— Откуда ты знаешь? — Навел справки в «Таверне Калпепера». В тот вечер он прикатил туда в обычное время. Посидел и уехал около половины седьмого. В понедельник, на традиционной утренней «летучке», я объявила сотрудникам, что ухожу в отпуск. В свете последних событий никто, похоже, этому не удивился. Все сошлись во мнении, что схватка с Джебом Прайсом выбила меня из колеи, что мне нужно отдохнуть, может быть, уехать, спрятать голову в песок. Куда именно я собиралась, никто не знал. Не знала и я сама. Я просто ушла — под облегченный вздох секретарши, оставив заваленный бумагами стол. Вернувшись домой, я прежде всего обзвонила все авиалинии, обслуживающие ричмондский аэропорт Бэрда, самый удобный для Стерлинг Харпер. — Да, мне известно, что штраф составляет двадцать процентов, — сказала я менеджеру «Ю-Эс эруэйз». — Но вы неверно меня поняли. Я не меняю билет. Случай давний, и мне нужно знать, попала ли она вообще на тот рейс. — Так билет был не ваш? — Нет. — Я теряла терпение, потому что объясняла одно и то же в третий раз. — Билет был выписан на имя Стерлинг Харпер. — Тогда ей необходимо связаться с нами лично. — Стерлинг Харпер умерла и не может связаться с вами лично. Затянувшаяся пауза наводила на некоторые размышления. — Она умерла примерно в то же время, когда собиралась улететь, — продолжала я. — Если бы вы всего-навсего заглянули в компьютер… И так далее. После третьего или четвертого звонка стало чуть-чуть полегче. Я всего лишь механически повторяла одни и те же фразы. В списках пассажиров «Ю-Эс эруэйз» Стерлинг Харпер не значилась. Такой же ответ дали компьютеры «Дельты», «Юнайтед эйрлайнз», «Американ эйрлайнз», «Истерн эйрлайнз». Получалось, что в последнюю неделю октября, когда была убита Берилл Мэдисон, Стерлинг Харпер никуда из Ричмонда не улетала. И не уезжала на автомобиле. Относительно автобуса у меня были серьезные сомнения. Оставались поезда. Агент «Амтрака» сказал, что у него завис компьютер, и предложил перезвонить попозже. Я повесила трубку — раздался звонок в дверь. Часовая стрелка не добралась и до полудня. День выдался ясный, с морозцем. Солнце нарисовало белые четырехугольники на полу гостиной и весело подмигивало, отражаясь от ветрового стекла незнакомой серебристой «мазды», остановившейся на моей дорожке. Светловолосый, с бледным, нездоровым лицом молодой человек отступил от передней двери и стоял, потупив голову и пряча уши за поднятым воротником кожаной куртки. Я опустила «рюгер» в карман жилета и отодвинула засов. Молодой человек поднял голову. И только тогда я его узнала. — Доктор Скарпетта? — нерешительно спросил он. Я осталась стоять в дверном проеме, отнюдь не спеша пропускать его в дом и сжимая тяжелую рукоять револьвера. — Простите, что явился вот так, без предупреждения, — произнес он. — Я звонил в офис, но мне сказали, что вы в отпуске. Нашел ваш номер в справочнике, позвонил, было занято. Вот и решил, что вы дома. Мне действительно необходимо поговорить с вами. Можно войти? В жизни он выглядел еще безобиднее, чем на видеопленке, которую приносил Марино. — Поговорить о чем? — сурово спросила я. — О Берилл Мэдисон. Э-э… меня зовут Эл Хант. Я не отниму у вас много времени. Обещаю. Я отступила от двери, и Хант вошел. Меня поразило его лицо, бледное, как алебастр. Опускаясь на диван в гостиной, Хант скользнул взглядом по рукоятке пистолета, высунувшейся из моего кармана, когда я села в кресло на безопасном расстоянии от гостя. — Э-э… у вас пистолет? — Да, у меня пистолет. — Мне… я не люблю оружие. — Любить его особенно не за что, — согласилась я. — Отец однажды взял меня на охоту. Давно, еще в детстве. И он подстрелил косулю. Она так кричала. Косуля. Лежала на боку и кричала. Я бы никогда не смог ни в кого выстрелить. — Вы знали Берилл Мэдисон? — спросила я. — Полиция… полицейские расспрашивали меня о ней. — Он запнулся. — Лейтенант Марино. Да, лейтенант Марино. Сначала приехал на автомойку, где я работаю, и разговаривал со мной там. А потом пригласил в полицейское управление. Мы с ним долго говорили. Она приезжала к нам на автомойку. Так я с ней и познакомился. Хант говорил медленно, неуверенно, запинаясь, а мне хотелось спросить, волны какого цвета исходят от меня. Серо-голубой, цвет холодной, твердой стали? Может быть, с ярко-красным отливом, потому что мне тревожно и я напряжена до предела? Приказать ему уйти? Выгнать? Позвонить в полицию? Невероятным было уже то, что он сидел в моем доме, а я ничего не предпринимала. Наверное, сыграли роль откровенная беспардонность с его стороны и неуемное любопытство с моей. — Мистер Хант… — Пожалуйста, называйте меня Эл. — Хорошо, Эл. Зачем вы пришли? Что хотите рассказать? Если у вас есть какая-то информация, поговорите об этом с лейтенантом Марино. Хант залился краской. Он опустил голову и принялся рассматривать сложенные на коленях руки. — То, что я хочу рассказать, не попадает в категорию информации для полиции. Я подумал, что вы поймете меня лучше. — Почему вы так подумали? Вы же не знаете меня. — Вы позаботились о Берилл. После смерти. Женщины, как правило, более интуитивны и более сострадательны, чем мужчины. Может быть, все и впрямь объяснялось вот так просто. Может быть, Хант пришел ко мне с надеждой, что я не унижу, не оскорблю его. Он смотрел на меня умоляюще, глазами раненого зверя, в которых уже металась тень паники. — С вами когда-нибудь бывало так, что вы знали что-то наверняка, не имея ни малейших доказательств в поддержку этой веры? — Я не ясновидящая, если вы имеете в виду именно это. — Но у вас же было такое чувство, да? — Он смотрел на меня почти с отчаянием. — Вы же понимаете, о чем я спрашиваю, да? — Да. Думаю, что понимаю, Эл. Он облегченно вздохнул. — Я знаю кое-что, доктор Скарпетта. Знаю, кто убил Берилл. Я промолчала. — Знаю его. Знаю, что он думает, что чувствует, почему это сделал. Если я расскажу вам все, пообещайте, что не побежите сразу в полицию, а сначала взвешенно и тщательно все обдумаете. Полицейские… они не поймут. Вы меня понимаете, доктор Скарпетта? — Обещаю вам, Эл, что обдумаю все, сказанное вами, самым тщательным образом. Гость подался вперед. Глаза его на бледном, как у портретов Эль Греко, лице вспыхнули. Я инстинктивно сжала ребристую рукоятку револьвера. — Полиция меня не поймет. Они просто не способны понять. Например, почему я бросил психологию. У меня ведь степень магистра. И что? Я работал санитаром, а теперь работаю на автомойке. Вы же не думаете, что они поймут, почему это произошло? Я молчала. — В детстве я мечтал стать психологом, социальным работником, может быть, даже психиатром. У меня это получилось само собой, без всяких усилий. Я должен был пойти в этом направлении. Туда, куда подсказывал мой талант. — Но выбрали другой путь. Почему? Он отвел глаза. — Потому что тот путь стал бы для меня гибельным. То, что во мне есть… то, что со мной случается… я не могу это контролировать. Я так проникаюсь проблемами других, что моя собственная личность, человек, который и есть я, теряется, задыхается, исчезает. Я понял это только тогда, когда попал в психиатрическое заведение. Для невменяемых преступников. Это… это было частью моей работы… дипломной работы. — Хант как будто забыл, зачем пришел. Его уносило в сторону. — Никогда этого не забуду. Фрэнки. У Фрэнки была параноидная шизофрения. Он насмерть забил свою мать. Поленом. Я знал Фрэнки. Я прошел с ним через всю его жизнь. До того зимнего дня. Я сказал: «Фрэнки, Фрэнки, что на тебя нашло? Ты помнишь, что чувствовал, что видел, когда это случилось?» Он рассказал, что сидел на стуле перед камином, смотрел, как гаснет огонь, и вот тогда они заговорили сами. Стали ему нашептывать. Они говорили ему страшные вещи. Насмехались над ним. Потом в комнату вошла его мать. Она посмотрела на него, и он вдруг увидел это в ее глазах. Голоса так кричали, что он уже не мог думать, а потом… Потом он очнулся, мокрый, липкий, и у нее… У нее не было лица. А голоса все шептали. После того я долго не мог уснуть. Стоило закрыть глаза, как я видел Фрэнки… плачущего, перепачканного кровью матери. Я понял его. Понял, что он сделал. И каждый раз, когда кто-то рассказывал мне свою историю, со мной происходило то же самое. Я сидела спокойно, отключив воображение, войдя в роль врача, клинициста, отгороженного от пациента белым халатом. — А у вас, Эл, когда-нибудь возникало желание кого-то убить? — Такое бывает с каждым, — ответил он, когда наши взгляды встретились. — С каждым? Вы уверены? Вы действительно так думаете? — Да. Это есть в каждом из нас. Абсолютно в каждом. — И кого же вам хотелось убить? — У меня нет пистолета, нет вообще ничего… э… опасного. Потому что я не хочу поддаваться импульсу. Стоит лишь представить, как вы что-то делаете, соотнести себя с механизмом действия, и все. Дверь треснула. Это может случиться. Все мерзости, все те отвратительные злодейства, что происходят в мире, начинаются с мысли. Все рождается в голове. Мы не плохие и не хорошие. — Голос его дрожал. — Даже те, кого считают сумасшедшими, делают то, что делают, не просто так, а по тем или иным причинам. — И какая же причина стояла за тем, что случилось с Берилл Мэдисон? Я знала, что мне нужно и как достичь цели. Я мыслила ясно и последовательно. Но приходилось напрячь все силы, чтобы блокировать лезущие в голову картины: черные пятна на стенах, колотые раны на груди, аккуратно расставленные на полке книги, терпеливо ждущие, когда их прочитают. — Тот, кто это сделал, любил ее. — Вам не кажется, что он выбрал довольно жестокий способ доказать свою любовь? — Любовь бывает жестокой. — Вы любили Берилл?