– С чего ты взял, что я пью? – насупился Иван. – От тебя пивом пахнет. Опалин открыл рот, но тут же опомнился. – Я немного выпил… Мне в пивной надо было кое-что узнать… Что за трактир? Их там много… – Теперь всякий трактир чайной-столовой прозывается, – усмехнулся Дымовицкий, который, казалось, даже не слушал его жалких оправданий. – Во как! Хозяин Кутепов, остальное выяснишь сам. Тебе на пальто материя не нужна? Опалин насупился. – Спасибо. Мне ничего не нужно. – А то могу уступить со скидкой. И портного посоветовать такого, который лишнего не отрежет. А? – Я же сказал: не нужно. Несколько мгновений Дымовицкий пристально смотрел ему в лицо. – Ничего у тебя, Ваня, не получится, – проговорил он неожиданно. – Принципиальный ты, а это плохо. В жизни выигрывают гибкие, понимаешь? Кто вовремя умеет смириться и отползти в угол. Знаешь что? – Он хлопнул по столу ладонью. – Иди ко мне работать. – Зачем? – изумился Опалин. – Как зачем? За деньги. Будешь за товаром присматривать, иногда в очереди постоять придется, но это редко бывает. – Ты из спекулянтов, что ли? Которые товар в магазинах скупают, а потом втридорога его продают? – Почему сразу спекулянт-то? Я просто считать хорошо умею, Ваня. Разве ж я виноват, что у нас даже достаточно ситца произвести не могут? Паршивого, черт возьми, ситца. Не говоря уже о других товарах… Опалин хотел сказать резкость, но неожиданно сдался. Прав был его собеседник, кругом прав. И чернила дрянные, и с мясом то и дело перебои, и… – Ты меня первый раз в жизни видишь и сразу предлагаешь к тебе идти? – Так что ж, что первый? Я кое-что в людях понимаю, Ваня. Мне не надо десять лет с кем-то общаться и вдруг прозреть, что кадр-то сволочь оказался… или наоборот. Ты хороший парень, но тебе из угрозыска ноги делать надо. Не стоят они тебя. Понимаешь, – доверительно добавил Дымовицкий, – в жизни надо уметь устраиваться. Почему гады разные белый хлеб с маслом лопают и на такси катаются, а я на трамвае должен давиться? Почему некоторые бумажки перекладывают и не напрягаются, а я жизнью рискую? Почему им – все, а мне – ничего? Ты оглянись по сторонам, присмотрись хорошенько, что происходит. Ты знаешь, какая сейчас безработица? Видел, сколько беспризорников на улицах? А кто хорошо живет? Я тебе скажу. Кто в партию в 17-м году вступил, а до того кадетам сочувствовал. Кто в Моссовет пролез и там штаны просиживает на разных собраниях. И даже Стрелок живет хорошо, – добавил Дымовицкий сквозь зубы, – потому что умеет рисковать по-крупному. Знаешь, сколько он взяток раздал, чтобы его не расстреляли в тот единственный раз, когда сумели схватить? А? А знаешь, сколько он во время гражданской войны награбил? Он как сыр в масле катается, а ты… – А я все равно с ним разберусь, – промолвил Опалин упрямо, тряхнув головой. – Но сначала узнаю, кто из наших ему помогал… – Это значит, ко мне ты работать не пойдешь? – Нет. Извини. – Угробят тебя, дурак, – проворчал Дымовицкий. Вошла Степанида Ивановна, неся расписной чайничек. – Убьют ни за что, и вся недолга. Ладно, я тебя предупредил. А теперь давай пить чай! И бутерброд бери побольше и не стесняйся, а то я знаю, как в угрозыске кормят… Глава 10 Откровенный разговор Попрощавшись с Дымовицким, Опалин не стал сразу покидать здание Верхних торговых рядов, а достал папиросу, сунул ее в рот и стал хлопать по карманам, ища спички. Ему надо было кое-что обдумать. – Молодой человек, здесь не курят. Опалин повернулся, наткнулся, как на стену, на осуждающий взгляд какого-то немолодого гражданина – в прошлом определенно господина – в золотом пенсне, который держал на руках старого спаниеля. Собака странным образом походила на своего хозяина, и для полного сходства ей недоставало только золотой оправы. Господин смотрел на Ивана неодобрительно, словно юноша был плесенью на стене, и точно такой же взгляд был у спаниеля. Это добило Опалина, и вместо того чтобы послать собеседника к черту, он неловко пробормотал «Извините» и удалился. По лестнице он поднялся под самую крышу, вытащил коробок, извлек из него спичку и уже собирался чиркнуть ею, когда машинально бросил взгляд в окно, возле которого стоял. Рука Опалина застыла в воздухе. Наконец он пробормотал «Ну-ну», сунул спичку обратно в коробок, затолкал его в карман и, забыв о незажженной папиросе, что есть духу помчался по ступенькам вниз. Внизу он попетлял по зданию, чтобы выйти в нужную ему дверь, и, прячась за спинами прохожих, стал подкрадываться к маленькой черной машине, стоящей впереди у тротуара. – Шофер, – велел он, втиснувшись в машину, – вези в «Бристоль»! Так называлась гостиница на Тверской улице, – хотя, конечно, это не имеет никакого значения, потому что Иван просто выпалил первое, что ему в голову пришло. – Вы не в такси… – начал шофер, но тут узнал Опалина и явно занервничал. – Как жизнь, Сеня? – спросил Иван, изображая сердечность, в то время как его так и подмывало стукнуть собеседника как следует. – Может, еще скажешь, что ты просто так тут оказался? Не умеешь заниматься слежкой – не берись… Сеня Жуков, шофер уголовного розыска, подавленно молчал. Это был парень деревенского вида, широколицый и крепкий; из-под шоферской фуражки торчал клок белокурых волос. Сеня звезд с неба не хватал, но считал, что возраст – он был на несколько лет старше Опалина – дает ему право относиться к помощнику агента свысока. А Опалин не терпел, когда с ним так обращались, и был рад, что ему некоторым образом выпала возможность поквитаться. – А чего я, – пробубнил Сеня, косясь на собеседника. – Мне Карп сказал… Что-то подобное Иван подозревал, но все же то, что шофер подтвердил его подозрения, неприятно его задело. – Что он тебе сказал? – спросил Опалин сипло. – А? – Присмотреть за тобой велел, – пробормотал Сеня. – Все же заняты… – Что ж ты в пивную-то не зашел? Я бы тебя пивом угостил, – куражился Иван. За Сеней водилась одна слабость: он всегда был не прочь выпить и закусить за чужой счет. Шофер покосился на Опалина недоверчиво, но, поняв, что тот насмешничает, рассердился не на шутку. – Ой, да иди ты!.. Вслед за этим Жуков произнес несколько энергичных фраз, которые выражали его отношение к мирозданию, к собственной роли в этом мироздании и, в частности, к нынешней работе. Увы, привести эти перлы тут представляется невозможным по той причине, что они категорически расходятся с нормами литературного языка. – Кончай ругаться, – проворчал Опалин, который не любил, когда выражались в его присутствии. – Ну а я ж не виноват! – горячо сказал Сеня, поворачиваясь к нему. – Мне сказали, я выполняю… – Машину казенную ты зря гоняешь, – хмыкнул Иван, оглядывая руль и надраенную до блеска приборную панель. Выделенный ему автомобиль Жуков любил и чистил, не жалея сил, из-за чего другие шоферы, бывало, над ним подшучивали. – Я ни при чем, ясно? – Конечно, ни при чем, – кивнул Сеня. – Все так говорят. Кроме Бруно. Опалин только сейчас вспомнил о папиросе, вытащил ее изо рта и, хмуро ее разглядывая, уронил: – Ну-ну. И Карп тебя отрядил следить за мной, потому что верит, что я ни при чем… – Но он действительно так считает, – пробормотал Жуков. – А ты тут тогда для чего? – Любишь ты, Ваня, все усложнять, – буркнул шофер. – Что мне велели, то я и делаю. Это же начальство! А есть еще начальство, которое выше. И ему не нравится, что лучших агентов положили… – Ты мне вот что скажи, – перебил его Опалин, – про медвежатника Ярцева ты что-нибудь слыхал? – Ну, слыхал. – И? Не томи! – Он не медвежатник. Мутный вообще какой-то… Но ведет себя тихо. Не слыхал, чтобы он был у нас в разработке. Зачем он тебе? – Так. Сам не знаю, – Опалин откинулся на спинку сиденья. – Заводи мотор. – Ты спятил? – Слушай, какого черта я буду давиться в трамвае, когда ты все равно должен меня сопровождать? Ну вот и отвезешь меня к свидетельнице. – Куда? – вздохнул Жуков, смирившись. Опалин вытащил из-под пальто дело, развернул его и прочитал адрес Малеевой Елены Ильиничны – вагоновожатой, которая сбила дочь Евлахова. – На Потешную улицу, там она живет. – Впервые слышу такое название. – Это рядом с Преображенской заставой, – пояснил Опалин. – Давай, заводи мотор! Быстрее приедем, быстрее уедем… Он вспомнил, как вагоновожатая кричала кому-то, что вагон идет до Преображенской заставы. «Может быть, потому она и пошла на эту работу, что конечная остановка трамвая находится недалеко от дома…» Неожиданно он поймал себя на ощущении, что ему неуютно в машине, но о причине догадался не сразу. Ведь он ехал один, с шофером, как какой-нибудь буржуй; мог развалиться на сиденье, и никто не сделал бы ему замечания. Однако, хотя Опалин вроде бы нашел отгадку, по мере того как они приближались к Потешной улице, чувство беспокойства не ослабевало, а наоборот, крепло. Он отлично знал, чем оно вызвано – и машина, конечно, тут была ни при чем. Дело в том, что он поддался жалости, когда милиционер расспрашивал его об обстоятельствах несчастного случая, и заявил, что вагоновожатая не отвлекалась от своей работы. А ведь она разговаривала с Опалиным – да, пустяк, может быть, но что, если именно этот пустяк все решил – отвлеклась на долю мгновения, и этой доли хватило, чтобы 17-летняя девушка превратилась в месиво из осколков костей и раздавленной плоти. «И мне же придется сегодня допрашивать эту Малееву… – Он нахмурился. – Черт, черт, черт! Придумал Карп на мою голову…» Вагоновожатая и ее семья ютились в бараке, и Опалину было достаточно поглядеть на здание, чтобы понять, что его здесь ждет. Это была черная дыра, поглощавшая души – не из-за бедности, не из-за удобств во дворе и даже не из-за трещин на стенах. Когда человек силен духом и стоит на определенной ступени развития, он может противостоять и нищете, и скученности, и отчаянию. Слабый поддастся или сломается, неразвитый поддастся еще быстрее. Здесь люди опускались быстро, потому что среда почти не оставляла им шансов. Все четыре или пять жильцов, с которыми Опалин столкнулся в доме, когда искал комнату Малеевой, принадлежали к тому типу людей, для которого есть только самая тяжелая работа (и то не всегда) и который привык от любых своих проблем искать спасения в водке. Сестра Елены Малеевой мало чем от них отличалась, и, взглянув на ее преждевременно состарившееся, испитое лицо, Опалин понял, почему ее не берут на работу. Самой Елены дома не было, но мать сказала, что вагоновожатая скоро должна прийти. Мать выглядела немного лучше прочих, но казалась человеком, который давно махнул на все рукой. Она вязала, примостившись у окна, почти неслышно, но бойко двигала спицами, и связанное ею росло на глазах. Потом явился отец семейства, мужик с хитрой деревенской физиономией, обрамленной седоватой бородой. Он стал допытываться, комсомолец ли Опалин и сколько получают в угрозыске, а еще – разрешено ли агентам оставлять себе вещи, которые они отбирают у воров. – Вы что несете? – сердито спросил Иван. – Ну, а вещички-то, вещички! – подсмеивался старик. – Ведь они же денег стоят, а? Я так думаю? Почему б не оставить, а? Деньги-то завсегда нужны…