– А все так вышло… Я ехала в крайнем ряду, поворот искала. И вижу, Карина идет с коляской, ее мужик на «вольво» бампером толкнул, а потом выехал мне поперек дороги. А я на Карину засмотрелась и не успела затормозить. В него врезалась. Нет, не насмерть. И виноват был он сам: у меня главная дорога… Милиция так и сказала. Да только Карина опять начала твердить, что это она мне помогла. А вот если бы не она… – Надежда зарыдала. – Ну и стерва была эта Карина! – вырвалось у меня. Да, я хорошо помню, что про покойников либо хорошо, либо ничего, но тут я больше не могла сдерживаться. Повезло Надежде, как покойнику! Я вспомнила, как еще девочкой она сжималась под карающим перстом Анны Федоровны. «Ты виновата!» – патетическим тоном заявляла педагогиня из-за самого незначительного проступка дочери. А Карина нащупала ее слабое место и принялась давить. – Ты мне вот что скажи, – сурово произнесла я. – На фига ты следовательше про свой дурацкий сон рассказывала? Что это еще за детские штучки? Надя вся подобралась. – А если б я ей про призраков сказала, лучше бы было? – Тогда бы тебя на освидетельствование отправили, – заключила я. – На какое освидетельствование? – Психиатрическое! Ты и вправду идиотка! – не выдержала я. На глазах у Нади выступили слезы. – Все так говорят. Но я их на самом деле видела! И в ту ночь тоже! Может, я сумасшедшая? – Ты туда ходила ночью?! – Нет. Ты сразу уснула. А я никак не могла. Во двор вышла… Потом испугалась, вернулась, задремала… сон увидела… Больше не уснула. Утром к себе пошла… С моего участка никакой лестницы не видно. Видать, у Нади и вправду с головой не в порядке. – А еще знаешь, что мне следователь посоветовала? – вдруг сказала Надя. – Чтоб я адвоката меняла. – Адвоката? – Я насторожилась. – Но Андрей ведь утверждал, что адвокат дорогой и опытный? – Угу, утверждал, – кивнула Надя. – А она говорит: «Меняй». В доме Нади меня явно принимали за «Скорую помощь». У Анны Федоровны случился гипертонический криз, и Галя обратилась ко мне, не знаю ли я, как сюда вызвать врача. Я не знала, но довольно быстро выяснила все это через тетю Нюру. Вскоре уже два поселковых эскулапа колдовали над старенькой учительницей. Ей-богу, мне с каждой минутой становилось ее все больше и больше жалко. Да, не любила я школьный курс литературы, не нравилась мне ее манера декламировать стихи, но таких несчастий я Анне Федоровне не желала. Аннушка лежала, откинувшись на подушки, бледная, отечная. Лицо ее осунулось, казалось, она даже похудела от переживаний. Врачи мне понравились. Они действовали быстро и уверенно, не клянчили денег и даже удивились, когда Галя сунула им пятисотрублевую бумажку. – Состояние средней тяжести, – отрапортовал один из врачей. – Но учитывая возраст… В общем, вам надо быть готовыми ко всему. Назначения я сейчас сделаю. «Скорая» уехала, сделав Анне Федоровне два укола, после которых она уснула. Мы спустились в гостиную. – Галь, – вспомнила я, – а можно я ваш столик сфотографирую? – Зачем? – насторожилась она. – Меня местная библиотекарша просила. Для выставки. Она нахмурилась и после какой-то странной паузы сказала: – Не думаю, что это хорошая идея. В свете последних событий не стоит привлекать к нам внимание. А чего Варвара сама не спросит? – А вы с ней знакомы? – Конечно, мы даже ей кой-какие книжки подарили. – Ну, может, стесняется, – предположила я. – Ты подожди… – Галя отправилась в верхние комнаты и скоро вернулась с книгой в руке. – Карина брала. Вернуть не успела. Отнесешь? Я пообещала, что отнесу обязательно. Тогда, в ночь смерти, Карина читала книгу с библиотечным штампом. И Варя уверенно назвала ее фамилию – Кулярева. Значит, Карина тоже заходила в библиотеку, была туда записана… Значит… А что это значит? Зря мы боялись вызовов в милицию и повесток: Бобрыкина с Пашей заявились в нашу деревню самолично. Невесть из какого источника они разузнали всю историю с письмом, причем пребывали в полной уверенности, что письмо подлинное. – Откуда они могли узнать про письмо? – шепотом спросила меня Галина. – От Ольги, – убежденно заявила я. – А она-то тут при чем? – Она мне сама сказала, что около вашего забора подслушивает. Наверняка ментам позвонила и все растрезвонила. Мы ткнули следовательше под нос справку, выданную нам врачами «скорой помощи»: Анна Федоровна больна и ни на какие вопросы отвечать не может. Не пустив «сладкую парочку» наверх, мы втроем сами пересказали всю историю. – Что за письмо? – спросила Бобрыкина. – Недели три назад мы вскрыли тайник в старинном столике, приобретенном Надеждой Шацкой, – объяснила я. – А там оказалось письмо… – Я замялась. – Довольно неординарного содержания. – Карта, где зарыт клад? – Павел явно ехидничал. – Нет, – огрызнулась я. – Объяснение в любви. Одного мужчины… другому. – Другому? Или другой? – Красавица следовательша приподняла одну бровь. Я сладко улыбнулась и для непонятливых объяснила: – Именно: одного мужчины – другому мужчине. Между ними была дуэль, и один убил другого. Вот так. – А где это письмо сейчас? – Не знаю, – честно призналась я. – Анна Федоровна, мать Нади Шацкой, сказала, что уничтожила его. Я не уверена, что это правда. Но копия текста у меня есть. – Откуда? – Паша явно не привык много говорить. – Я сделала, – призналась Галя. – Мама убеждена, что это подделка, – вставила Надя. – У нас есть заключение эксперта, – сообщила следователь, – что это вполне может быть подлинник. В таком случае документ представляет собой большую материальную ценность и вполне может служить мотивом для убийства. Покажите мне вашу копию. Последняя фраза прозвучала как приказ. Эх, какой же она умела быть надменной! Я и Галя проводили их за ворота. – Простите, насчет адвоката вы серьезно? – уже на улице спросила я. – Серьезно, – подтвердила следовательша. – Пока мне трудно судить о его профессиональных качествах, но есть еще и другие аспекты. – Она сделала паузу, отчего-то смутилась. – Если бы не вы с ее матерью… Дело в том, что адвокат этот так нагло себя вел, просто вывел меня из себя. Да, я знаю, что нужно отгораживаться от собственных эмоций и стараться смотреть на дело объективно. Но не всегда удается, а если честно, то почти никогда и не удается. Все равно, угол зрения сильно зависит от личного восприятия. – Неужели ее муж простых вещей не понимает? – удивилась я. – Раз такого адвоката нанял. – Возможно, у него не совсем адекватное представление о том, что происходит. – Надя невиновна! – А почему – нет? Мотив у нее ого-го какой! Не продолжайте! – воскликнула она, когда я попыталась что-то сказать. – Эту песню я уже слышала: вы всё знаете, а вот менты позорные обижают вашу бедную подругу-страдалицу. – Послушайте, – разозлилась я, – но почему вы воспринимаете меня так в штыки? Да. Я понимаю, дел у вас много. Но я помочь хочу. – Да не хотите вы помочь! – перебила Бобрыкина. – Вы просто пытаетесь выгородить свою подругу. А у нее есть и мотив, и возможность! Да, есть процент ошибок, вследствие низкокачественной работы, есть процент фабрикации. Но процент этот действительно не настолько велик, чтобы голосить: «Всех выпустить, тюрьмы помыть, менты – подонки!» Я слушала ее не перебивая. – В большинстве случаев виновность человека бывает вполне очевидна до суда. Это в детективах нам показывают замороченные истории со многими неизвестными – иначе было бы неинтересно ни читать, ни смотреть. На деле в подавляющей массе все прозаичнее. Если уж человек попал на зону (не под стражу, а на зону), то явно он там оказался не за то, что одуванчики в королевском саду нюхал. – Ну вот Надя-то как раз одуванчики и нюхала… – вставила я. – А Кулярева сама головой о балюстраду побилась, а потом в воду прыгнула, – на этот раз съехидничала следователь. – Надя невиновна, – настаивала я. – В конце концов, презумпция невиновности…