— Может, все-таки сделаем УЗИ? — Сделаем, — ответила Ирочка, все прекрасно понимая, и легла на покрытый махровой простыней больничный топчан. Она приходила еще пару раз, и он, стесняясь, совал ей деньги, которыми она расплачивалась в регистратуре за прием у специалиста. У него дома, так же как и у нее, были строгие родители, и иного места для свиданий, кроме кабинета, они найти не могли. Потом Эдик сделал ей предложение, которое она деликатно отвергла, потому что даже самый преуспевающий врач не годился на роль постоянного спутника блестящей Ирочки Венециановой. К тому же в ней жило старомодное убеждение, что не стоит выходить за еврея. Не потому что они плохие мужья, как раз наоборот, а просто это может помешать в жизни и карьере. Ну а главное — ей рано было замуж, она еще не насладилась всеми прелестями свободной жизни. Родители наконец оставили ее в покое, считая, что дочка взяла главный рубеж, ради которого они ее растили и берегли, не спали ночами и надрывались на работе, — она поступила в вуз и училась там отлично. За это ей прощались поздние возвращения, ночевки вне дома и неизвестно откуда взявшиеся деньги на наряды и косметику. Мама и папа Венециановы знали, что в Плехановском институте учатся дети богатых и влиятельных людей, и надеялись, что Иришенька, с ее умом и внешними данными, сделает хорошую партию. Они укрепились в этом мнении, когда увидели в окно, как несколько раз она выходила из подвозившей ее до дома новой иномарки с тонированными стеклами. Это был «форд-фокус» Вали Красильникова, не такая уж дорогая машина, которую он, кстати, терпеть не мог за слишком респектабельный вид. Но разоряться на крутую тачку папаныч не пожелал, и Валька теперь рассчитывал только на свои будущие офигительные заработки в шоу-бизнесе. Ира говорила себе, что Красильников интересует ее лишь как возможный вариант удачного брака по расчету. На самом деле она кривила душой — неукротимый Валька нравился ей гораздо больше всех остальных ухажеров, вместе взятых. Она предполагала, что и он к ней неравнодушен, ибо равнодушных около нее просто не было. И не могла ожидать, что он с ней так поступит. Эту историю она пыталась забыть, вычеркнуть из памяти, как страшный сон, но яркие до боли картины возвращались к ней снова и снова. Ира готова была убить Красильникова, задушить собственными руками, а он вел себя как ни в чем не бывало — все также изредка появлялся в институте, проносясь по нему, как вихрь, и увлекая однокурсников на безумные тусовки. С Ирочкой он был приветлив и небрежен, словно и не помнил, что произошло. Он даже не заметил, что она его оставила, — у него были более интересные дела. Борясь с кошмарными воспоминаниями, Ирина, наверное, сошла бы с ума, если б ее не подхватил один из дальних Валькиных приятелей, с которым она познакомилась в период их сумбурного романа. Тото, как его называли друзья, был бесконечно мудрым и добрым человеком, но при этом глубоко законченным наркоманом. Он довольно скоро подсадил Иру на иглу, и она наконец избавилась от навязчивых видений. К счастью, в это время наступили каникулы иначе бы Ирина учеба в институте бесславно закончилась. Она почти переселилась в грязную, полную случайного народа каморку Тото, перестала звонить родителям, выходить на улицу, следить за чистотой одежды. Тото относился к ней с нежностью, следил, чтобы не передозировалась, и не давал в обиду своим обкуренным и обколотым приятелям. Он-то и открыл ей главный секрет ее власти над мужчинами. Секрет крылся не в красоте ее тонкого большеглазого лица и не в соблазнительной фигурке — этого добра на свете хватает. Ирочка Венецианова отличалась от других женщин особым внутренним устройством, сводившим с ума любого мужика, который хоть раз оказывался с ней в постели. Тотоха пытался как-то конкретизировать свою мысль, но в его лексиконе для этого не хватало анатомических понятий и художественных образов, и ему в голову приходило только слово «пневматичность». — Своей п…юшкой ты добьешься чего угодно, — говорил он среди ночи, ласково гладя ее по давно не мытым волосам, — а потому ты скоро от меня уйдешь. Я знаю. Ты далеко пойдешь, моя радость. Ира слышала его как сквозь туман и не особо задумывалась над этими пророческими словами. Они вспомнились ей много позже, когда она вновь обрела способность адекватно воспринимать действительность. Тото к тому времени канул в небытие, возможно, его даже не было в живых. Из наркоманского притона Ирочку вытащил Олег Егоров, которого в отчаянии разыскали ее безутешные родители. Он не поехал в очередной спортивный лагерь, увез ее на дачу и до конца лета держал на блокирующих средствах. На эти запредельно дорогие лекарства ушли все деньги, выданные Олегу к двадцатилетию на покупку машины. Маме он объяснил, что нашел деньгам лучшее применение, а ездить будет по-прежнему на мотоцикле, потому что на четырех колесах ему не хватает крутизны и экстрима. Странно, Ира никогда не обращала внимания, что Олег идеально подходит для ее матримониальных целей. Он был красив и хорошо воспитан, учился в престижном вузе, происходил не из супербогатой, но довольно обеспеченной семьи, а главное — уже много лет без памяти обожал ее, Иришку. Но для нее он был вне игры, ей и в голову бы не пришло строить планы в отношении Олега. Это было так же невозможно, как собираться замуж за плюшевого мишку, с которым она играла в детстве. На даче, немного придя в себя, она тем не менее одарила его своей благосклонностью, поскольку никого больше рядом не было. Они провели вместе месяц, который восторженный Олег мог бы назвать медовым, если бы не изрядная ложка дегтя, пропитавшая горечью этот долгожданный, выстраданный мед. Благодарная Ира в качестве подарка своему спасителю решила продемонстрировать ему все ухищрения, почерпнутые ею из недолгого, но бурного опыта сексуальной жизни, всю изысканную науку страсти нежной. К ее удивлению, щепетильный Олег не только не обрадовался этому дару, а зажался, огорчился и даже несколько к ней охладел. — Ты считаешь, я для тебя слишком испорченная? — с вызовом бросила она ему во время очередной истерики, спровоцированной остаточными явлениями абстиненции, проще говоря — поздней ломкой. — Нет-нет, — он замотал головой, глядя на нее с собачьей преданностью. — Ты — нет! Ты святая. — А кто же — да? — не отступала она, нарочно делая ему больно. Олег закусил край ладони так, что показалась кровь. Ну дикарь, что с него взять! — Я когда-нибудь найду их всех и поубиваю. — Кого? — продолжала допрашивать беспощадная Ирина. — Всех твоих мужиков! — выплевывал он с хрипом и кровью. — Руки у тебя коротки моих мужиков убивать! — торжествующе заявила она. — Ты им в подметки не годишься. Олег срывался с места, хватал стоящий у сарая велосипед и уносился в поля, забивая скоростью и бешеным кручением педалей унижение и злость. Потом пугался, что Ира может уйти, убежать, снова попасть к наркоманам, — и мчался домой, глотая слезы. Падал перед ней на колени, целовал ноги, уносил ее на руках в комнату и получал свою порцию нежности, приправленную мастерством вместо любви. Ира была не такой уж законченной сукой и мучила Олега не со зла. Она сама мучилась, не в силах ответить на его бесконечное обожание, не зная, что делать с этим непрошеным подарком судьбы. Ну не могла она его полюбить и все тут! А жить с нелюбимым, но влюбленным в тебя человеком гораздо труднее, чем строить с кем-то рассудочные отношения на взаимном равнодушии и расчете. Вернувшись в Москву вполне здоровой и посвежевшей, Ирочка бросила Олега и немедленно вляпалась в новую историю. Только после этой очередной встряски она наконец встретила Макса. После встречи с подругами Карина чувствовала, что вернулась к жизни. Даже утренняя дурнота ее почти отпустила, а уж страхи испарились без остатка. На следующий день она встала раньше Саши, приготовила и красиво сервировала завтрак, проводила мужа на работу и принялась энергично вылизывать квартиру. К десяти часам утра все уже сверкало и блестело, и Карина решила, что можно отправляться в гости к профессору Кабирову. Жаль, она не догадалась взять у него телефон. Хоть расстояние от двери до двери не больше десяти метров, но вламываться к человеку без предупреждения не очень удобно. Впрочем, профессор относится к этому проще, чем большинство москвичей, — все-таки он родился и вырос в южном городе. Да и соотечественники ходили к нему в любое время дня и ночи. Карина в этот раз даже не подумала переодеться, и только стоя у соседской двери, вспомнила, что отправилась в гости в домашнем кимоно. Но было поздно, она уже позвонила. Кабиров сейчас откроет, и убегать в свою квартиру будет глупо. В конце концов, ничего неприличного в ее наряде нет. Кимоно длинное и непрозрачное, а что распахивается, так она просто будет следить за своими движениями, вот и все. Карина потуже затянула пояс и храбро улыбнулась Мурату Гусейновичу, встретившему ее на пороге. Он тоже был рад ее видеть. Широко распахнул дверь, жестом пригласил в уже знакомую комнату, гостиную-кабинет. На этот раз там действительно было не очень прибрано: стол завален книгами, несколько томов свалилось на пол, галстук и пиджак висят на спинке стула. Профессор замахал руками, извиняясь, начал собирать вещи и запихивать их в шкаф. Наконец он выключил телевизор, и они обрели способность слышать друг друга. — В прошлый раз мы с вами собирались выпить чаю, — напомнил он. — А теперь у меня есть молоко. Карина рассмеялась. — Не беспокойтесь, Мурат Гусейнович, я только что позавтракала. Как ваши дела? Кабиров воспринял слово «дела» буквально и озабоченно сдвинул кустистые брови. — Простите, Карина, я так и не выяснил, кто мог подсунуть вам те мерзкие листовки. Но я выясню это в самое ближайшее время. Обещаю. — Мурат Гусейнович, да это не так уж важно. Вы лучше скажите, почему вы настолько серьезно относитесь к листовкам, которые сто лет лежали у нас дома и никому не мешали? И не пытаетесь выяснить, кто и зачем притащил к вам под дверь труп. Это ведь гораздо более странно. Профессор озадаченно посмотрел на нее. — Что вы больше хотите знать, Карина? — спросил он. — Кто притащил труп или почему мне это неинтересно? — И то и другое, — ответила Карина и, подумав, добавила: — Но про труп, пожалуй, больше. — Ну что ж, — Кабиров указал ей на кресло и сел сам. — С вашего позволения я все-таки сначала отвечу на первый вопрос. Вы правы: меня очень мало волнует, кто и зачем принес сюда труп неизвестного мне человека. На Петровке меня уже спрашивали, кого я подозреваю и кому бы могло прийти в голову меня скомпрометировать. Я только вчера ездил давать показания. Он с досадой кивнул на шкаф, и Карина догадалась, почему пиджак и галстук оказались на стуле: профессор так редко выходил из дома, что, надев их, позабыл убрать. Интересно, кто приносит ему продукты? Наверное, домработница. У него и чистота в доме такая, какую вряд ли может навести мужчина, даже очень аккуратный. — Видите ли, мне неинтересно разгадывать чужие загадки, мне хватает своих, — продолжал Мурат Гусейнович, слегка раздражаясь. Эти эмоции Карина отнесла на счет воспоминаний о визите на Петровку, а не своих расспросов. — К данному убийству я не имею отношения, а следовательно, меня оно не касается. Возможно, кое-кто и рад был бы подложить мне свинью — извините за двусмысленность. Но это опять же не мои проблемы, а того, кто это сделал. Ну и милиции, разумеется. — Мурат Гусейнович, но как же вы не понимаете! — воскликнула Карина. — Ведь если бы милиция не определила, что тело принесли с улицы, вы были бы первым подозреваемым. Скажите спасибо, что Бар… участковый оказался профессионалом. — Спасибо! — ответил Кабиров, тоже переходя на повышенные тона. — За это я действительно благодарен. Но я не стал подозреваемым, а все остальное — не мое дело. Я не люблю детективы. Некоторые мои знакомые тоже озаботились этой историей, и совершенно напрасно. Поймите, Карина, в моем возрасте человеку следует беспокоиться лишь о том, что напрямую от него зависит, за что он несет ответственность. На глупости уже нет времени. Например, за азербайджанские листовки в вашем доме я несу ответственность, и меня беспокоит их появление. Гораздо больше беспокоит, чем чье-то чужое убийство, — при всем моем сожалении, что оно произошло. — Но почему вы несете за них ответственность? — возмутилась Карина. — С какой стати? Мы же знаем, что не вы это сделали. — Милая девочка! Простите, что я вас так называю, но все-таки я намного старше вас. Я несу ответственность за все, что прямо или косвенно имеет отношение к моему народу. За все абсолютно! Азербайджанский национализм задевает меня гораздо больше, чем русский, армянский и так далее. Догадываетесь почему? Потому что, когда кто-то призывает бить азербайджанцев, мне может быть страшно, обидно, но не стыдно. А когда азербайджанцы кричат: «Бей армян!» или «Бей русских!» — мне очень стыдно. Вы не представляете как. У меня вот здесь, в груди, все горит, и хочется спрятаться от людских глаз. Хотя, как вы справедливо заметили, не я «это» сделал. Вам, наверное, такое чувство незнакомо, но только по молодости. Со временем вы его узнаете, потому что вы порядочный человек. Рассказать вам, какую надпись я видел в международном аэропорту одной страны, перед выходом на летное поле? «За границей государство — это ты». Удивительно точные слова! Прежде, при проклятой советской власти, я не считал, что в Москве я за границей. А теперь это так, а значит, мое государство — это я, и мой народ — это я. А вы говорите — труп. Да в гробу я видал ваш труп, и там ему и место. Профессор перевел дух и вытер вспотевший лоб. Карина молчала, не зная, что сказать. Теперь ей казалось, что она действительно некстати полезла со своим расследованием. У человека и без него забот хватает. В этот момент раздался звонок. Кабиров сделал знак Карине: «Сидите!» — и пошел открывать. Из коридора послышались гортанные голоса. Говорили на чужом языке, и Карине стало неудобно, что ее здесь застанут. Да еще это кимоно! Она встала, решив при первом же удобном случае распрощаться и уйти. Но гости, которые вошли в комнату, не обратили на нее никакого внимания. Их было двое — высокий мужчина лет сорока с хрящеватым недобрым лицом, похожий на испанского инквизитора, и молодой толстощекий парень довольно флегматичного вида. Кабиров и «инквизитор» раздраженно переговаривались по-азербайджански, парень молчал. Увидев своего недавнего просителя, торговца Джафара, рядом с Арифом Алиевым, Мурат Гусейнович не удивился и даже вопросов не стал задавать. Ариф любил менять телохранителей, которые по совместительству исполняли обязанности шоферов. Очевидно, парень привлек его тем, что владел дзюдо, вспомнил Кабиров характеристику, данную Джафару другим подручным Арифа, Али. Жаль мальчишку. Торговал бы себе своей хурмой, а теперь его втянут в криминальные дела, а то и что похуже. Мурат Гусейнович подумал об этом, но ничего не сказал. Ему не полагалось высказывать свое мнение по поводу Арифа и его окружения. Алиев, один из теневых авторитетов азербайджанской общины, считал профессора человеком в общем полезным, поскольку он не раз выручал соотечественников из беды, но не вполне своим. Кабиров и не претендовал на звание «своего». Он имел дело с авторитетами постольку поскольку и рад был бы вообще не видеть их у себя дома. Но, как говорят французы, положение обязывает. Однако сегодня Ариф явился кстати. Кабиров должен был выяснить, не причастен ли он к подбрасыванию листовок в армянскую квартиру, и поэтому с ходу, чуть ли не с порога спросил Алиева, есть ли такие листовки в Москве и где их достают. Ариф взглянул на него с холодным удивлением и сказал, что Мурату сейчас надо думать совсем не об этом, не о таких глупостях. Антиармянские листовки — не его забота, потому что его собственная жизнь висит на волоске. Кто-то хотел пришить ему ни много ни мало обвинение в убийстве, и если сейчас это не получилось, то успокаиваться рано: они не остановятся на одном неудачном трупе. Эти «они» и «кто-то» — вероятнее всего, российские спецслужбы, которым надоела миротворческая деятельность профессора в Москве. А может, ребята из русских патриотов. В любом случае… — Ариф, ты не ответил мне на вопрос про листовки, — терпеливо напомнил Мурат Гусейнович. — Кому нужны листовки? — оборвал его Ариф. — Разве это по твоей части, Мурат? Если кто-то хочет такие листовки, пусть приходит ко мне, он их получит. — То есть они у тебя есть? — уточнил Кабиров. — Ты меня что, допрашиваешь? — ощерился Ариф. И тут он увидел Карину. — Почему не сказал, что в доме посторонние? — бросил он, моментально подобравшись и мотнув головой в сторону Джафара. Телохранитель тут же встал за спиной босса. — А-ах, это девушка… — протянул Алиев, подходя поближе и рассматривая Карину так пристально и злобно, что ей показалось, будто кимоно, а за ним и кожа испепеляются и сворачиваются в черные лоскутья под его взглядом. — Откуда она здесь взялась, Мурат? Разве ты еще интересуешься женщинами? Да это же армянская девушка! Молодая. Красивая. Моя сестра была бы сейчас такой, если б выросла. Но она не успела вырасти. Ее убило случайной пулей под Лачином. Ты знаешь Лачин, армянка? — Ариф, ты в Москве! — сурово одернул его Кабиров. — Ты прав, я в Москве, а вокруг живут русские, тысячи, миллионы русских. Это они семьдесят лет твердили нам, что все люди братья. И тот, кто подстрелил мою сестру, тот мне брат, и кто убил моего отца — тоже брат. — Ты ведь понимаешь, кто подбросил тебе падаль под дверь, Мурат? — продолжал Алиев, почти вплотную подходя к Карине. — Это сделали русские. И эту красивую армянскую девушку тоже подослали они. Русские очень ловко используют армян, натравливая их на нас, а нас на них. Они нас всех используют. Им надо, чтобы мы перегрызлись между собой. Но в этом они правы. Нам есть за что рвать друг другу глотки. Карина не понимала ни слова из того, что говорил «инквизитор», нависая над ней своим мрачным, искаженным от ненависти лицом. Но эти слова и не надо было понимать, как не нуждается в переводе рычание голодного зверя. Карина чувствовала себя парализованной перед этой животной злобой, ее мутило от смрадного запаха из раскрытого рта с нечищеными желтыми клыками, от капель слюны, которые летели во все стороны, попадая ей в лицо. Ни бежать, ни спрятаться; она отступила всего на шаг и оказалась зажатой между шкафом и письменным столом. Она боялась, что сейчас потеряет сознание и ее уже никто и ничто не спасет, — или, наоборот, это будет спасением, потому что тогда она больше ничего не увидит и не почувствует. Профессор Кабиров неуклюже топтался сзади и пытался встать между ними, но лишь подталкивал «инквизитора» к его жертве. Рядом маячила равнодушная лоснящаяся физиономия Джафара, «инквизиторского» оруженосца. Они сделают с ней что хотят, и имеют на это право. Веками их народы воевали друг с другом, реки крови слились в моря ненависти, и нет ни забвения, ни прощения. Она сама виновата, что оказалась одна в стане врагов. «Инквизитор» схватил ее за плечи железными руками. Кабиров вцепился в одну руку и попробовал оторвать от Карины когтистую ладонь, но Ариф только слегка тряхнул локтем, и профессор отлетел в сторону. Что-то тяжелое посыпалось на пол в том месте, где он упал. — Ты зачем сюда пришла? — тихо и почти ласково спросил Ариф, приближая свое лицо почти вплотную. Его хриплый голос походил на клекот орла. — Ты хочешь, чтобы я взял на себя грех перед лицом Аллаха и убил слабую женщину? Ты смеешься над нами? Но Пророк учил, что враг не бывает слабым и беспомощным. Я не убью тебя. Ты выйдешь отсюда. Но когда выйдешь, тебе самой не захочется жить. Он крепко взял ее одной рукой за волосы и коротко размахнулся другой. Карина рванулась, вскрикнула от боли, схватила что-то, что оказалось радом, первый попавшийся предмет, — и ударила по страшной морде. Удар получился смехотворно слабым и неслышным, но Ариф все равно разжал пальцы и начал валиться на нее с разом остекленевшими удивленными глазами. Кто-то толкнул его и спихнул набок, когда Карина уже пошатнулась под тяжестью мощного тела и провалилась в темноту. Она очнулась от резкого запаха, похожего на пощечину. Потом нашатырный спирт убрали и побрызгали ей на лицо водой. Вода была противной комнатной температуры, а ей больше всего хотелось сейчас окунуть лоб в холодный обжигающий снег. Голова была тяжелой, и все тело ныло, как будто связанное. Кто-то потянул предмет, зажатый в ее руке. Карина встрепенулась, отдернула руку и открыла глаза.