«Дева прекрасная ликом и душой свет с собой всюду несет и любовью мир наполняет. Жаль только, печаль познала сполна». Из речей Лели при заступничестве души Елены Прекрасной Древние времена, Явь – Коли сердце молодца девицей околдовано, так и сна он будет лишен. Только ее и будет вспоминать и всей душой желать, – молвила старуха, да едва слова мудрые делу помогали. На свете белом жила женщина одна, сыночек у нее был, Кириллом в честь батюшки величали. Подле них старуха обитала – сварливая и вредная свекровь, мудрая и добрая бабушка. За домом все вместе следили, хозяйство вели, на ярмарки ездили и никогда не тужили. Сын во всем помогал, матери не перечил, спорили редко, потому как уважали друг друга. Хорошо все шло, покуда в деревню их глухую новосельцы не прибыли. Серыми они были, грустными и молчаливыми – отец, а с ним красавица-дочь и муж ее. У последнего имя заморское, дивное – Финист. Да какими-то они чудны́ми казались: за пару верст видно, что к другой, богатой, жизни привыкли. Уж больно ручки у всех троих белыми были, а через оконца подмечали зеваки блюдца серебряные да жемчуга старинные. Завидовали некоторые женки, когда наряды прибывшей Елены замечали: кафтаны украшенные, рубахи расписные, сапожки красные и новые, а ткани бархатные – просто загляденье. Понимали все в округе, что непростые это люди. Но почему перебрались вдруг – не знали, про несчастье только перешептывались, мол, с дочерью старшей беда приключилась. Какая – тайна великая да горькая, от вопросов семья отмахивалась, ответ прямой не держала. Вот и приходилось соседям самим легенды выдумывать: то девка старшая полоумной слыла, то хворь ее унесла, то позором семью на семь поколений покрыла. Только и оставалось, что судачить направо и налево, осуждающе на семейство поглядывая. Поселились приезжие в домике маленьком, но крепком. Жили тихо, скромным хозяйством обзавелись, и каждый работу свою выполнял. Коровка одна вместе с курицами по двору гуляла, лошадь в сенях отдыхала. Молодой муженек сено косил, девица меж яблонь мелькала, а старик на крыльце сидел да корзинки вязал. Мерно их жизнь текла, в делах и заботах. Все бы ладно, если бы отец совсем чахлым не казался, да муж молодой не отлучался часто. На вопросы все, куда он и зачем, отвечала Елена стойко – так надо. В избе она с отцом оставалась да Финиста поджидала. Осуждали ее за то часто, а после и вовсе молва недобрая по деревне пошла – сплетники да бездельники постарались на славу. «Что за дело такое, что жена без детей и мужа сидит?», «Странные они, не от мира сего», – всякое судачили да косо посматривали. А юнцы на Елену поглядывали, от стыда не краснея. Одначе старалась она не замечать сего, глупостью считая и не придавая значения. Но в том-то беда и заключалась – влюбился юный Кирилл в Елену крепко и страстно, что сердце пылало и томилось. Недаром ее Прекрасной и здесь негласно величали: красой она весну затмевала, умом всякого удивляла, а речи вела, словно капель звучала. Повадился Кирилл мимо их избы ходить, скот пасти да ненароком в гости заглядывал. Молодая хозяйка хоть и молчалива, но добротой не была обделена: то яблоком красным угостит, то животных погладит. Любовался ею Кирилл, все своей хотел назвать да вместе зажить. Сетовала мать его и громко на сына ругалась, уму-разуму учить пыталась, от замужней желала отвадить, однако напрасны все разговоры были. Бабушка руками махала, скалкой ударить порывалась, дурь из головы бедовой выбить, но все упреки мимо Кирилла проходили. Не слушал он ничего, не внимал словам и уговорам, мудрости не желал набираться. Полагал молодец, что раз не бывает часто дома Финиста, то позабудет его Елена скоро и любовь в другом найдет. А может, и вовсе приключится чего с муженьком… В мыслях таких пребывал молодец, ни дня, ни ночи не различая. Охали, причитали, плакали бабушка да матушка, Кирилла отговаривали всячески, но ничто сердце влюбленное не могло унять. Выждал срок Кирилл и, как снова уехал Финист в град ближайший, набрался смелости и поспешил к избе знакомой. Цветов полевых нарвал, лентой маменькиной обвязал и стал Елену выглядывать. Спустя минуты томительные вышла она во двор ягоды собирать, песенку печальную напевая. – Здравствуй, Елена, – молвил Кирилл, на забор опираясь. – Как поживаешь? Как батюшка твой? Все ли в доме ладно? – Здравствуй-здравствуй, – улыбнулась дева, грусть пряча. – За заботу благодарю, хвала силам высшим – все у нас хорошо. А ты чего один? Где же стадо ваше? Замялся Кирилл, язык будто онемел, и звука выдавить не мог. Протянул цветочки яркие и глаз с Прекрасной не сводил. – Спасибо, – улыбнулась Елена ласково и почувствовала вдруг тревогу. Не нравилось ей, как Кирилл подле нее вьется и глаз не спускает. Говорила она об этом Финисту, но тот лишь просил подождать. Обещал, что вскоре все-все уладится и перестанет он так уезжать. Вот только слова все эти уже наскучили Елене: устала дева ждать, скрываться и молчать. Из края родного уехать пришлось после неудавшейся свадьбы Варвары, коя трагедией кончилась. Сестра старшая сбежала, ни у кого прощения не попросив и ни о чем не жалея. Уже позже от Финиста узнала Елена, что Варвара в Навь ушла, женой Кощея Бессмертного стала. Отрадно то, конечно, было, и прекратили муки совести Елену донимать, но осадок неприятный остался – виновницей себя считала. Коль она смолчала бы и утаила бы облик истинный Кощея, то смогла бы Варвара в Яви остаться, а не в темное царство уходить. Одначе после пришлось Елене с батюшкой совсем несладко: скандалы, упреки, суд да угрозы – все это жизнь им отравляло, спать ночами мешало. В ту пору на защиту им и пришел Финист – Ясный сокол, коего Елена женихом своим отцу представила. Он уже тогда славу богатыря волшебного снискал, а посему слову его перечить всякий боялся. На суде порешили, что поступок Варвары ужасен, однако не ведали близкие ничего и уж точно не подговаривали к такому греху. Оставив терем с хозяйством, решило семейство в глуши отсидеться, покуда из памяти людской не сотрется кошмар. На том и сошлись: поженились Елена и Финист, а после избу купили во владениях князя, коему и служил богатырь. Хотели сначала в столице жить, одначе воспротивился отец – желал он тихо обитать, ни о чем в мире не ведать. Спорить с ним никто не стал – заслужил покой, в котором отчаянно нуждался. Так и оказалась семья в деревеньке сей маленькой, откуда Сокол регулярно на службу княжескую уезжал, а Елена его ждала. Вот и теперь он отправился прочь, ее одну оставляя. Душа от тоски изнывала, а присутствие Кирилла еще больше смятения приносило. Догадывалась Прекрасная, что неравнодушен молодец к ней, но не могла от себя прогнать – не хотела сердце юное ранить. Посему, поблагодарив Кирилла еще раз за подарок, который из рук его не взяла, принялась она дальше хлопотать, а в душе кошки скреблись – дурное чувство крепло. – Я… я… – начал молодец сбивчиво, голову почесал и с духом наконец собрался: – Я люблю тебя, Елена. Спать не могу, о тебе думаю постоянно, речами твоими пленен, глазами голубыми околдован. Убежим вместе и жизнь новую начнем? Обомлела дева, не зная, что сказать в ответ. Чего боялась, то и случилось. Взглянула она на Кирилла: юный, высокий, с глазами ясными, грустью нетронутыми. Столько девушек румяных в округе, а он к ней с речами горькими. Вздохнула тяжко Елена и молвила, все надежды пресекая: – Негоже со словами такими к замужней женщине подходить. Чувства твои обманчивы, Кирилл, каковыми бы тебе ни казались. На свете белом много невест пригожих обитает, отыщешь ты суженую-ряженую и сердцу милую. Про меня же забудь – я мужа всей душой люблю, с ним всегда быть хочу, – серьезно проговорила Прекрасная, в дом уходя. Разозлился Кирилл, слезы к очам подбежали, да только делу они не подмога. Швырнул он цветы в канаву грязную и пошел куда глаза глядят. Горько ему было, обида ручьями лилась, гнев страшный в груди поднимался. Злоба душила, зависть скреблась на душе, и мысли недобрые в голову лезли. Меж тем тропка под ногами по холмам петляла и вдаль уводила. Желания ужасные в груди трепетали: то хотел Кирилл Елену выкрасть, то Финиста изловить и удушить – коль не досталось ему счастье, так пускай и другие страдают. Добрел молодец, обессиленный думами тяжкими, до разоренного поселения и, припав к колодцу, закричал в воду темную, гнев вымещая. Принялся он по округе слоняться, крушить все, что под руку попадалось, злобе себя отдавая. Швырнул Кирилл булыжник в оконце сарая, покосившегося от времени. Треск и крик тут же раздались, взлетели вороны тучей в небо, и ветер поднялся, пыль разгоняя. Тревожно Кириллу стало, озираться начал, не ведая, что произошло. Вдруг из постройки невысокая дева показалась: кожа бледная, будто солнца никогда не видела, сильно спутанные темные волосы до пят свисали, а во взгляде читался гнев, что неспокойно на душе становилось. Грязный сарафан заплатками сверкал, лапти лучших дней давно уж видали. Опиралась она на посох длинный, на правую ногу хромая. – Кто ты? – прошипела дева голосом, приближаясь. – Зачем пришел сюда? Убить меня хочешь? Мелькнул камень в кулаке ее, замахнулась незнакомка, но увернулся молодец от удара крепкого. – Я случайно здесь оказался, не думал, что кто-то живой в такой глуши обитает, – оправдывался Кирилл. – Знаешь, что бывает с теми, кто не думает? Они в суп ведьмин попадают! – едко расхохоталась дева на всю округу. Тревожно молодцу стало. Бежать со всех ног захотелось как можно подальше от нее. Странное, беспокойное чувство вселяла незнакомка только одним своим присутствием, а надломленный голос так и пробивал на дрожь. – Отчего же ты, молодец, так сильно буянил-то? Поломал тут скамейки, разнес калитки и без того кривые. Что же тебя так сильно опечалило? Глаза любопытной зорко сияли, словно ни одна тайна не могла от нее утаиться. – А тебе оно зачем? Я незнакомым людям душу не раскрываю, – высокомерно молвил Кирилл. – Если обидел, то о милосердии прошу. Могу помочь дом тебе подлатать, коль надо. А ежели нет, то прощай. Противный смех раздался из груди бледной девы. Прищурилась она и ткнула в грудь Кириллу кривым пальцем. – Тебя тоска изнутри пожирает, милок. Любви твое сердечко пожелало, а его разбили, растоптали. Вот посему-то ты сюда буянить пришел, злобу выпускать. Аль неправду я молвлю? – Кто ты? – прошептал Кирилл обескураженно. Роком в воздухе веяло, тучи от горизонта ползли, вороны на ветках качались. Бежать бы молодцу прочь, но сапоги будто к земле приросли – не отпускали, шага ступить не позволяли. – Пугливо смотришь, озираешься, правильно поступаешь, – усмешка искривила лицо девицы. – С рождения меня Маринкой все величали. – Что же ты делаешь в такой глуши? Завороженно на нее Кирилл смотрел. Из стороны в сторону расхаживала незнакомка, хромая. – Живу, как загнанный зверек, но ничего, ничего, настанет время и тогда… – шептала она без разбору слова, проклятиями воздух сотрясая. Дернулся Кирилл, отступить желая, но Маринка тут же к нему подпрыгнула, в руку намертво вцепляясь. Грозно глаза ее сверкали, сила в ладонях немереная скрывалась, улыбка скалящаяся ничего хорошего не сулила. – Куда ж ты? – удивилась она. – Я ж вижу, что дома тебя ждут лишь обида и гнев. Как посмотришь на косы ржаные, так залюбуешься, а если очами цвета неба взглянет, то пропадешь на месте сразу. Маяться будешь, без сна ворочаться станешь, придется Елену вспоминать и Финиста проклинать. Обомлел Кирилл, речь теряя. Не ведая ничего, умудрилась Маринка с ходу все его мысли потаенные прознать. Токмо и мог прошептать: – Откуда ты?.. – Ведьма я, милок, – оскалилась Маринка. – Гонят меня отовсюду, куда бы ни пришла, а потому и приходится скрываться по болотам, лесам иль в селениях пустых. Но не о том речь, не о том. Утаила она от него, что давным-давно на свете живет и младой только на лицо кажется. Много зим тому назад вышвырнули ее за колдовство из деревни родной прямо в пургу. Скиталась она по холоду, пальцы отморозила, с обрыва упала и тогда же ногу повредила, но выжила всем обидчикам назло. Спустя год возвратилась ведьма домой и наслала на жителей язвы страшные. Померли все в деревне, а она, ликуя, там же и обосновалась. Не смел никто приблизиться к округе прокаженной, а Маринке большего для существования и не надо было. Токмо не ведала она, что в злобе и одиночество рассудок помутился. Теперь же, увидав первого за долгое время человека, радость захлестнула Маринку, но тотчас сменилась грустью да злостью – ее словно чувства все разом раздирали. Однако видела ведьма ясно сердце разбитое и решила воспользоваться слабостью сей. – Знаю я, как тебе Елену заполучить, но тут надо бы от мужа избавиться, – прошептала она, молодца дуря. – Как же сделать это, коль богатырь он? Не думал Кирилл, что отвечал: желания мелочные да опасные голову заполонили, к поступкам отчаянным толкая. – Есть у меня зелье одно, что силушкой тебя наделит. Облик зачарованный получишь, сможешь по свету летать да мощью врагов устрашать. Сокол с тобой и сравниться не сможет, – и, произнося слова елейные, завела Маринка Кирилла к себе в сарай, где опоила отваром противным. Не заметил молодец, как гроза налетела, как ветер деревья повалил, как застонала природа – злой рок свершился. Одурманила Маринка юнца и в зверя превратила – Змеем Горынычем он стал. Облик чудища громадного с тремя головами ему от колдовства достался, а злость и зависть, что внутри пылали, в огонь настоящий превратились и нутро заполнили. Всю ночь тело лихорадкой било, ревел и рычал Кирилл, сущность новую принимая мучительно. А наутро встал, а перед глазами все плыло, голова тяжелой была – мыслить ясно совсем не получалось. – Иди к ней да вновь руки проси, а если и ныне откажет, то в зверя обращайся и рази пламенем, пока от Финиста не отречется, – наставляла Маринка, а Кирилл только кивал. Хохотала ведьма, зрелище кровавое предвкушая, и тайком за молодцем последовала, желая на страдания иных полюбоваться. Домой не заходя, направился Кирилл к Елене. Удивилась Прекрасная, неспокойно сердце забилось при виде его – нездоровым юноша казался, словно подменили. – Как ты чувствуешь себя? – осторожно спросила она, но тот лишь головой покачал и вновь речи про побег и любовь завел. Оскорбилась Елена и вон его погнала. – Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому, – прошипел Кирилл и обращаться принялся. Выросли крылья за спиной, три главы шею разорвали, тело чешуей покрылось в один миг, а из лап тяжелых когти-сабли торчали. Огромен и ужасен был черно-красный дракон, все небо собой закрывающий. В страхе на него Елена смотрела, а тот лишь насмехался да мощи удивлялся. Взревел он и принялся огнем землю опалять, все на пути сжигая. Пылали трава и дома, крики и стоны сквозь дым еле пробивались, но не внимал им Змей, обиду на невинных вымещая. Ярость и боль Елену захлестнули, побежала она за луком и стрелами, перо мужа сжимая и о подмоге умоляя. Выбралась Прекрасная, на валун высокий вскарабкавшись, и стала в Змея стрелять. Но не смогла нанести раны дракону, только лишь царапала чешую толстую. Суматоха всюду буйствовала, гарью нутро обжигая. Носились женщины да мужчины, дома спасти пытаясь, да бесполезно все было, пока в вышине Змей бушевал. Неведомы ему были угрозы да крики умирающих, не чувствовал он стрел и вил – огонь душу его поглотил. Ликовала в укрытии Маринка, гневу поражаясь. Меж тем, видя, что не получается у Елены чудовищу противостоять, решил старик-отец ей помочь и начал в дракона камни швырять, надеясь, что отвлечется тот, а стрела последняя цели достигнет. Метким старик оказался: камень в одну из голов попал. Да токмо не было пользы от действий сих: пуще прежнего рассвирепел Кирилл и замахнулся лапищей, пронзая старика когтем.