И это нормально просто потому, что она близкий ему человек и таковым останется навсегда. И неожиданно вдруг всплыло перед его мысленным взором лицо прекрасной девушки Агаты, смотревшей на Югрова со своей дивной улыбкой, от которой появлялись чудесные ямочки на ее щеках, словно озаряя солнечным светом все и всех вокруг. Наверное, встреча с ней была дарована ему кем-то сверху именно для того, чтобы подвигнуть к честному переосмыслению своей жизни и прекратить уже обманываться, продолжая не замечать очевидных вещей. Может, просто потому, что пришла пора двигаться вперед и что-то менять в себе и в своей жизни. Невозможно постичь замыслов высших. Но совершенно определенно, что те потрясающие чувства и эмоции, которые испытал и пережил Игорь с Агатой, божественным пендалем вышвырнули его из болотного застоя, в котором он пребывал долгие годы в полной неосознанности реалий своей жизни. Конечно, он не станет искать встречи с девушкой, не придет в ее дом, хоть и знает теперь, где она живет, и они больше никогда не увидятся. Это было чудо, мимолетная встреча-подарок Свыше – для того чтобы он мог двигаться дальше и начать жить полноценно, а не в полноги. «Благодарю тебя, Агата. Будь счастлива, девочка. Будь счастлива», – подумал он, проваливаясь в сон, а перед глазами все улыбалась девушка Агата своей потрясающей улыбкой. Агата не сразу осознала, что уже, наверное, в течение дней пяти подсознательно, не отдавая себе отчета, ждет Игоря. Не замечала, как, гуляя с Левушкой возле дома, провожает пристальным взглядом каждого проходящего мужчину, чем-то похожего на него: фигурой, ростом, что присматривается к темным машинам, напоминающим ту, которая привезла их из аэропорта, а находясь дома, прислушивается к звукам на лестничной площадке. А отследила этот неосознанный заклин случайно. Они с Левушкой возвращались с прогулки, из подъезда вышел их сосед, поздоровался и любезно придержал дверь для Агаты, толкавшей коляску с малышом. – Благодарю, – улыбнулась она галантному соседу, а когда Левушка протянул в его сторону ручки, совершенно на автомате объяснила ребенку: – Нет, Левочка, это не тот дядя. И офигела, сообразив вдруг, что только что сказала. О как! А мы, оказывается, ждем «того дядю»? Мы что, сбрендили? И, пока раздевала после прогулки, меняла подгузник, мыла, снова одевала и кормила племянника, Агата все прокручивала в памяти события этих пяти дней, отслеживая появление своих мыслей-ожиданий, вспомнив, как присматривалась к мужчинам и к темным машинам, а составив целостную картину, от души посмеялась. Да так, что Левушка, заражаясь ее весельем, принялся радостно подпрыгивать у Агаты на коленях и хлопать в ладошки. Нет, она не спорит и не станет с собой лукавить – зацепил ее этот загадочный Игорь, и очень понравился, и вызывал настоящее сексуальное влечение, как сказала бы бабуля: «Томления не столько сердечные, сколь насквозь телесные». Да-да, вот именно такие «насквозь телесные» он в ней и вызывал. И сидеть с ним рядом в самолете было для Агаши еще тем испытанием, так заводило его близкое присутствие, его голос, запах, эта его сдержанная улыбочка и взгляд ярко-голубых глаз… В общем, вштыривало девицу по-взрослому. Хорошо хоть сон сморил, а то как бы она два часа продержалась в этом состоянии. Ну и Левушка, конечно, выручал. Хотя-а-а-а… если быть до конца объективной, то зацепил он что-то не только в ее пробудившейся сексуальности, но и в душе, в чувствах. Разбудил, как спящую царевну, блин, поцелуем и двумя оргазмами. Понятно, что теперь уж совершенно наверняка они больше никогда не встретятся: ладно, про два снаряда в одной воронке, может, и преувеличение, но вот три определенно не вписываются в закон случайных чисел – не попадают. Да и зачем? Кто он? Что он? Откуда-куда? Его встречала машина с номерами Минобороны. Что, чин какой-то военный, генерал? Ну, если и генерал, ей-то какая разница – никакой. И даже то, что он знает теперь, где живет Агата, тоже ровным счетом ничего не значит и не меняет. Колечко на пальце правой руки поблескивает, а о себе мужчина никакой информации, кроме имени, не выдает, и то неизвестно, на самом ли деле это его имя, вот только проговорился, что младенцы для него «область неизвестного», но и это может ничего не значить. У него может быть хоть с десяток детишек, которыми папаша «генерал» не занимается вообще, предоставив процесс воспитания их мамаше. Хорошо, если мамаше в единственном числе – при такой-то мужской стати, явно волевом характере и харизме. И, на минуточку, не забываем про секс с незнакомкой, коей была и осталась для него Агата, в гостинице, что лишь подтверждает – вряд ли товарищ хранит лебединую верность жене. Нет, Агата без претензий и уж тем паче без предъяв каких и ожиданий. Наоборот, спасибо огромное за то, что стал тем особенным мужчиной, который пробудил ее сексуальность, подарив возможность испытать прекрасные чувства и ощущения в интимной близости. И великая благодарность кому-то Высшему и Судьбе, что произошло это с Агатой, сопровождаясь яркими переживаниями, эмоциями и чувствами, вызванными еще и тем, как он обращался с ней в постели, какие дарил потрясающие ласки, насколько был нежен и напорист, что получилось все настолько красиво и чувственно, без примитивной вульгарной пошлости. И что во вторую их встречу он помог ей с Левушкой, тоже большая благодарность, это оказалось как нельзя вовремя и реально облегчило им с малышом дорогу. Поблагодарила мысленно мужчину Агата за все сразу и отпустила – из своего «листа ожидания», из своей жизни и из близкой памяти. Как в песне Евгения Маргулиса: «Дороги наши разошлись, и мы не встретимся случайно». Песня хоть и о другом, но слоган уж очень верный для ее ситуации. «Благодарю тебя, Игорь, кем бы ты ни был, за все то прекрасное, что ты открыл и подарил мне. И дай Бог тебе счастья и удачи». И аминь, и все на этом. Всем спасибо, все свободны. Движемся дальше по своей жизни. Левушка заснул, Агата позвонила Аглае, поговорила с ней, показала в онлайн-режиме спящего сладенького-родненького сыночка мамочке и закончила разговор. И как-то вдруг так ей загрусти-и-и-лось, вздохнулось о том, что все близкие-любимые далеко и даже к Полине Андреевне не забежишь поболтать, пообщаться, отвести душу, совсем она тут одна осталась. Правда, есть великая радость, их семейный и ее личный безоговорочный обожаемый краш Левушка, который занимает все время Агаши и дарит бесконечное море радости и любви… и ухайдокивает тетку к вечеру своей неуемной активностью до такой степени, что та отрубается буквально сразу же после того, как уложит племянничка спать. Что очень даже хорошо, ибо не оставляет времени на непродуктивные мысли и на вот такие моменты ощущения своего одиночества. И все же почему-то именно сегодня Агате стало так печальненько и взгрустнулось, когда она попрощалась и закончила разговор с родными. Вдруг живо вспомнилась история мамы с папой, от которой сразу потеплело на душе, словно кто-то подбодрил ее и погладил по голове знакомой ласковой рукой, напомнив, что удивительная любовь до сих пор случается даже в нашей сплошь прагматичной жизни. А может, и погладил, не привиделось… Под влиянием захватившего ее настроения Агата достала большой семейный альбом из книжного шкафа, устроилась поудобней с ногами на диване и открыла обложку, рассматривая снимки на первой странице. Вот папа совсем молодой, еще студент. Вот он уже врач, в кругу коллег, все в белых халатах, а вот он оперирует. И других папиных фотографий в молодости и даже в зрелости у них не было, а на следующем фото они уже с мамой. Анечка Истомина училась в медицинском институте на педиатрическом отделении. На третьем году обучения у них в расписании вводился курс по детской хирургии, который должен был читать некий кандидат наук, доцент и практикующий хирург. Нового препода живо обсуждали, передавая друг другу разные слухи и факты, например о том, что он известный специалист, к которому невозможно попасть, и мамаши с детками в очередь на прием записываются за несколько месяцев, а уж если он взял ребенка на операцию, это считается большой удачей и везеньем. А еще всегда всезнающие студенты и особенно студентки перешептывались между собой, будто это светило пропадает в своей больнице безвылазно и ради какой-нибудь сложной операции запросто может пропускать лекции и семинары, и переживали заранее, как же сдавать тогда предмет, если препод будет пропускать занятия. Все перешептывались, делились сомнениями и сплетнями одна другой чуднее, и аудитория, в которой они ждали появления нового преподавателя, гудела, как растревоженный улей. Дверь открылась, пропуская высокого, подтянутого, энергичного человека среднего возраста и с очень интересной внешностью: волевые черты лица, смягченные ироничным выражением глаз, и красиво очерченные, несколько пухловатые для мужчины губы. Стремительными, широкими шагами он прошел к большому преподавательскому столу, поставил на него свой раздутый портфель, обвел взглядом сидевших в аудитории студентов, обошел стол, оперся-присел на его край, скрестив руки на груди, иронично-весело улыбнулся и поздоровался: – Здравствуйте, будущие коллеги. Меня зовут Влас Антонович Соболевский. Как вы знаете, я буду читать вам вводный курс детской хирургии. Надеюсь, у нас с вами получится достойная, плодотворная работа и вы меня не разочаруете. Итак. Начну, пожалуй, со вступительной части и небольшого экскурса в историю… Анечка Истомина, замерев и вытянувшись стрункой, смотрела на него расширившимися от охвативших ее поразительных сильных чувств глазами, позабыв напрочь, что надо бы вообще-то еще и дышать. А когда он заговорил, медленно-продленно выдохнула и улыбнулась странной, какой-то необыкновенно светлой и слишком мудрой для девочки девятнадцати лет улыбкой. Так и проулыбалась всю оставшуюся лекцию, ни на секундочку не отрывая взгляда от преподавателя. Мама, наверное, стопятьсот раз рассказывала дочерям про тот день, час и миг, когда впервые увидела их отца, и о первой их встрече, и о знакомстве. Конечно, это была любимая история сестричек, куда там каким-то невнятным принцам и принцессам с их смешными переживаниями, когда у их родителей есть вон какая настоящая сказка. И без конца просили маму повторять эту сказку-быль на ночь перед сном, давно уж зная все-все наизусть, нетерпеливо поправляя и дополняя, если мамочка что-то пропускала или забывала упомянуть в своем рассказе. И засыпали, видя в своих девчоночьих снах, как прекрасный мужчина входит стремительным шагом в учебную аудиторию, а там сидит прекрасная девушка, на которую он смотрит и не замечает больше никого вокруг. Девчонки подросли, вошли в непростой возраст пубертата и уже не интересовались сказками, и мама изменила формат их с папой истории со сказочного на сугубо романтический. Ну а когда Глаша с Гашей стали юными девушками, за которыми ухаживали молодые люди, и их ужасно интересовали чувства, любовь, отношения-встречания, поцелуи и продолжение, следующее за поцелуями, мама рассказала дочерям, что почувствовала в тот день, изменивший всю ее жизнь. – Не скажу, что любовь с первого взгляда поразила меня прямо в сердце. Когда ваш папа вошел в аудиторию и я его только увидела, вдруг испытала поразительное чувство освобождения и какую-то невероятную гармонию узнавания. Наверное, так можно это описать. Мне стало тепло и спокойно на душе, как не было ни разу в жизни. А когда он начал лекцию и я услышала его голос, увидела его мимику, эту его ироничную улыбку и юморные «чертики» в глазах, я со всей ясностью осознала, что это родной мне человек. Самый родной. Единственный. И возникло во мне бесповоротное понимание, что моя жизнь наконец выстроилась самым правильным, гармоничным образом. Вот и все, – заканчивала она свою историю, улыбаясь дочерям светлой, прозрачной улыбкой. Да, вот и все. Ага, прямо все просто-просто – поняла, и вперед. Вообще-то, на минуточку, это Анечка почувствовала, что он ей родной и единственный, она ощутила внутреннюю свободу от понимания этой простой, как ей казалось, истины. Сам же Влас Антонович, который о существовании девушки Ани находился пока в полном блаженном неведении, вряд ли бы разделил с ней столь оптимистичный диагноз про гармонию и правильность ее чувств. Особенно если учитывать тот факт, что Анечке Истоминой девятнадцать, а Власу Антоновичу сорок пять, что он ее преподаватель и старше ее на двадцать шесть лет. И вообще-то у него имеется прекрасная семья: жена и двое взрослых детей. И что в советское время любая связь преподавателя со студенткой, даже легкий, невинный романти`к и «перестрел» откровенными взглядами вели к однозначному порицанию, обвинению в аморальном поведении, недостойном облика советского человека и преподавателя, а в результате – к отчислению студентки и лишению влюбленного препода права на преподавание, выгону того из института с «черной меткой». Впрочем, когда такие «мелочи» волновали влюбленных студенток. Вот и Анечку, находившуюся отныне в состоянии полной гармонии с собой, с миром и своей жизнью, меньше всего интересовала столь несущественная ерунда, как разница в возрасте, возможное подвергание остракизму и изгнание со всех занимаемых должностей любимого ею мужчины и наличие у того семьи. Как и тот факт, что он вообще знать не знает и не подозревает ни о ней, ни о ее великих чувствах к нему. Правда, последнее обстоятельство девушка достаточно быстро исправила. Буквально на следующей его лекции, вернее после нее, Анечка подошла к преподавателю, о чем-то оживленно беседовавшему с тремя ее однокурсниками, выждала момент, когда те получили ответы на все интересующие их вопросы и отошли от Власа Антоновича, а тот перевел на нее вопросительный взгляд, ожидая, что она спросит. Спрашивать ничего студентка не стала, а сказала: – Меня зовут Аня. Анна Истомина. Запомните, пожалуйста, – и улыбнулась ему очень светлой, замечательной улыбкой, от которой на ее щечках появились легкие ямочки. – Запомню, Анна Истомина, – пообещал Влас Антонович, улыбнувшись в ответ в своей привычной ироничной манере, и проводил девушку задумчивым взглядом, когда та отошла от него и направилась к выходу из аудитории. Нет, не устоять было доценту Соболевскому против спокойной, неистеричной любви этой девочки, против ее глубокого чувства единения с ним и той самой внутренней гармонии и свободы, с которыми она теперь жила. Она не делала ничего из того, что вытворяют обычно на всю голову влюбленные в своих преподавателей студентки, – не донимала и не преследовала его со своей любовью, не вздыхала картинно, не раздавала призывных авансов и не кокетничала, она даже не пересела на первый или второй ряд в аудитории, чтобы бомбардировать мужчину прямой наводкой своими томно-влюбленными взглядами. Анечка не говорила и не намекала Власу Антоновичу о своих чувствах, но каким-то образом всегда оказывалась в первых рядах тех, кто подходил к нему после лекции задать вопросы. И одной из первых шла отвечать на его семинарах и уроках, каждый раз делая это с блеском, удивляя Соболевского глубоким знанием предмета. И лишь на экзамене, после того как четко, без запинки ответила по билету и на все дополнительные вопросы, принимая из рук преподавателя зачетку с пятеркой по предмету, она мягко улыбнулась и тихо, так чтобы мог слышать только он, призналась: – Вы наверняка уже догадались, Влас Антонович, что я вас люблю. Не пугайтесь, я не собираюсь преследовать вас, чего-то ждать и надеяться, что вы ответите мне взаимностью. Просто решила, что надо вам сказать. Поднялась со стула и поблагодарила за оценку: – Спасибо. И вышла из аудитории, а Соболевский, уже не первый раз за время своего преподавания на этом потоке, проводил Анечку Истомину очень задумчивым, долгим взглядом. Ни она, ни он больше не возвращались ни к обсуждению влюбленности Анны, ни даже к намеку на таковую несколько лет. Лет! На минуточку. Не месяцев, а лет! Дочитав свой курс и проведя все положенные часы практических занятий, приняв зачеты и экзамены, Соболевский иногда появлялся в институте, проводя лекции у старшего курса, и Анечка теперь его практически не видела. Но ровно до того момента, пока у потока, на котором она училась, не началась производственная практика, на которую Истомина, можно без усилий догадаться, записалась именно в ту больницу и в то отделение, которое возглавлял Влас Антонович. И надо заметить, что он подписал и утвердил ее кандидатуру в списках практикантов. Не вычеркнул. Так и проходила Анечка ежегодную практику у него в отделении, и интернатуру там же, и, разумеется, ординатуру. И все эти годы Соболевский незаметно, ненавязчиво, исподволь помогал, обучал и направлял сначала студентку, потом молодого специалиста Истомину в освоении ею профессии, делился секретами и тонкостями диагностики, рассказывал о редких, нестандартных случаях, наставлял, оберегал и заботился как мог. И только спустя несколько лет с момента их знакомства, когда Анна поступила в ординатуру, первый раз случилась у них близость, во время совместного ночного дежурства. Не устоял доцент. И не перед ее напором, нет, а перед своими собственными чувствами, которые вынужден был сдерживать, скрывать, с которыми пытался совладать все эти годы. И в первую же их ночь Влас Антонович признался Анечке, что в тот момент, когда она подошла к нему, представилась и попросила запомнить ее имя и фамилию, он испытал сильнейшее потрясение, почувствовав поразительную теплую радость и странную убежденность, что она для него родная, желанная женщина, что она его Судьба. И испугался своего озарения. Но, как бы они ни любили друг друга, какой бы восторг и трепет ни ощущали от одного взгляда, прикосновения друг к другу, даже от простого общения, соединиться и начать открыто жить совместно они не могли. У Власа Антоновича уже имелась в наличии одна семья: жена и дети. И пусть дети уже выросли и его старший сын был ровесником Анны, а дочь всего лишь на четыре года младше той, но взять и что-то сейчас разрушить он не мог, даже ради самой Великой своей любви. Не мог, и все. Потому что сын окончил лечфак мединститута и проходил ординатуру в Пироговке, дочь на четвертом курсе мединститута и жена, с которой они вместе со студенческой скамьи, с которой прожили тридцать лет, настоящий друг, боевой товарищ и родной, близкий человек, у которой сейчас сложный жизненный период. Влас Антонович ничего не придумывал, не юлил и не отговаривался, как большинство возрастных мужиков, заимевших молоденьких любовниц, не ссылался на мнимую болезнь жены – нет, между Анечкой и Соболевским сразу же установились абсолютное доверие и честность по отношению друг к другу, и он открыто признавался ей, что не мыслит, не понимает, как может оставить семью, причинив жене такую боль и предав их всех. Анечке по ее молодости и отсутствию жизненного опыта было сложно воспринять эти доводы, но она старалась понять Власа Антоновича, потому что любила и твердо знала, что он ее родной человек, и ей казалось, что этого вполне достаточно. Но однажды она поделилась своим секретом, своими великими чувствами с мамой, Кирой Львовной, приведя ту в полное смятение и ужасное расстройство. Начать с того, что избранник Анечки одногодка самой Киры Львовны, да еще и заведующий отделением, где дочь работает, да еще и глубоко, хронически женатый и семейный человек. – Анечка, детка, – пыталась достучаться до разумности дочери Кира Львовна, – я понимаю, у тебя сильные чувства, любовь, затмевающая голос разума, но ты положишь жизнь на отношения с этим человеком и угробишь свою молодость, потеряв шанс на создание нормальных отношений. И главное, что все твои жертвы будут напрасны. Раз он не решился сейчас, когда испытывает настолько сильные чувства к тебе, как ты утверждаешь, уйти из семьи и жениться на тебе, то уже никогда и не женится. Сегодня у его жены сложный период, а детям надо помочь с учебой и не нервировать их настолько страшными переменами, потом у жены начнется тяжелый климакс, а у детей жены-мужья-внуки, и снова их нельзя будет нервировать и расстраивать. И так до гробовой доски либо его самого, либо жены, и то не факт, что вдовство позволит твоему Соболевскому жениться на тебе. – Ну, что поделаешь, – вздыхала и пожимала плечиками Анечка, примирительно улыбаясь маме, – если вот такая любовь мне выпала. – Да послать подальше эту любовь и перевестись в другую больницу. Да, будет тяжело, будет больно, но перетерпеть, пережить этот момент, а там встретишь другого человека, – подсказывала решительно настроенная Кира Львовна наилучший выход с ее точки зрения. – Да толку-то, мам, в других мужчинах. Не поможет этот метод. Для меня есть только Влас Антонович. – Знаешь, детка, – тяжко вздохнула Кира Львовна, знавшая свою дочь достаточно хорошо, чтобы понимать всю бесполезность дальнейших уговоров и увещеваний: при всей своей женской нежности и мягкости внутренний стержень Анечки был вылит из стали, и если уж она убедила себя в чем-то… – Я не стану тебя отговаривать и не буду предпринимать никаких мер, чтобы оградить тебя от этого мужчины. Хотя и могла бы сделать некоторые шаги в этом направлении и сильно попортить жизнь твоему престарелому принцу. Ты взрослый человек, врач и вольна поступать так, как считаешь нужным. Воспрепятствовать тебе гробить собственную жизнь никто не в состоянии. Только поверь моему жизненному опыту: к сожалению, в большинстве своем с возрастом мужчины редко становятся мудрыми, чаще назидательными занудами, с целым букетом ненормальных комплексов и непростых болезней. Остается только надеяться, что твой Соболевский будет не из их числа. Как сказал Даниил Гранин: «Жизнь слишком коротка, чтобы быть несчастным». Я очень не хочу, чтобы ты страдала и была несчастна, детка.