– Пощади! – Прости нас! Но не желала вовсе Олеся внимать их мольбам и слезам – месть душу одурманила. Так дело темное точно свершилось бы, если вдруг не исчезли бы все силы враз и не упала ведьма без чувств. Очнулась Олеся уже на лавке в землянке родной. Губы пересохли, жар тело ломил. Мать рядом сидела и растирала травы в ступе, неразборчиво заклинание шепча. – Как я… как я здесь очутилась? – еле выдавила Олеся. – Пей. – Майя протянула ей миску, от коей тошнотворный запах шел. – Я тебя принесла. Непонимающе Олеся взглянула: мать никогда не выходила из лесу. Одначе объясняться та и не думала. Дождавшись, когда дочь примет отвар, Майя встала и хотела уйти, как вдруг Олеся схватила ее. Рука девицы горяча была, как печка. – Что со мной, матушка? – Спи, – грубо отрезала она и вышла прочь. Ошибалась Майя: в дочери тоже сила жила – страшнее и могущественнее ее собственной. В селении родительском только у самых могучих и потомственных колдунов огонь внутри пылал, а тут у полукровки в груди дышал. Хотела сначала Майя удачу попытать да дочь к родичам отвести, но осеклась – проклятие над ними все еще висело, чуяла его ведьма. – Ты не сможешь прятать ее вечность, – сказал леший совсем рядом. Обернулась Майя, страх пересилив, крикнула: – На кой черт тебе, старый, огненная ведьма в лесу? Не смей даже думать и подходить к ней, иначе всю округу погублю, гниль пущу. Засмеялся леший. – Ты на ногах стоишь еле-еле, а коль ветерок порывистый дунет, так и поляжешь вовсе. Все силы потратила, чтоб дочь с поляны вынести. Долго ль ты еще протянешь? Похолодело все внутри Майи. Знала она, что слаба и долгие-долгие годы восстанавливаться придется, ведь не было сердца в груди, кое питало и к жизни возвращало. Зашумела листва – скрылся леший. Вздохнула облегченно Майя, к деревцу прислонилась и слезы смахнула. Поклялась она, что отныне глаз с дочери не спустит и не позволит лесу душу ее забрать. Однако, как бы ни старалась Майя – судьба проворней оказалась. Олеся, не привыкшая к пристальному вниманию, все порывалась сбежать из-под надзора. Так и случилось однажды, когда ночь черная и глухая на округу спустилась: в потемках выбралась из дома Олеся. Запрещала с той поры ей мать колдовать, но огонь упрямо порывался с пальцев вспорхнуть. Теперь сидела Олеся на пеньке и веточки сухие поджигала. То вместе вспыхнут, то по очереди замелькают – улыбка с лика не сходила. – А если лес весь от забавы твоей загорится? Встрепенулась Олеся и от страха слова вымолвить не могла. На нее из чащи смотрели два алых глаза, а тени не скрывали уродливое тело лешего. – Неужто язык проглотила? – усмехнулся он. – Я… я… я слежу за огнем, дальше не пойдет, – еле пробормотала ведьма. Знала Олеся про хозяина леса, но прежде не встречалась. – А кто научил тебя силушкой управлять? Молчала девица и врать не желала. – Так я и думал, – приблизился он. – А без учения твой дар опасен, ведь всю округу спалить можешь. – А вы меня научите? – загорелись глазки надеждой. – Куда уж мне! – удрученно леший вздохнул. – Нет-нет, тебе надо бы к остальным колдунам и ведьмам. – А есть и другие? – изумилась девица. – Конечно. Неужто тебе мать не рассказала ничего? Потупила взгляд Олеся, слезы к горлу подкатили – слишком многое от нее Майя скрывала. – Ну-ну, не горюй. Нет твоей в том вины, ты же дитятко совсем, – утешал леший. – Я тебе все расскажу. И поведал тогда хозяин лесной всю правду о Майе, коя познала любовь запретную с рыбаком; о проклятии насланном и страшном; о долгих месяцах лишений и страданиях; о людях, которые прогоняли несчастную; о жертве, что силы все отняла. – Но разве можно так? – только и смогла прошептать Олеся. Она уже не плакала. Злилась ведьма, ярость опять в душе разгораться стала. – Увы, такова природа людская – гнилая и слабая, – покачал головой леший. – Но я надеюсь, что ты умнее и сильнее будешь и до мести не дойдешь. Молчала Олеся. А леший уж от восторга ладоши потирал: слова его в душу точно попали, и теперь о справедливости одной будет мечтать девица. – Помоги мне подлецов отыскать, – прошептала Олеся. – Помоги суду свершиться, и тогда любое твое желание исполню. Согласился леший. Так в течение месяцев трех обучал он Олесю даром управлять, а Майю все это время чарами окутывал. Думала она, что слабеет день ото дня, и спала постоянно, не различив магии дурной. А как научилась контролировать огонь Олеся, так в путь дальний собралась, месть в сердце храня. На груди ее амулет висел – лешего оберег, что должен был всю магию в себя впитать и девице отдать, силу ей добавляя. Ночью безлунной явилась Олеся в поселение, где отец жил да мед попивал. Страшна была ведьма: волосы огнем пылали, стопы босые по земле ступали, и тотчас из-под них искры вылетали. Жар ее окружал, пламенем девица разила и погибель несла, не сдерживая себя. Месть и ярость возымели власть над душой. Крики и стоны в единый звук смешались, слух ее лаская. Шла Олеся, не сдерживая себя и повсюду пламенем разя, к отцу направлялась. Отыскала его в избе дальней, в горнице, где хмелем за версту несло. – Пощади! – заголосил рыбак при виде пылающей ведьмы. Сердце в пятки ушло, богам всем известным молился. – Что же ты, батюшка, встрече не рад? – голос Олеси точно раскат грома пронесся. – Как же так? Аль не скучал? Не вспоминал ведьмы чернобровой, что ребенка от тебя понесла? Язык рыбака точно к небу прирос. Понял он, что не отвертится – казнь ему уготована. Решил, одначе, счастья попытать и в ноги пасть. – Кровинушка моя, доченька милая, прости глупца старого и сжалься над батюшкой! Это все люди – волки точно! Подговорили они меня, а я ведь маму твою одну любил. – Ты даже имени ее не помнишь, пьяница жалкий, – отпихнула его от себя Олеся. – Поздно прощенья просить да на жалость давить. По воле твоей мать изгоем везде стала, меня на ту же судьбу обрекла. Ни воды, ни еды порой мы не знали, на скупые дары лешего жили, крошки считая. А ты здесь не скучал, как погляжу. Затрясся подбородок мужика, слезы по щекам катились, уши зажал – лишь бы только плача деревни не различать. – О, нет-нет, слушай, – усмехнулась Олеся. – Твоя вина, что ныне они страдают. Так наберись смелости хотя бы внимать! Ночь только началась, отец, – и, плюнув ему под ноги, вышла Олеся прочь, обнося избу столбом пламени. Учинив расправу здесь кровавую, отправилась ведьма дальше: туда, где должны были они вместе с матерью всю жизнь прожить. Берег иной Олесю ворожбой встречал: со всех сторон заклинания сверкали, на голову ее удары сыпались. Однако ни один цели не достиг – все в амулет лешего помещалось. Силу да знания Олеся тотчас в себя вбирала и погибель несла, никого не жалея. Как никто не пощадил и Майю. Заря кровавая застала Олесю на берегу речки. Она сидела, опустив голову на колени, и тихо плакала. Поняла ведьма, что нет ей отныне спасения и дороги назад, кроме как в лесу навсегда поселиться. Знала она, и какую цену леший попросит, и готова была сердце ему отдать, да мать наконец отпустить. Нежданно услыхала Олеся слабое мяуканье и на помощь поспешила. Под завалами дома кошка черная за жизнь боролась. Вытащила ее ведьма и приласкала. Слезы девичьи в мехе зверька терялись, пока кулон лешего грудь обжигал. Вдруг мысль одна в голову пришла: приобретенная силушка была в амулете заключена, а ежели с ней Олеся возвратится, то получит хозяин лесной мощь небывалую из сердец почивших. – Слишком много для него одного, – процедила ведьма. Решила она дар кошке передать и фамильяром ее сделать. Откуда заклинание выучила – не ведала, видимо, от жертв уже учиться стала. А как закончила, так домой поспешила, где ждали ее мать и леший. Прознала Майя все, что от нее скрывалось, и слов не находила. Обманул ее леший, с самого начала сердце дочери себе в подчинение желал, потому как сильнее оно от рождения было. – Вижу, месть твоя свершилась, – процедил лесной хозяин, деву встречая. – Забирай, что положено, и убирайся с глаз, – встала Олеся, участь принимая. Леший медлить не стал и сердце ее забрал. Предвкушал он мощь, но заметил, что силушка поубавилась. Заметил тогда кошку и понял все. – Обманула! Провела! – завопил он. – Я отдала тебе то, что должна, теперь я вместо матери буду, – отрезала Олеся. – Так верни ей сердце, освободи от клятвы. Зашипело пламя на кончиках пальцев, стиснула кулаки Олеся, и сдался леший, восвояси убрался. Тотчас забилось сердце в груди Майи, жизнь к ней вернулась, и чувства все мигом возродились. Так больно ей стало от поступка дочери, что жалобно завыла она, точно волчица. – Что же наделала ты, Олеся? – пала на колени Майя, слезами обливаясь. – Я тебя спасла, мама, – отчеканила ведьма, обнимая ее за плечи. Так и продолжили они обитать в лесу. Часто Майя людям помогала, коль отваживались они к ней прийти и помощи спросить. Скот спасала, болезни исцеляла, земле урожай возвращала – ни в чем не отказывала, словно пыталась вину дочери перед небесами искупить. А Олеся вместе с кошкой лес обходила, за порядком следила и всех, кто злое замышлял, на суд свой обрекала. Когда ж не стало Майи и люди все равно к землянке приходили, тогда и решила огненная ведьма дело матери продолжать. Кого спасала, а кого проклинала – тут уж воля случая. Где-то на просторах Яви Фонари освещали магистраль, по которой Марья вела машину в известном только ей направлении. Идея Казимира «появиться из ниоткуда и обрадовать ведьму, подобно снегу в мае» была отвергнута сразу. – Мы незваные гости. Лучше все сделать как можно мягче и спокойнее, – предложила Забава. Марья согласилась и, раздобыв машину, отправилась в путь. Перед этим она успела послать весточку Моране, коротко пересказав случившиеся события. Хозяйка Зимы немногословно ответила, отправляя действовать дальше. Дорогу по магистрали указывал серп-амулет, которому нужно лишь прошептать имя, чтобы понять, где искать цель. Большую часть расстояния они преодолели, перемещаясь через портал, а затем уж решили прибегнуть к помощи машины, сохраняя запас сил. Сама Моревна видела Олесю пару раз – достаточно, чтобы не желать больше встреч. Способности, которые ведьма обрела благодаря лешему и кровавому прошлому, воистину впечатляли и обескураживали. Подобную силу Марья видела только у отца, но Кощей взращивал мощь годами и постоянно совершенствовался, а Олеся уже родилась с завидным потенциалом, который потом лишь умножила.