— Ни ч-черта собачьего не понимаю! — проскрежетал сквозь зубы Барабас. — Ну не в морг же тебя тащить! Точно уверен? Стопроцентно? А этот тогда при чем? Ведь он же и есть фотограф! — Я не знаю, — растерянно пробормотал Олег. — Я пытался найти его через журнал… Того, настоящего. Не получилось. — Куда поворачивать? — встрял шофер. — Да подожди ты! — огрызнулся Казюпа. — Встань у тротуара и жди. Какой журнал? Фамилию помнишь? — Не помню, — сокрушенно сказал Олег, — у меня на имена память плохая. Обыкновенная какая-то фамилия. А журнал можно поискать, он где-то дома валяется. Если мама генеральную уборку не делала… — Так дуй домой и шурши, пока не найдешь!.. Нет, давай я с тобой, чтоб время не терять. Куда ехать, командуй! Они провели форменный обыск в просторной квартире Егоровых, и особенно в комнате Олега, уставленной лыжами и сноубордами, увешанной медалями и фотографиями хозяина на парашюте, на мотоцикле, на горном склоне, верхом на красивой белой лошади. Живет же сейчас молодежь, с невольной завистью подумал Казюпа, вспоминая свою скудную послевоенную юность. Он со знанием дела переворачивал дом вверх дном, а Олег Егоров шел за ним и кое-как приводил все в порядок. Журнала они не нашли, и названия его Олег, конечно, не помнил. Он позвонил маме, застал ее в разгар работы с пациентом, и она раздраженно ответила, что уже сто раз выбрасывала какие-то журналы, которые валялись в самых неподходящих местах, а если Олегу что-то важно, то пусть держит эти вещи у себя. — Глухо, — прокомментировал капитан Казюпа. — Ну и что будем делать? Олег пожал плечами. — Не знаешь? А я, кажется, знаю. У тебя время свободное есть, говоришь, каникулы? Ну вот и прекрасно. Поедем к девушкам. — Спасибо, я лучше дома останусь, — вежливо ответил Олег и посмотрел на капитана с таким сочувствием, что тот расхохотался: — Давай собирайся, не пожалеешь. Ты таких девчонок еще не видел. Да не шучу я с тобой! Ты мне там нужен — в интересах следствия. — Ну и что ты на это скажешь? — спросила Любочка у Наташи, когда в салоне снова остались только свои. Барабас убежал по своим следственным делам, так и не получив от «девочек» внятного ответа на свои вопросы. А Олег, немного оттаяв за чаем и налюбовавшись столиком, который Марина Станиславовна уже вернула на место, пошел провожать Лену. — Красивый мальчик, — ответила Наташа, — и положительный, судя по всему. Хоть бы Ленке на этот раз повезло. Помнишь того сумасшедшего, которого они с Кариной спасали от Стражников? Он потом еще куда-то на Урал поехал, в какое-то экологическое поселение. Туда ему и дорога, вон, Лена себе куда лучше нашла. — Ну ты даешь! Они только глянули друг на друга, а ты их уже сватаешь! — фыркнула Любочка. — А у них сейчас это быстро, — возразила Наташа. — Сама должна знать. Как у тебя Настя, чудит? — Да нет, — с некоторым недоумением сказала Любочка, — все со своим Денисом. Даже странно. Оба такие капризули, что дальше ехать некуда. А друг с другом ладят. — Значит, любовь. — Да и любви-то никакой особой я не вижу. Скорее какое-то сотрудничество. — Может, есть и любовь, а ты не видишь. — Да, — согласилась Любочка, — кто их разберет. Вот ты говоришь: красивый мальчик, положительный, а тот был сумасшедший. А может, с сумасшедшим-то и счастье, а красивый и хороший — как собаке пятая нога. — Бывает, — сказала Наташа. — Я все-таки предпочитаю счастье с красивым и положительным. Как там у Каринки дела? — Уезжает Сашка, — вздохнула Любочка. — Ой, не нравится мне это… — Да чему тут нравиться! Мужик себе живет на две семьи, а бабам слезы. — Думаешь, жена его догадывается? — Думаю, не догадывается, а знает. Шила в мешке не утаишь, особенно в их диаспоре. Оттого и требует, чтобы он приехал. — Да ты что? — ахнула Любочка. — Ты считаешь, это все неправда про ребенка, про операцию? — Может, и правда. А только Сашка, скорее всего, уедет. Не пустит она его назад в Москву. — Ох, Наталья, что ты такое говоришь! И с чего ты взяла?! Они так любят друг друга, он на Карину не надышится. — Любаш, ну ты как маленькая, честное слово. Одно дело любовь, другое — жизнь. Себя вспомни, иначе, что ли, было? — По-всякому было, — скучным голосом сказала Любочка. Она обычно старалась не вспоминать свой первый брак, полный любви и отчаяния. Наташа права, жизнь — это совсем другое. — Ты только Каринке не говори, — испугалась Наташа. — Бог с тобой, конечно, не скажу. Ей и без того хватает… Слушай, ну мы с тобой хороши! Зацепились языками и давай сплетничать. Следователи называется! Я ж тебя спросила не про мальчиков и девочек, а что ты обо всем этом деле думаешь? — Ну, привет! — удивилась Наташа. — Кто у нас тут думать должен? У кого думалка работает. Я-то что? Ты ведь уже что-то надумала, по глазам вижу. Говори, я послушаю. — Не того разбудили, — медленно произнесла Любочка. Сна закончила собирать инструменты и села в кресло, подняв свои прекрасные глаза к потолку. Наташа поняла, что сейчас начнется дедуктивный процесс. Любочка будет высказывать гипотезы, а она, Наташа, возражать, добавлять, высмеивать и подхватывать — в общем, играть роль этакого ироничного доктора Ватсона при увлекающемся Шерлоке Холмсе. И в конце концов Любочка придет к какой-то версии и начнет ее раскручивать с упорством и терпением кошки, караулящей у норки мышь. Наташа, как всегда, была готова участвовать в этом пикировании мнениями, но только недолго, потому что день кончался, клиентов не было, и Марина Станиславовна уже шуршала пакетами у себя в кабинете, собираясь домой. Да, так что же это значит — не того разбудили? — Мне Настя в детстве такой анекдот рассказывала, — задумчиво продолжала Любочка. — Мужик идет по чужому городу, устал, хочет спать. Видит — гостиница, а на ней табличка: «Только для черных». А он как назло белый. Что делать? Купил ваксу, зашел в уличный туалет, намазал лицо. Пришел в гостиницу, снял номер, попросил разбудить его утром и лег спать. Утром встал, вышел из гостиницы, зашел в туалет, стал смывать ваксу. Трет, трет — не смывается. Не того разбудили. — Ужас как смешно, — пожимая плечами, сказала Наташа. — И что из этого следует? — А ничего не следует. Взяли и убили не того человека. — Как это? — Да очень просто. Этих парней их шеф с кудрявой фамилией накрутил: мол, быстро доставайте мне того фотографа живым или мертвым. Или сразу мертвым. Они стали землю рыть, но его не нашли. Фотограф, как колобок, — и от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Олег ведь его не смог найти, вот и те бандиты тоже. Даже фамилии никто не помнит. А партайгеноссе рвет и мечет, у них же там дисциплина, казарма. Ну, они и отыскали первого попавшегося фотографа, обкололи его героином, и все. Отчитались о проделанной работе. — Подожди, Любаш, что-то ты сегодня как-то путано излагаешь. То есть убили случайного человека, просто чтобы кого-то убить. А начальству сказали, что убит тот самый папарацци? — Ну да. — А разве его в лицо никто не видел? Того, который действительно летал с Олегом на парашюте? — Вряд ли. Он же был высоко, никто его специально не разглядывал, да и на небо трудно смотреть снизу, даже если солнца нет. — А если бы потом нашелся настоящий папарацци, да еще с теми самыми фотографиями? Представляешь, как бы этих парней по стенке размазали! И они не испугались? — Ну… — задумалась Любочка. — Может, они решили, что раз он до сих пор не нашелся, то уже не найдется. Времени-то много прошло. Или… или знаешь что? Может, они до сих пор потихоньку его ищут. Вернее, искали, пока их не посадили. — Бред, — сказала Наташа. — Взяли и убили ни в чем не повинного человека, да? И все-таки выбрали фотографа, чтобы убедительно было. Но ведь тех снимков у него быть не могло. А они, наверное, снимки тоже должны были отыскать. — Ну мало ли! Ищешь-ищешь, не найдешь, не разыщешь — так пойдешь. Ты в детстве такие стишки читала? Может, он эти снимки в другом месте держал. Или им велели сразу все поджечь, не разбираясь. — А как ты думаешь, почему именно тот бедный парень им подвернулся? Случайно? — Скорее всего. Просто увидели на улице человека с фотоаппаратом, или с таким квадратным чемоданчиком, знаешь? Но это уже пусть Барабас проверяет. Ему же все равно надо доказать, что его подозреваемые фотографа убили. Я ему дала один совет… Совет, данный Любочкой участковому Барабасу, заключался в том, чтобы еще раз подробно расспросить единственного друга покойного — студента Валентина Красильникова — о последних днях Севы Грищенко. Красильников, конечно, так и стал им все рассказывать, ага. Тем более что он и сам почти ничего не знал. Валя Красильников ничего не знал о телефонном разговоре, который подслушал Сева Грищенко, пока они вместе ходили по фотовыставке. Ну, не подслушал, разумеется, это слишком грубо сказано. Просто случайно услышал. Через несколько дней, когда по телевизору начали передавать первые ошеломляющие новости о разрушительном цунами в Юго-Восточной Азии, о тысячах погибших людей и о десятках пропавших без вести гражданах России, Вальке и в голову не пришло, что это может иметь какое-то отношение к Севке. Сева тоже не сразу отреагировал на новости с другого континента. Репортажи о стихийном бедствии он смотрел с любопытством, как и все вокруг, да еще из-за уникальных съемок. Надо же, кто-то из его знакомых недавно уехал в Таиланд и как раз собирался там снимать… Севка только никак не мог вспомнить, кто, что было странно — не так много он имел знакомых, да еще снимающих. И вдруг — словно жетон упал в игральный автомат, и из щели лавиной посыпались выигранные монетки. Севка вспомнил! Он чуть не подавился сухими макаронами, которые жевал в этот момент, как всегда, не замечая ни вкуса, ни внешнего вида того, что ел. Мысль заработала с бешеной скоростью. Он может, он должен воспользоваться этим стечением обстоятельств. Шанс невелик, но он есть, и возможно, это тот самый шанс, который судьба наконец предоставила Всеволоду Грищенко. Чтобы воспользоваться подарком судьбы, ему придется повести себя немного некрасиво, скажем так, довольно цинично, но в мире медиа на такие нежности давно уже никто не обращает внимания. Решено, он сделает это. Только бы не сорвалось, не обломилось, не повернулась бы судьба снова обратной стороной Луны… В течение нескольких дней он изучал на сайтах списки пропавших без вести и погибших россиян. Потом позвонил в редакцию журнала, название которого не мог произносить без придыхания, и попросил к телефону одного сотрудника. Ему довольно резко ответили, что названный господин в отпуске. Когда вернется? Неизвестно, когда вернется. А в чем дело? Час пробил, понял Сева Грищенко. Он потратил ночь, отбирая лучшие из своих работ, то и дело заменяя одни на другие, размышляя и сомневаясь. А на следующий день с толстым пакетом под мышкой отправился в тот самый заповедный журнал. Уже начались праздники, но в периодических изданиях, он знал, народ работал без отдыха. Разве что отдельные, особо заслуженные и маститые авторы могли в напряженные праздничные дни позволить себе отпуск в Таиланде. Многоэтажное стеклянное здание, в котором помещалась редакция знаменитого журнала, а также несколько других редакций, тоже по-своему знаменитых, производило впечатление неприступной крепости. Попасть в него можно было, только миновав будку-проходную в высоком заборе. Но и дверь в будку казалась запертой, хотя Сева не обнаружил никакой кнопки или звонка, с помощью которой можно вызвать охранника и попытаться убедить его поговорить с тобой хотя бы с глазу на глаз, а не через стенку. К этим препятствиям Грищенко был готов, и они его не смутили. Он только посетовал, что пришел поздно, — с утра через проходную наверняка ходили люди, и можно было попасть внутрь вместе с ними, или хотя бы спросить, как попасть. Но кто же знает, когда начинается утро в таких эксклюзивных учреждениях. Он еще раз обошел будку, вернее, зазаборную ее часть, не нашел даже окна, в которое можно было постучать, и на всякий случай толкнул дверь. Она скрипнула и нехотя открылась, пропустив не верящего своей удаче Всеволода в узкий коридор. Проходная была пуста, обычный для таких мест турникет отсутствовал, а за стеклом, где должны были восседать два-три строгих молодых человека в форме, было темно. Грищенко специально заглянул в окошко, опасаясь, что услышит вслед властный окрик, но ничего не разглядел, кроме густого слоя пыли. Так же спокойно открылась и дверь из проходной наружу. Сева миновал чахлый дворик, втайне мечтая, что когда-нибудь будет небрежно проходить здесь каждый день, озабоченный серьезными рабочими проблемами, и вошел в стеклянное здание, уверенный, что настоящие трудности начнутся сейчас. Ничего подобного! Пожилой толстячок, с увлечением читавший газету (не из тех, что издавалась в этих стенах, отметил Сева), окинул его беглым взглядом и спросил: «Вы в секретариат?» — Нет, — ответил Сева и назвал издание вместе с именем человека, с которым собирался говорить. — A-а. Второй этаж, по коридору направо, — приветливо сказал толстяк и снова уткнулся в статью о монетизации льгот для пенсионеров. Эта тема интересовала его сейчас больше всего на свете — и не только его. И Сева Грищенко вступил в святая святых своих мечтаний. Он когда-то бывал в редакции этого журнала, наивным и самонадеянным старшеклассником. Сейчас даже трудно вспомнить, как выглядел человек, который перебрал его работы, сделанные еще «Лингофом», и прочитал короткую лекцию об учении и труде. Мол, старайтесь, юноша, учитесь у мастеров, но имейте в виду, что труд фотографа — дело неблагодарное, каторжное, требует полной отдачи и самозабвения, и лишь единицы достигают истинных вершин…