Пройдя по узкому полутемному коридору, мы остановились перед тяжелой металлической дверью. За ней находился стеклянный тир, где специалисты-баллистики тестировали «грязное» оружие. Сумрачное прохладное помещение, казалось, пропахло свинцом. На полках вдоль стены лежали десятки самых разных пистолетов, револьверов, дробовиков, винтовок и автоматов, конфискованных у владельцев по решению суда и переданных затем в лабораторию. Дальняя стена представляла собой стальной щит, испещренный тысячами следов от пуль самого разного калибра. Марино направился к куче сваленных в углу голов, туловищ, рук и ног. Выглядела эта куча отвратительно, напоминая массовое захоронение где-нибудь в Освенциме. — Ты ведь белое мясо предпочитаешь? — спросил Марино, вытаскивая бледно-розовый мужской торс. Я промолчала и, открыв чемоданчик, достала свой «рюгер». Марино тем временем приспособил к туловищу голову с европеоидными чертами, темными волосами и карими глазами и водрузил манекен на ящик у стальной плиты примерно в тридцати шагах от меня. — У тебя одна обойма, чтобы отправить парня к праотцам. — Он вытащил из-за пояса автоматический десятимиллиметровый, проверил предохранитель и протянул пистолет мне, как и положено, рукояткой вперед. — Счастливого Рождества. — Спасибо, не надо, — вежливо ответила я. — Док, с этой своей штуковиной ты и опомниться не успеешь, как окажешься не у дел. — Если промахнусь. — Чепуха, все промахиваются. Но ведь «рюгер» перезарядить ты уже не успеешь. — И все-таки я предпочитаю пользоваться своим. У твоего слишком большой разброс. — Зато какая убойная сила! — Знаю, но у меня «силвертип», а это тоже не шутка. Мне уже доводилось стрелять из девятимиллиметрового, и симпатией к нему я не прониклась. Во-первых, мой точнее. Во-вторых, автоматическое оружие не так надежно и часто заедает. Менять качество на количество я не собиралась. К тому же в таких делах немаловажное значение имеет привычка. — Свалить можно и одной пулей, — сказала я, опуская наушники. — Ну да, если влепишь между глаз. Поддерживая правую руку левой, я потянула за спусковой крючок. Первая пуля в голову, еще три в грудь, пятая зацепила плечо. Все случилось очень быстро. Манекен слетел с ящика и с грохотом ударился о стальную стену. Не говоря ни слова, Марино положил девятимиллиметровый на стол и вынул из наплечной кобуры служебный револьвер. Похоже, мой отказ оскорбил его лучшие чувства. Я понимала, что раздобыть для меня пистолет стоило ему немалых трудов и лейтенант рассчитывал на заслуженную благодарность. — Спасибо, Марино. Барабан с щелчком встал на место. Я попыталась исправить положение, добавив, что ценю его заботу, но он уже либо не слышал, либо не слушал. Все шесть пуль попали в цель, в подпрыгивающую голову манекена. Вторая порция свинца растерзала туловище. Воздух наполнился кисловатым запахом пороха. «Да, — подумала я, — такого лучше не злить — дольше проживешь». — Нет ничего лучше, чем расстрелять лежачего. — Ты права, док, — сказал он, снимая наушники. — С этим ничто не сравнится. Мы опустили деревянную фрамугу и прикрепили к ней стандартную бумажную мишень. Расстреляв коробку патронов и оставшись вполне довольной результатом — по крайней мере, все мои пули поразили противоположную стену, — я выстрелила пару «силвертипов», чтобы прочистить канал ствола, и, взяв тряпку, обильно смочила ее раствором «хопп № 9». Запах раствора неизменно напоминал Квантико. — Хочешь знать мое мнение? — бросил Марино, также прочищая ствол. — Тебе дома нужно иметь ружье. Я молча убрала «рюгер» в чемоданчик. — Что-нибудь вроде самозарядного «ремингтона». Пятнадцать пуль тридцать второго калибра. Прикинь сама. В три раза больше, чем у тебя в барабане. Разок угостишь — добавки не попросит. — Марино, — устало сказала я, — все в порядке, понимаешь? И мне не нужен целый арсенал. Он посмотрел на меня исподлобья. — Представляешь, каково это, когда ты стреляешь, а ему хоть бы хны? — Нет, не представляю. — А вот со мной такое бывало. Как-то в Нью-Йорке я разрядил всю обойму в одного мерзавца, клиента психушки. Четыре пули в грудь. И его это не остановило. Я раньше про такое только у Стивена Кинга читал. Прямо-таки живой мертвец. Я выудила из кармана халата пару чистых салфеток и начала вытирать руки от смазки. — Тот псих, что гонялся за Берилл по дому, он из таких, док. Точно тебе говорю. Стоит завестись, и его уже не остановишь. — А что тот… в Нью-Йорке? Он умер? — рискнула спросить я. — Да. В «скорой помощи». Мы с ним вместе ехали, в одной машине. Та еще выдалась поездочка. — Тебе сильно досталось? На лице Марино не дрогнул ни один мускул. — Не сильно. Наложили семьдесят восемь швов. Ты же меня без рубашки ни разу не видела? Вот, лучше и не надо. У него был нож. — Господи… — прошептала я. — С тех пор я ножи не люблю. — Я тоже. Мы направились к выходу. От масла, растворителя и пороха осталось неприятное ощущение, как будто я пару дней не принимала душ. Многие даже не представляют, до чего это грязное дело — стрельба. Марино сунул руку в карман, достал бумажник и, порывшись, протянул мне небольшую белую карточку. — Но я же еще и запрос не оформляла, — пробормотала я, глядя на лицензию, дававшую мне право носить скрытое оружие. — Ну, понимаешь, судья Райнхард мне кое-чем обязан. — Спасибо, Марино. Он улыбнулся и придержал дверь. Вопреки указаниям Уэсли и Марино и элементарному здравому смыслу я задержалась на работе, а когда опомнилась, уже стемнело и на стоянке никого не осталось. Лучше бы не заходила; одного взгляда на календарь хватило, чтобы испортить себе настроение. Роза систематически реорганизовывала мою жизнь. Назначенные встречи переносились, передвигались и даже отменялись, лекции и демонстрационные занятия передавались Филдингу. Мой непосредственный начальник, глава департамента здравоохранения, после трех неудавшихся попыток застать меня на месте осведомился, уж не случилось ли со мной чего. Филдинг с замещением вполне справлялся, что неудивительно. Роза печатала ему протоколы вскрытий, то есть делала его работу, а не мою. Солнце все так же вставало и садилось, дела на службе катились как по маслу, и мне оставалось только гордиться тем, какую замечательную команду я подобрала. Наверное, примерно то же самое чувствовал Господь после того, как закончил творческий процесс и понял, что никому уже больше не нужен. Вместо того чтобы отправиться с работы домой, я завернула в Чемберлейн-Гарденс. На стенах кабины лифта висели те же просроченные извещения и объявления. Со мной поднималась сморщенная, иссохшая старушка. Вцепившись в свою палку, как птичка в ветку, она неотрывно таращилась на меня печальными водянистыми глазами. Я не предупредила миссис Мактиг, что приеду, и, когда после настойчивого стука дверь номера 378 наконец отворилась, она недоуменно уставилась на меня через порог, за которым теснилась мебель и гремел телевизор. — Миссис Мактиг? — На всякий случай я снова представилась. — Вы меня помните? Лицо прояснилось, дверь открылась шире. — Да. Конечно! Как замечательно, что вы заглянули. Проходите, пожалуйста. На ней были розовый стеганый халат и такие же тапочки. Впустив меня в гостиную, миссис Мактиг выключила телевизор и убрала с дивана плед. На столике стоял поднос с орешками, печеньем и недопитым стаканом сока. Перед моим приходом вдова сидела на диване, смотрела вечерние новости и щелкала орешки. — Извините, пожалуйста, что помешала. Мне нужно было вас предупредить о своем приходе. — Не извиняйтесь, вы совсем не помешали. Выпьете что-нибудь? — быстро предложила она. Я вежливо отказалась и, пока она прибиралась, присела на край дивана. Мне вспомнилась моя бабушка, неизменно сохранявшая присутствие духа и бодрость. Даже когда вокруг ее ушей начала загнивать плоть. Сердце сжалось от боли. Летом, за год до смерти, она прилетела в Майами, и однажды мы отправились с ней за покупками. Посреди «Вулворта» булавка, на которой держался ее импровизированный подгузник из мужских плавок и гигиенических тампонов, расстегнулась, и все сползло к коленям. Мы поспешили в дамскую комнату, давясь от смеха, и мне стоило больших трудов удержать под контролем свой собственный мочевой пузырь. — Говорят, сегодня может пойти снег, — заметила миссис Мактиг, усаживаясь на другом конце дивана. — Да, на улице довольно сыро, — рассеянно ответила я, раздумывая, как подступить к неприятному для хозяйки разговору. — И весьма холодно. Не люблю ездить в снег. — Зато, может быть, у нас наконец-таки будет настоящее, белое Рождество. Это что-то особенное, правда? — Правда. — Я уже обвела взглядом комнату, но так и не обнаружила того, что искала, — пишущей машинки. — Не могу припомнить, когда в последний раз на Рождество лежал снег. Неуклюжим разговором о снеге миссис Мактиг пыталась прикрыть нараставшее беспокойство, но получалось у нее плохо. Она понимала, что я пришла не просто так, а принесла какие-то плохие новости. — Вы точно ничего не хотите? Может быть, бокал портвейна? — Нет, спасибо. Молчание. Пора решаться.