С Сашей Мурат Гусейнович спорить не стал, решив, что посмотрит сначала на Карину — как она выглядит, как держится, и вообще. В больничном коридоре в тот приемный час они столкнулись втроем: Кабиров, Саша и Каринина сослуживица, маленькая симпатичная женщина по имени Люба. Эта Люба напомнила профессору его любимую актрису Джульетту Мазину, о чем он не преминул ей сообщить (она знает, но все равно спасибо), добавив, что лучшую свою роль Мазина сыграла в фильме «Ночи Кабирии» и имя главной героини созвучно с его, Кабирова, фамилией. А следовательно, у него с Любой тоже есть нечто общее. Любочка посмеялась и придержала профессора за рукав, чтобы дать возможность Саше одному войти в палату. Они отошли к окну, за которым сгущались влажные сумерки и звякала капель, и Любочка шепнула: — Обязательно расскажите Карине про эти ваши листовки. Даже не сомневайтесь. Только попозже, когда Саша уедет. — А он разве уезжает? — удивился Кабиров. — Да, ему срочно нужно в Ереван по семейным делам, — произнесла Любочка как-то чересчур гладко, и ее живое личико стало озабоченным. — Вы приходите тогда почаще, хорошо, Мурат Гусейнович? Мы с девочками тоже постараемся, но у нас работа, мужья, дети. А ей будет совсем тоскливо. Вот тогда ваша раскрытая тайна и пригодится. Кстати! Вы знаете, что уже практически нашли убийц вашего покойника? Ой, да вы же ничего не знаете!.. Саша действительно уезжал. Пока он мялся в течение дня, не в силах принять никакого решения, Ашет вызвала его на разговор. У нее самой не было денег звонить в Москву, и такой «вызов» приходил к Саше самыми окольными путями. Когда кто-то из диаспоры говорил с родственниками, их просили: «Знаешь, женщина одна, Ашет, соседка двоюродного брата дяди Акопа, ну того, который нам потолки белил… У нее муж тоже в Москве, передай ему, пожалуйста, чтобы позвонил срочно». Не было случая, чтобы Саша не получал этого сообщения в тот же день, даже если не был знаком с людьми, через которых его передавали. Итак, он позвонил Ашет, и она сказала ему следующее: если Саше так сложно бросать работу даже на несколько дней, она сама приедет с Ашотиком в Москву. Конечно, жаль, что в этом случае он не повидает Карэнчика, но ничего, может быть, потом, ближе к лету. И пусть он не беспокоится, она поселится у дальних родственников, — ведь понятно, что в общежитии автосервисного центра для нее с ребенком места нет. (Саша на этих словах весь залился краской, чувствуя себя самым подлым обманщиком на свете.) Главное, продолжала она, чтобы Ашот повидался с отцом, потому что он очень волнуется. А в Америку они тогда полетят прямо из Москвы, так даже проще. Разве это удобно, растерянно попробовал возразить Саша. Жить у чужих людей, в чужом городе. Для мальчика это дополнительный стресс, а тут еще и лишняя дорога. В Москве сейчас холодно, вдруг он простудится перед операцией? Все верно, согласилась Ашет, но ведь нет никакого другого выхода. Что он предлагает? Она говорила мягко и дружелюбно, даже вроде бы спрашивала у него разрешения. Но он понял, что она настоит на своем. А допустить, чтобы она приехала в Москву, никак нельзя. Родственников и знакомых здесь достаточно, кто-то да расскажет ей о Карине. А это должен сделать он сам, и не в чужом городе, где несчастная женщина и так будет чувствовать себя потерянно и одиноко, а в ее родном доме, в спокойной обстановке. И уж, конечно, не перед операцией сына, когда так много зависит и от ее настроения и состояния. Как же все неудачно совпало! — Погоди, Ашет, — сказал он вслух. — Не надо таскать ребенка туда-сюда. Я сам приеду. — У тебя получится, Сашик? — спросила жена с тревогой. Она действительно беспокоилась за его отношения с хозяевами сервиса или боялась, что он обманывает ее и тянет время? Этого он не понял. — У меня получится, — твердо ответил он, подавив вздох. — Я приеду. Дай-ка мне с детьми поговорить. На этот раз они не спят? Карина его поняла. Она выслушала его внимательно, не сказав ни слова, только еще больше побледнела, хотя и так уже была бледнее некуда после такой потери крови и многочасового лежания в постели. Потом улыбнулась, устало, но ободряюще, и сказала, что он, разумеется, должен поехать. Разве дети должны страдать из-за того, что их отец влюбился? Они ведь не виноваты. Она идет на поправку, скоро ее выпишут, и если это произойдет без Саши, то о ней позаботятся родители, сестра и братья. Сейчас главное, чтобы у маленького Ашотика все прошло удачно. Только об этом Саша и должен думать. А у него действительно получится взять отпуск в мастерской? Только когда он ушел, она заплакала, встав в коридоре и отвернувшись к окну, чтобы ни соседки по палате, ни дежурная сестра не видели ее слез и не позвали, не дай бог, врача, чтобы дать ей успокаивающую микстуру. Первое время к ней ходил невропатолог, и она послушно пила всякую дрянь, от которой все время хотелось спать, но для ребенка это не очень хорошо, предупредил доктор Саидов. Поэтому прекращай, как только почувствуешь, что можешь справиться со своими нервами сама. И Карина прекратила. У нее это получилось довольно быстро, и больше глотать вредные микстуры она не собирается. Лучше она поплачет, совсем чуть-чуть, пока никто не видит, и ей станет легче. Саша тоже плакал, сидя возле больницы за рулем своего джипа. Но легче ему не стало. Уголовное дело об убийстве Всеволода Грищенко между тем продвигалось вперед шаг за шагом. Участковый Казюпа, который был специальным приказом присоединен к следственной группе, оказался вдруг занят так, что даже текущие районные заботы пришлось передать практиканту из милицейского училища. «Красавицы» из салона обижались на него люто, особенно Марина Станиславовна, которая после операции «Стар…», то есть, простите, операции «В бой идут одни старики» почувствовала вкус к агентурной работе и жаждала новых подвигов. По настоянию вахтерши Морозовой итоги вышеуказанной операции были преданы гласности в узком кругу коллектива «Шпильки». Любочка не рассердилась на коллег за такую самодеятельность; она только поддержала предложение Ольги Васильевны о том, что впредь все должно быть суперпрозрачно и участники расследования обязаны в интересах дела регулярно собираться и делиться информацией. Капитан, в общем-то, не возражал, но собираться с парикмахершами ему теперь было некогда. А они, понятно, злились, считая, что он прибегает к ним за помощью, попадая в затруднительное положение, а потом беззастенчиво пользуется плодами их трудов и мозгов. Все это было недалеко от истины, и Казюпа иногда испытывал угрызения совести, но что же делать, черт возьми, если и правда некогда! Найденный с его помощью руководитель клуба парапланеристов Николай Синчук опознал среди задержанных за драку хулиганов двух молодых людей, которые приходили к нему на поле и искали инструктора, летавшего в определенный день над поселком, то есть Олега Егорова. Подозреваемые продолжали играть в несознанку: искать искали, но убивать не убивали, и вообще между этими событиями никакой связи нет. Парашютисту они просто хотели объяснить, что нехорошо подсматривать за людьми поверх забора, и его начальнику сказали то же самое. Угрожали пожечь все парашюты? Нет, не угрожали, во всяком случае, ничего такого они не помнят, дело было давно. Но ведь факт, что ничего не пожгли. Про встречу с Егоровым тоже сказать нечего, то ли была, то ли не была, покажите нам этого Егорова, может, и вспомним. Следственная группа ждала возвращения Олега Егорова с лыжного курорта, «как ждет любовник молодой минуты верного свиданья», но это радостное событие могло произойти только в начале февраля. Поэтому следователи продолжали «колоть» двух парней, которые путались в показаниях, и было очевидно, что врали, но правды не говорили и в убийстве не признавались. А на нет, как говорится, и суда нет — для предъявления обвинения в убийстве Грищенко оснований было пока еще недостаточно, и адвокат дачных бойцов каждый день требовал освободить этих безобидных юношей из-под стражи. Разумеется, нельзя было добиться от них и ответа на вопрос, почему труп фотографа оказался под дверью профессора Кабирова. Некоторый свет на эти тайны мог бы пролить подполковник в отставке Грибоедов, тем более что о тренировочном лагере в поселке «Витязь» бойцы рассказывали охотно и не таясь. Видимо, их не успели предупредить, что надо молчать и об этом. Что касается бывшего афганца, то следователи опасались его трогать до появления веских улик. В тот день, когда капитан Казюпа собирался пораньше закончить дела и все-таки зайти в «Шпильку», его позвали к телефону. — Да, слушаю! — рявкнул Барабас, полностью оправдывая свое прозвище, о котором, кстати, давно знал. — Виктор Семенович, это говорит Олег Егоров. Я вернулся в Москву, а у меня на автоответчике ваше сообщение, — светским тоном объяснил его собеседник, как будто звонил не в МУР, а в ресторан с просьбой заказать столик. — Олег Егоров! — ахнул Казюпа так громко, что сотрудники за соседними столами подхватили свои бумаги, чуть не снесенные ветром капитанского крика. — Наконец-то, дорогой ты наш! Где тебя носит? Давай скорей сюда! В трубке растерянно помолчали, а потом Олег Егоров все так же безмятежно спросил: — А в чем, собственно, дело? Пришлось напомнить ему, в чем, собственно, дело. Олег выслушал не перебивая, не пытался отмазаться, мол, все это было давно, он тут ни при чем и вообще ему некогда. Он просто спросил: — Куда приехать? Капитан Казюпа чуть не влюбился в него после этого спокойного делового вопроса. Но дать свидетелю руководство к действиям прямо сейчас он не мог — нужно было согласовать все их телодвижения с начальством. Егоров тем же дружелюбным голосом пообещал ждать дома его звонка и добавил, что сейчас у него каникулы и он абсолютно свободен. Казюпа упал на телефон, получил все необходимые разрешения, пробил глухую оборону руководства СИЗО и отзвонил парашютисту: — Вы можете подъехать в следственный изолятор на улице Матросская Тишина? Вам придется опознать людей, которым вы отдали визитку вашего пассажира. — А разве они арестованы? — удивился Олег, и Барабас вдруг сообразил, что в погоне за экономией времени не успел сказать самого главного: что фотограф все-таки убит. Для парня это будет сильным потрясением, ведь он наверняка почувствует в смерти Грищенко свою вину. — Арестованы, — коротко подтвердил он, решив пока не говорить Егорову об убийстве. — Ух ты! — восхитился парашютист. — А еще говорят — наша милиция мышей не ловит. — Вы на машине? — уточнил капитан. — Я на мотоцикле, — жизнерадостно ответил Егоров. — Вообще-то я зимой не езжу, но сейчас все растаяло, дороги чистые. — Лучше приезжайте на такси; если надо, мы вам оплатим, — заявил Казюпа. Неизвестно, как свидетель отреагирует на известие о гибели фотографа, да и на встречу со своими старыми обидчиками тоже. Еще разнервничается, расклеится — и как потом садиться за руль мотоцикла? Это ведь не послушная машина, дом на четырех колесах, в котором можно просто посидеть и расслабиться, это дикий зверь, который нуждается в управлении, в твердой хозяйской руке, а не то беда… Капитан в молодости и сам любил гонять на мотоцикле. Егоров согласился, но с некоторым разочарованием в голосе. Всю зиму он держал своего коня в стойле, соскучился по ветру и скорости, а тут возможность появилась — и не разрешают! Капитан Казюпа решил, что правильно истолковал его огорчение. На самом деле Олегу просто хотелось потом подскочить в Плешку, поискать там Иру и, может быть, уговорить ее прокатиться на его скоростной «Ямахе». Может, тогда она поймет… Хотя у нее наверняка тоже начались каникулы, вспомнил он. А дома она не живет, родители отвечают вежливо, но телефон дать отказываются. Где ты, Ирка?.. Когда Казюпа притащился на такси к Матросской Тишине, Олег Егоров уже был там — высокий, загорелый, с ослепительной улыбкой, словно сошедший с рекламы горнолыжного курорта, в своей распахнутой куртке и яркой повязке на голове. Таких мажорных мальчиков новой закваски капитан не переваривал, и горе Олегу Егорову, если бы он попался в лапы участковому Барабасу не в качестве долгожданного свидетеля, а в каком-то ином. Но поздно — с сегодняшнего телефонного звонка они были лучшими друзьями. Двух парней из команды Грибоедова Олег узнал сразу и даже не похоже чтобы особенно разволновался, пересказывая события того осеннего дня и подписывая свои показания. Он только повернулся к Казюпе и спросил: — А где третий? Был еще один, пожилой. Но я его лица не видел… Капитан сделал свидетелю страшные глаза, но было уже поздно. Подозреваемые переглянулись, и тот, что постарше, удовлетворенно кивнул младшему: «Мол, все отлично, держись, прорвемся». «Ладно, — подумал Барабас, — может, и к лучшему, пусть господин Грибоедов думает, что мы о нем ни ухом ни рылом». В том, что между арестованными и внешним миром поддерживается связь, он не сомневался. На то оно и СИЗО. Оба бойца заявили, что Олега Егорова видят первый раз в жизни. — И хватит нам мокруху шить, начальник, — добавил старший, очевидно, получивший представление о блатном жаргоне из криминальных сериалов. — Никого мы не убивали. — Ничего, запоют, — пробормотал Казюпа, когда парней увели и они остались с Олегом вдвоем в маленьком служебном кабинетике. — А что он такое говорил, Виктор Семенович? — озабоченно спросил Олег. — Кого они не убивали? Или все-таки убивали? Казюпа помолчал. В такой ситуации он оказывался первый раз. Когда-то в каком-то юмористическом журнале ему попалась переиначенная пословица: «В доме веревки не говорят о повешенном». Вот что это, оказывается, означает. И каково бывает веревке. Но ведь мальчишка не виноват, он сам чудом спасся, а фотографа убили преступники, бандиты, и они понесут наказание! Именно так заявил капитан Олегу Егорову, когда тот шепотом спросил: — Они нашли его? Да? По визитке? — и отвел глаза, не дожидаясь ответа. Его узкое загорелое лицо посерело и стало похоже на индейскую маску, сверкающие зубы спрятались под плотно сжатыми губами. Жизнь утратила краски и звуки. Олег смотрел на улицу сквозь зарешеченное окно и видел вместо неба кирпичную стену, но все это не имело значения. Из-за него убили человека. Не девочку Катю, не дай бог, и не Катиного папу, но все равно человека, который ни в чем не был виноват, просто поднялся с ним на парашюте и сделал несколько снимков большим профессиональным аппаратом. — Ты слышишь меня? — повысил голос Барабас, снова переходя со свидетелем на «ты». — Кончай кисляк давить! Или тебе психолога вызвать? Олег помотал головой. — Пойдем, подвезу тебя, — пробурчал капитан, выходя из-за стола и открывая дверь. — Эй, лейтенант! Кто там есть? Вызовите такси! В машине Олег немного оттаял и спросил, поможет ли следствию его опознание. — Еще как поможет! — с жаром ответил Казюпа. — Мы ведь только тебя и ждали… — Куда едем? — перебил их недовольный шофер. — В Плехановский институт… Нет, домой — на Сокол! — поправился Егоров. В таком состоянии он не мог видеть Иру. То есть Ирка своя, родная, внимательная и заботливая, ему была сейчас ох как нужна. Но чужая, заносчивая Ирина Венецианова с вызывающе голыми коленками и высокомерным распутством в глазах… Хватит ему на сегодня приятных встреч! Уже на подъезде к Соколу капитан вспомнил об одной формальности, но пожалел мальчишку и решил не тащить его еще и в следственный отдел. Он просто достал из папки посмертную фотографию Грищенко и показал Олегу: мол, твой клиент? Узнаешь? Вот тут-то и грянул гром среди ясного неба. Олег довольно равнодушно взглянул на карточку и покачал головой. — Что? — вскинулся Карабас. — Не узнаешь? Посмотри внимательно! Да, покойник, но что поделаешь? Потерпи, не барышня, да и не пахнет он. — Это тот человек, которого убили те парни из тюрьмы? — уточнил Олег. Он взял карточку, послушно всмотрелся в нее и опять помотал головой: — Нет, это совсем не он. Этого я не знаю, никогда не видел. — Ты уверен?! — тормошил его Казюпа. — Может, тебе кажется оттого, что лицо мертвое и глаза закрыты? Ну смотри же, смотри!.. — Да нет, Виктор Семенович, — спокойно возражал вежливый мальчик. — Тот человек был гораздо старше, с густыми черными волосами, кажется, даже с бородкой. Плотный такой, немного похож на большого гнома. А этот молодой, худой, стриженый. Совсем не он. А что, только этого убили? Он хотел спросить: «Никого другого?», но устыдился своей внезапной радости. Что значит «только этого»? Убит другой человек, но предательство Олега не становится от этого меньшим злом. Еще неизвестно, что случилось с тем пассажиром. Но, по крайней мере, это убийство произошло не с его «подачи», он тут ни при чем. Или при чем?