Его забота только злит Эмму. – Перестань болтать. Новости об автокатастрофе разлетаются повсюду. Изображение аналогичного целого «Фольксвагена» распространяют по соцсетям вместе с фотографией Юлии. Полиции требуется информация. Проблема с розыском заключается в том, что полиции требуется огромное количество ресурсов, чтобы проанализировать все наводки. Какие-то бестолочи или просто одинокие люди пользуются возможностью позвонить в полицию только потому, что у них есть этот номер телефона. Они не понимают, какой беспорядок создают. – Элизабет ожидает вас в комнате для допросов, – говорит Вестберг. – Вы можете сообщить ей новости о Йоргене. Эмма и Крилле усаживаются напротив женщины, которая только что потеряла брата. Она не требовала никакого адвоката. – К сожалению, мы вынуждены сообщить вам, что Йорген погиб, – говорит Эмма. Элизабет теряет контроль над своими эмоциями. Ее веки дрожат, из глаз начинают течь слезы. Эмма протягивает ей платок. – Вы больше не можете его защищать, – говорит Крилле. – Поэтому расскажите то, что знаете. Возможно, Юлию все еще можно спасти. Элизабет качает головой. – Я не имею ни малейшего понятия. У моего брата были тайны… о которых я не знала. Крилле просит ее объясниться, но она не может точно сказать, что имеет в виду. Что-то мешает ей рассказать. Уважение к Йоргену? Верхняя губа Элизабет дрожит. – Простите, я нахожусь в состоянии шока. – Где он спрятал Юлию? – прерывает Эмма, не обращая внимания на горе Элизабет. У них нет на это времени. – Он ведь куда-то уехал на красной машине. – Я повторяю вам снова и снова, что я больше ничего не знаю. Он мог увезти Юлию куда угодно. Мне жаль, я с трудом могу ясно мыслить. – Так вы знаете, что Юлия была вместе с Йоргеном? Она слабо кивает: – Да. Признание этого – шаг вперед. Вероятно, это ошибка Элизабет, потрясенной смертью Йоргена. Но теперь настала пора говорить. Эмма разочарована. Она была уверена, что Элизабет знала больше, чем говорила. Трудно не закричать на нее, находясь в таком отчаянии. Что мешает ей рассказать правду? Йорген больше ничего не может сделать. – Юлия всего лишь ребенок, – напоминает Эмма. – Прошу прощения, мне стоило рассказать об этом раньше. Мы ругались. Я не понимала, что он собирается делать с этой тринадцатилетней девочкой, – говорит Элизабет и на некоторое время закрывает лицо руками, прежде чем продолжить. – Мы сильно не сошлись во мнениях по поводу Юлии. В конце концов он уехал вместе с ней. С тех пор мы больше не контактировали, поэтому я не знаю, куда он мог отвезти ее. Эмма не верит ей. – У вас совсем нет предположений? Йорген виноват во многих преступлениях – вам больше нет причин скрывать правду. – Тот маленький домик? – шепчет Элизабет. – Что за домик? – Который арендуют польские ремесленники. Элизабет даже не успевает толком закончить предложение, Эмма уже выходит из комнаты для допросов. Она уводит за собой Крилле, и они вместе бегут к машине. Спустя четверть часа они прибывают к красному домику. Эмма сразу же бежит к сараю. Она не забыла о веревке с крюком, свисающей с потолка. Эмма быстро отодвигает задвижку на двери, даже не задумываясь о том, с чем может столкнуться. Но сарай пуст. Сам же домик закрыт, но Крилле со второго раза удается выбить дверь. В целях предосторожности Эмма достает свое оружие. – Юлия? – кричит она. Возможно, ей заткнули рот кляпом, и она не может ответить. Конечно, если Юлия все еще жива. Крилле направляется в подвал, а Эмма мчится по лестнице наверх и идет прямо в спальню. Кто-то сидит в дальнем углу с руками, поднятыми к потолку. Глаза широко раскрыты от страха. * * * Красивая женщина заходит в зал. Она излучает энергию, которая пробуждает во мне любопытство. Я удивляюсь, когда она говорит, что умрет от рака. Это отличает ее от предыдущих клиентов. Большинство людей, которые приезжают сюда, страдают от депрессии. Почти все употребляют сильные лекарства. Почти все они посещали многочасовую терапию. Но, несмотря на все это, им не удалось выбраться из кризиса. Приезд сюда – последняя отчаянная попытка выбрать жизнь. Но именно ее я не смогу спасти. – Присаживайтесь, – говорю я и предлагаю ей чай. Она ставит свою сумку на восточный ковер и берет чашку. Затем садится в кресло напротив меня. – Расскажите, пожалуйста, о вашей деятельности, – говорит она, поправляя свои белые льняные брюки. – Мы помогаем людям выжить, – объясняю я. – Суть заключается в том, что мы подвергаем людей с суицидальными наклонностями испытанию, в котором они проходят через все стадии принятия смерти. Источником вдохновения послужил лагерь самоубийц в Южной Корее. В людях происходит пробуждение, когда они осознают, что на самом деле такое смерть. И они передумывают. Женщина выглядит искренне заинтересованной, но я теряю нить. Не хочу казаться для нее каким-то Иисусом, который может научить людей ходить по воде. Что, если она журналистка или человек из коммуны, который приехал сюда, чтобы засадить меня за решетку? В этом доме слишком много секретов, которые нельзя раскрывать. – Но почему? – спрашивает она. – Как у вас хватает духа заниматься подобным? Мне никогда раньше не задавали этот вопрос. Мы занимаемся этим всего несколько лет, и всегда клиенты интересовались только своей собственной жизнью. Сначала мы были полностью удовлетворены этим занятием, но эйфория постепенно прошла. Очевидно, что нас разъедает изнутри, когда мы пытаемся убедить людей, стоящих одной ногой в могиле, в том, что они должны продолжать жить. Людей, которые бродят в темноте. Людей, которые хнычут по мелочам и утопают в жалости к себе. Грустные бедняги, которые не понимают, как им повезло в жизни. И вот передо мной сидит женщина, которая интересуется мной. Все настолько искажено, что меня это раздражает. – Мы используем свой трагический жизненный опыт, – спокойно объясняю я. – Когда моя мать покончила с собой, мы были слишком юные, чтобы осознать все это. Теперь же у меня появился шанс наверстать упущенное. Встречи с депрессивными людьми помогли мне лучше понять решение матери. Я больше не испытываю к ней ненависти. И дело в том, что я получаю энергию, помогая другим. Этого для меня достаточно. Я вру так хорошо, что даже мне это начинает казаться правдой. Женщина кивает и делает глоток из чашки. Она, кажется, не замечает, что я дрожу от гнева. Предательство моей мамы непростительно. Я не смогла спасти ее, так же как я не смогу спасти женщину, которая сидит напротив меня. – Я так понимаю, вам интересно, что я здесь делаю, – говорит она так, будто смогла прочитать мои мысли. – Я хочу пройти все этапы этого процесса. Я не могу ей отказать, хотя это и звучит странно. Мы идем к гробу. Я позволяю ей лечь внутрь и закрываю его. Затем она, как и все остальные, висит на веревке. Обычно этот шаг эффективен, потому что вызывает у человека настоящее чувство паники из-за нехватки кислорода. Многие пробуждаются от своего туманного сна. Но на женщину это никак не повлияло. – Мы дошли до последнего шага: прощальное письмо и погребение, – говорю я. – Настало время выбрать псалмы и визуализировать церемонию. Женщина проводит кончиками пальцев по следам на шее, вокруг которой была недавно затянута петля. Но она не жалуется. Она – первый человек, который не испугался. – Я не планировала быть похороненной, – отвечает она. – Тогда, возможно, вам стоит задуматься об этом, – говорю я и протягиваю ей книгу псалмов. – У вас есть любимые? Она качает головой, но сразу же начинает листать. Мой брат заходит в зал и прерывает нас. Он бледен. – Мы можем отойти на минутку? – спрашивает он. Я оставляю женщину наедине с книгой псалмов. Он не говорит ни слова. Вместо этого показывает некролог в газете. Взгляд замирает на имени одного из клиентов. Я как будто получаю пощечину. Всего лишь пару недель назад мы попрощались в этом доме. Мы пожали друг другу руки на будущее. Мы пришли к согласию. Он не вернется к своей семье в гробу. И тем не менее его имя написано в некрологе. Он оставил жену и двоих детей.