, нужен либо блат, либо невероятная удача. И опять же техника, аппаратура, деньги… До сих пор он предпочитал пахать — снимать, искать новые формы, вместо того чтобы околачиваться по редакциям и ловить удачу за хвост. Но сейчас она казалась совсем близкой и достижимой. Того человека, который советовал ему когда-то учиться, учиться и учиться, в редакции уже не было — в таких местах народ вообще сменяется быстро. Должность с громким названием «бильдредактор» (по-простому говоря, ответственный за иллюстрации и оформление) занимал человек по имени Алексей Мозров. Ничего о нем Сева не знал, фамилию его нашел в выходных данных и был готов к самому худшему, одним словом — к бою. Тем более что разговор предстоял, прямо скажем, нестандартный. Ему пришлось долго ждать, сидя перед заваленным бумагами и фотографиями столом, пока господин бильдредактор изволит добраться до своего рабочего места. Судя по неуверенным ответам сотрудников, Мозров уже пришел, но потерялся где-то в пампасах чужих кабинетов. Из закутка, отгороженного стеклянными стенами, Сева Грищенко наблюдал жизнь редакции крупного иллюстрированного журнала. Она казалась враждебной и притягательной; его раздражали слишком громкие и бесцеремонные голоса, слишком развязные девицы, слишком вальяжные мужики. Мимо несколько раз прошел известный на всю страну журналист, одетый, несмотря на зиму, в футболку с олимпийским Мишкой на груди. Толстому кумиру публики и в таком пляжном наряде было жарко, и он обмахивался бумагами, которые держал в руках. Наконец прибежал Мозров, щуплый, суетливый, одной рукой прижимая к уху трубку, а другую пытаясь выпростать из рукава пальто. Кивнул Севе, бросил какие-то листки на стол, освободился наконец от пальто, которое скинул на спинку стула, хотя рядом была вешалка. Крикнул в телефон: «Да-да-да, какой может быть разговор, но только не сейчас», сел, обхватил ладонями голову, пробежал глазами листки, что-то побурчал, что-то начеркал карандашом, который выудил из бумажной горы на столе. Сева терпеливо ждал. — Прошу прощения, сегодня какой-то сумасшедший дом, — пробормотал бильдредактор. — Впрочем, не только сегодня. Он наконец поднял глаза: — Вы ко мне? Слушаю вас. Только, если можно, коротко. — У вас есть сотрудник Потапов, — осторожно начал Сева. Краткость вовсе не входила в его планы. Мозров дернулся, как будто его ударили током. — Есть! Вернее, был! Черт его знает этого Потапова! Я звоню ему третий день и не знаю, где его носит. Он в отпуске, но нужен нам позарез. Вы от него? Скажите, пусть срочно возвращается! Просто бегом, мигом! Потом сочтемся. — Боюсь, что в ближайшее время он не вернется, — тихо и значительно произнес Сева. — Если не вернулся до сих пор. Вы знаете, куда он поехал? — Черт его знает! Не знаю! Но на телефонные звонки не отвечает, сукин сын, а я просто горю синим пламенем. — Господин Мозров, — сказал Сева, прерывая этот поток эмоций, — Потапов поехал в Таиланд, как раз перед цунами. И его фамилии нет ни среди погибших, ни среди пропавших без вести, ни среди живых. Я проверял. Бильдредактор медленно поднялся из-за стола, глядя на Севу с таким ужасом, как будто у того изо рта начали расти вампирские клыки. — То есть как — Таиланд?.. — пробормотал он, бледнея. — С какой стати?.. Вы с ума сошли… Так вот оно что… — Леша, что происходит? — грохнул над их головами бас известного журналиста. — Ни от кого не могу толку добиться! Где иллюстрации к моей рубрике? И где Потапов?.. Мозров помотал головой, словно отгоняя наваждение. — Вот, вот, — прошептал он, указывая на Севу, — послушай, что он говорит!.. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем бильдредактор успокоился и взял себя в руки. — Нет ни среди погибших, ни среди живых, — повторял он, качая головой. — Наверняка поехал через какую-то левую фирму, а то и по чужому паспорту, с него станется. Конспиратор. Даже мне не сказал, а мы с ним вроде как друзья… — Мы познакомились с господином Потаповым на фотовыставке, — объяснил Сева, предвосхищая вопрос, который ему никто пока не собирался задавать, — и он рассказал мне под большим секретом, что едет в Таиланд. Боялся, что ему не дадут спокойно отдохнуть, будут даже туда звонить с работы. Он как раз купил новый цифровой «кэнон»… — Да-да, про «кэнон» я слышал, он давно собирался, — рассеянно кивнул Мозров. — Боялся, что отдохнуть не дадут… Правильно боялся. Знай я, где его искать, из-под земли бы достал, все отели, все турфирмы бы на ноги поднял. Но что же теперь делать?.. — Думаю, что могу вам помочь, — произнес Сева решающую фразу, и бильдредактор посмотрел на него, как утопающий на соломинку. Грищенко открыл пакет и вынул свои работы. Преображение произошло мгновенно. Унылый ипохондрик, только что размазывавший слюни по лицу и вопрошавший мир, что ему делать, увидев фотографии, тут же превратился в цепкого, напористого профессионала. Он разглядывал работы подолгу, склонив голову, откладывал в сторону и брал снова. Низко наклонялся к изображению, едва ли не тычась в него своим острым носом, и отводил руку со снимком подальше. Уже просмотренные фотографии тасовал в стопки по какому-то ему одному понятному принципу. Ерошил и без того взлохмаченные редкие волосы, щелкал языком, закрывал глаза и снова впивался в изображение. Про сидевшего тут же автора он словно забыл, а Сева молча ликовал, чувствуя, что вот оно, свершилось! Всемогущему бильдредактору его работы нравятся! Алексей Мозров этого и не скрывал: — Очень хорошо, — сказал он, отрываясь от фотографий. — Есть кое-какие погрешности, технические ошибки, спорные ракурсы. Но все равно очень хорошо. Как вас зовут? — Всеволод Грищенко, — представился Сева, ожидая, что сейчас наконец произойдет формальное знакомство и рукопожатие. Но сотрудники престижного журнала были выше таких мелочей. — А я Мозров, ну, это вы, вероятно, знаете, — небрежно бросил бильдредактор. — Так вот, Всеволод. Ваши работы хороши. Но. Он задумался и снова стал ерошить волосы и разглядывать фотографии. — Но, но, но… Мы, безусловно, будем вас привлекать и использовать. Но заменить вами Потапова, если, не дай бог… Тьфу, даже думать об этом страшно! Может, еще найдется, а? Может, сидит там, в джунглях, ни о каком цунами вообще не подозревает. Попугаев щелкает… Сева вежливо пожал плечами: может, и так. — Ладно! — встряхнулся Мозров. — Живем сегодня. Значит, заменить вами Потапова сейчас я не вижу возможности. Есть стиль, есть концепция, которую мы с ним вместе разрабатывали. Вы в нее сходу не впишетесь, и это понятно, стиль у каждого художника свой. Менять концепцию я пока не готов, хотя, боюсь, придется… Ай-яй-яй!.. Ну, это надо будет думать, думать, думать… Да! Так с вами… — он неуверенно посмотрел на Грищенко. — Всеволод, — подсказал Сева, сообразив, что бильдредактор в процессе своей сумбурной речи забыл его имя. — Всеволод! Сева! Можно так?.. Я оставлю кое-какие работы, с вашего разрешения. Кое-что мы, возможно, даже пустим в этот номер. Очень даже возможно… Но в основном пока будем затыкать дырки из архива Потапова, который у нас, кажется, есть. А вот интересно, где он есть?.. Мозров снял трубку и крикнул в нее: — Светик, подползи ко мне, только быстро, на крыльях! Давай, рыбка, шевели панцирем! А к вам, дорогой Сева, у меня будет следующее предложение. Нет ли у вас… Грищенко чуть не упал со стула, но усидел. А почему бы и нет?.. После беседы с приятелем убитого Грищенко капитан Казюпа ехал на Петровку голодный и злой как собака. Мистер Красильников-младший, этот наследный принц мебельной империи, был в плохом настроении из-за только что заваленного экзамена, на вопросы отвечал сквозь зубы, к тому же куда-то торопился и поминутно хватался за телефон. Он и беседовал-то с милиционером только потому, что тот пригрозил вызвать его повесткой к следователю. Следователя Валя не боялся, ему просто было жаль времени, а потому из двух зол он выбрал меньшее, то есть капитана Казюпу, который вертел его и так, и эдак, но ничего нового не добился. Да, у Севы явно наклевывались какие-то профессиональные перспективы, но он не раскрывал подробностей. Что могло бы его воодушевить? Ну, например, публикация в хорошем журнале. В каком? Посмотрите в киоске все иллюстрированные журналы в ценовой категории около ста рублей и выше (Казюпа про себя фыркнул — это кому ж такое добро за сто рублей надо!). В любом из них Сева был бы счастлив напечатать свои фотографии. Не ездил ли Грищенко осенью за город снимать что-то с параплана? Валентин впервые об этом слышит. Но даже если и ездил, то вполне мог об этом не докладывать. У них не было принято делиться друг с другом всем подряд. Про личную жизнь Севки у него уже спрашивали. Никакой информации. Алкоголь? Пьяницей он не был, это точно. Все остальное — в рамках нормы. Наркотики? Ну вот, опять! Валя же объяснял следователю… Хорошо, если капитану так неймется. В общем, среди их поколения трудно найти человека, который бы в какой-то момент не баловался травкой, колесами и даже чем-нибудь более серьезным. Так же, как все мальчишки вашего поколении пробовали курить, махорку таскали, самокрутки крутили. Но у нас это и мальчишки, и девчонки, сейчас равноправие. Многие переживают период бурного увлечения всякой дурью, но большинство вовремя и благополучно соскакивает. Некоторые балуются этим всю жизнь, понемножку, от случая к случаю, без каких бы то ни было серьезных последствий. Вообще опасность этого дела сильно преувеличена. Если бы все, кто время от времени употребляет наркотики, были наркоманами, мы бы давно уже вымерли, как динозаврики. Какое это все имеет отношение к Грищенко? Самое прямое. То, что иногда он баловался дурью, не вызывает сомнений. Валентин просто пару раз видел его в определенном состоянии. Но наркоманом он не был, железобетонно. Потому что для Севки настоящим наркотиком была работа, его фотографии, а под кайфом серьезно работать нельзя, и не верьте лохам, которые будут с этим спорить. Делу время, а потехе час, как поет старушка Алла, а у Севки его съемки отнимали почти все время, свободное от учебы. Кроме того, на дурман нужны деньги; их, в принципе, можно добывать, если посвятить жизнь только этому и ничему другому, но жизнь Грищенко была посвящена иным целям. Они никогда не обсуждали подобный вопрос, но Валентин считает, что Севка скорее баловался, чем позволял себе что-то серьезное. Чем именно, он не в курсе, и где Сева брал «план», тоже не знает. Мест, как вы понимаете, полно. — А где вы, уважаемый Валентин Алексеевич, берете «план»? — спросил Барабас, изрядно раздраженный нравоучениями, которые приходилось выслушивать от этого сосунка вместо толковой информации. Красильников высокомерно усмехнулся. — Нигде, товарищ капитан. — На этот раз ему удалось запомнить звание допрашивающего, то есть, пардон, беседующего с ним милиционера. — Или сейчас принято говорить — господин капитан? Я, офицер, психотропных средств не употребляю. Не замечался, не привлекался и не задерживался. И впредь буду отвечать на такие вопросы только в присутствии своего адвоката. Я ясно выразился, констебль? Казюпа чуть не взорвался и не пригрозил наглецу арестом и штрафом за оскорбление при исполнении. Но потом успокоился, уразумев, что слово «констебль» вряд ли может считаться оскорблением. «Шоколадный» сыночек, можно сказать, даже польстил ему. Капитан взял себя в руки, довольно вежливо поблагодарил свидетеля за изложенные факты и отправился на Петровку с идеей прошерстить как следует все имеющиеся контакты из мира наркотиков. Может, где-то и обнаружится след Грищенко. Но в отделе его огорошили сразу двумя известиями. Первое — один из подозреваемых по делу Грищенко совершил в СИЗО попытку суицида, к счастью, неудачную: парень попытался повеситься в душе, но сокамерники вовремя заметили, что он не вернулся в раздевалку вместе со всеми, и вынули его из мочальной петли. Вторая новость состояла в том, что капитана Казюпу уже сорок минут дожидался некий гражданин по фамилии Грибоедов, именем Юрий Павлович. Он позвонил из проходной и очень ясно и четко сообщил, что у него есть важные сведения по делу об убийстве. Что за дело, гражданин уточнять отказался, но сотрудник убойного отдела, ответивший на звонок, слишком хорошо знал фамилию Грибоедов и без лишних вопросов выписал пропуск. Однако, оказавшись в отделе, свидетель пожелал беседовать только с тем оперативником, который вчера приезжал на опознание в СИЗО. Его оставили в покое, тем более что Казюпа как раз отзвонился и обещал скоро быть. Для беседы им выделили отдельный кабинет и даже — неслыханное дело! — предложили капитану сперва подкрепиться чаем или кофе. «Без кофеина и без сахара», — польщенно буркнул Казюпа, который в отделе находился временно, на птичьих правах и к таким нежностям не привык. Кофе, который принесла пожилая секретарша, был отвратителен, гораздо хуже, чем в «Шпильке», хоть парикмахерши и заваривали его в пенопластовом стаканчике, да не кипятком, а горячей водой из автомата. Видимо, что-то особенное было в руках Карины, Наташи или Марины Станиславовны, а может, дело в том, что для салона просто покупали хороший кофе. Но, глотая теплое горькое пойло, капитан успел перевести дух и собраться с мыслями. Мысли его главным образом были связаны с тем пикантным фактом, что Казюпа с Грибоедовым уже были знакомы по знаменитому «стариковскому» вечеру у Марины Станиславовны. Вопрос состоял в том, знает ли уже бывший афганец, что опер с Петровки и вальяжный гость приятельницы его шефа, тот самый Виктор Семеныч, которого он так агитировал поработать с ним вместе в тренировочном лагере, одним словом, что они — одно и то же лицо. А если не знает, то как на него сие открытие подействует? Не получится ли, что свидетель вдруг откажется рассказывать то, о чем приготовился чистосердечно поведать милиции? Увы, проверить это можно было только опытным путем. Казюпа никого в отделе не успел предупредить о своем знакомстве с Грибоедовым, а тот целенаправленно ждал «оперативника с опознания». В конце концов Барабас решил, что эффект, произведенный его неожиданным появлением в роли капитана милиции, скорее обескуражит противника и заставит его выложить на стол те карты, которые он, возможно, собирался утаить. Итак, он встретил Грибоедова той самой знаменитой паузой, которая, по его разумению, была главным оружием опера при раскалывании объекта, обладающего важной информацией. Ветеран паузу выдержал с достоинством, но соревноваться в умении молчать не стал. Он окинул милиционера довольно насмешливым взглядом и вполголоса произнес: — А форма вам больше к лицу, чем костюм. Думали меня шокировать, капитан? Поздно. Я видел вас вчера возле Матросской Тишины. Неплохо сработано, а главное — эффектно. Как видите, я здесь. Вы этого добивались? Он не ждал ответа на свой вопрос, а сразу начал говорить по существу. Еще раз упомянул о тренировках, которые проводит для пацанов на даче господина Переяславчикова. Теперь об этом знает не только Казюпа, но и пресса, а потому нет смысла играть в кошки-мышки. Он, Грибоедов, отпираться не будет и ничего плохого в таких занятиях не видит. Парни должны расти мужчинами, бойцами, а не истеричными барышнями. Он в Афгане навидался таких субчиков, которые хоть и прошли подготовку, но от настоящих выстрелов и крови бледнели, краснели — и первыми попадали под пули. Мужик должен уметь за себя постоять, женщину защитить, негодяя проучить — это аксиома. Что до того, что его ребята кавказцев лупили или еще в каких-то бучах участвовали, то, во-первых, это не доказано, во-вторых, не они одни, в-третьих, дело молодое: разве в наши дни не ходили стенка на стенку, деревня на деревню, а в городе — район на район? Так ведь, капитан? «Еще один будет припоминать нравы моего поколения, — про себя огрызнулся Казюпа. — Как будто мы только и делали, что курили ворованную махорку и били друг другу морды». Его отец умер от фронтовых ран, когда Витька еще учился в школе, и ходить стенка на стенку ему было некогда — вкалывал после уроков уборщиком на фабрике, чтобы добавить хоть несколько рублей к материной зарплате. — Ну, допустим, — сказал он вслух. — Но ваши подопечные задержаны как раз за участие в такой драке. — Потому что болваны, умели бы драться, не попались бы, — жестко сказал отставной подполковник. — Но сидят-то они за другое. Убийство вы им шьете, товарищ капитан, то есть, простите, инкриминируете. А они никого не убивали. Теперь была его очередь брать собеседника на паузу, но Казюпа не поддался. Он подождал немного и, видя, что Грибоедов ждет вопросов, спокойно сказал: — Ну, так говорите, Юрий Павлович. Или вы пришли для того, чтобы рассказать, какие это хорошие мальчики, не способные никого пальцем тронуть? Ветеран подавил вздох и продолжал. Он пришел, чтобы изложить факты, а факты заключаются в следующем. Во время очередных занятий, даже не занятий, а своего рода показательных выступлений, когда ребята демонстрировали высокому начальству, чему они успели научиться, над домом появился параплан. Парашютисты всегда летали по выходным, у них на соседнем поле было что-то вроде полигона. Иногда их заносило к поселку, а может, специально подруливали посмотреть, как живут новые русские. Леонид Викторович, Переяславчиков то есть, собирался принять меры, чтобы летунов оттуда убрали, запретили им приезжать сюда, но руки все не доходили. Но этот параплан пронесся прямо над их двором, и у одного из парашютистов в руках блеснул объектив камеры. Высокое начальство в лице того же Леонида Викторовича тут же замандражировало, спряталось в доме, а потом потребовало найти папарацци как можно скорее и принять меры, чтобы эти снимки никуда не попали, а сам фотограф больше никогда ничего не снял.