Вы не помните тогдашний номер его мобильного телефона? Иногда Нина Лей делала короткие паузы, но когда ей казалось, что передышка затягивается, продолжала. Скажите, а счет в банке «Нордеа» у вас все тот же? Рассказывали ли вы кому-то о происходящем? Кто, по-вашему, мог заработать на этом? Знали ли вы, что они снимают видео? Катя несколько раз останавливалась на полуслове и опускала голову, точно увидела на полированной поверхности стола что-то очень интересное. Эмили показалось, что она устала. Хочет прервать допрос. — Нет, — Катя посмотрел ей в глаза, — я не устала. Раз уж я здесь, расскажу все, что знаю. Другой вопрос — что даст ее рассказ. Застрявшие в памяти размытые, поверхностные, разрозненные, лишенные подробностей картинки. Катя путала даты, людей и места. Хорошо известный психологический феномен: вытеснение тяжелых воспоминаний. Если бы она помнила все в деталях, наверняка сошла бы с ума. Но… Эмили прекрасно понимала, как Катин рассказ будет выглядеть в протоколе допроса. Протоколы не учитывают психологические нюансы. А вот что она совершенно не понимала — как получилось, что Нина Лей и ее команда до сих пор не идентифицировали ни единого участника преступной группы. Прошло больше года. Издевательства не кончались. Наоборот — становилось все изощреннее. Катя рассказала, как ее повезли в какую-то усадьбу, облачили в дурацкое белье-бонни и заставили играть в дурацкие игры с группой мужчин. Кроме нее, там было еще несколько девочек. Дальше их провели в какой-то полуподвал. Катя оказалась в холодной комнате с единственной кроватью посередине. Рядом с кроватью — кожаные ремни, плетки, дилдо, наручники. Эмили уже слышала про эту усадьбу, правда, с другой перспективы. Показания Матса Эмануельссона. — Я решила, сейчас кто-то придет и станет меня пользовать, но я… я… Удивительно, что до этого Катя рассказала довольно много и почти без остановок, но сейчас что-то произошло. — Они надели на меня наручники… их было много, не знаю сколько… — Катя продолжала говорить торопливо, но совершенно бессвязно, как в бреду. — Моча, дерьмо… дилдо в попу… огромный… я только кричала: «Нет… больно, умереть…» — Глаза ее лихорадочно заблестели. — Умереть я хотела, вот что!.. Эмили отложила ручку. — Думаю, нам следует прерваться. Хотя Катя ничего не говорит, я уверена — необходим перерыв. Наступило тяжелое молчание. Лицо у Нины стало серым, как шторы на окнах. Катю начал бить озноб. Эмили обняла ее за плечи и прижала к себе. — Думаю, эпизод, который вас так потряс, зафиксирован на одном из фильмов, — сказала Нина, выдержав довольно долгую паузу. — Возможно, вы сможете идентифицировать кого-то из извращенцев. Или девушек. Все, что вы вспомните, представляет для нас огромную ценность. Йосефин, как всегда, не вошла, а ворвалась в зал, и Эмили отвлеклась от мыслей о вчерашнем допросе. Допрос решили не продолжать, перенесли на сегодня. По пути к столику Йоссан перецеловала самое меньшее пятерых. Для нее — не просто ланч с приятельницей, а жизненно важная активность. Face-time. Видеть и быть увиденной. Метод социальных завоеваний. И опять резанул контраст: рассказ Кати и это бесконечное жоповерчение. — Пиппа, как ты? Почему-то Йоссан вбила себе в голову, что Эмили — вылитая Пиппа Миддлтон. Они традиционно обнялись. Эмили терпеть не могла эти поцелуйчики в щечку. — Слышала, слышала… идешь в гору, Пиппа! Уже помощников нанимаешь пачками. Это же замечательно! — Да… забавно, знаешь, кто помог? Магнус Хассель. Его наводка. Мы столкнулись в кабаке несколько месяцев назад. Он был с Андерсом Хенрикссоном. — Темный тип, этот Андерс. Упертый. — Упертый — да. А почему темный? — Я всегда чувствовала, что такие ничтожества скрывают особые таланты. Вся эта упертость — только фасад… Они компенсируют свое ничтожество разными способами. Один, к примеру, очень умный, другой — очень добрый, только никто про это не знает. Им не на ком проявить свои таланты. У них нет друзей. Но Андерс Хенрикссон — особый случай. Стопроцентный ботаник. И за этим ничего не стоит. — Но он как-никак совладелец «Лейона»? — Каждый может стать совладельцем, если готов работать по восемьдесят часов в неделю и помереть на двадцать лет раньше. Принесли заказ. Для Эмили — обжаренное во фритюре филе сайды с соево-имбирным кремом, для Йоссан — запеченное филе судака с нежнейшей икрой уклейки под соусом бер-блан. От указанного в меню гарнира — пюре из миндальной картошки — Йоссан отказалась. Изысканная еда немного отвлекла Эмили от мрачных мыслей о вчерашнем допросе. Йоссан выудила из сумки маленькую металлическую баночку и с многозначительным стуком поставила на стол. — Я не ем крахмал ни в каком виде, — заявила она, открыла банку и показала Эмили. Что-то туго спрессованное, похожее на листья темного салата. Йоссан выудила вилкой несколько листьев и положила на тарелку. — У меня новая добавка. — Интересно… и что это? — Водоросли. Обычные сине-зеленые водоросли. Битком набиты минералами, витаминами и антиоксидантами. Волосы укрепляются, иммунитет делает рывок, удивляющий не только его владельца. Представляешь? Иммунитет и сам удивляется: что это со мной? У меня уже три недели не было головных болей. А посмотри на кожу — как у младенца. Эмили положила в рот кусочек рыбы. Просто дышит свежестью. Интересно, какое-такое экзотическое, с нежным ореховым привкусом масло льют они во фритюрницу? Фантастически вкусно, даже без всяких морских овощей сомнительного вида. Эмили очень нравилась Йосефин, хотя та была невероятно тщеславна. Рассказывала о своих интернет-свиданиях и новых сумочках от Little Leffner раз в десять больше, чем о важных вещах. Но с ней весело. Эмили, не особенно склонная к смеху, очень это ценила. В кармане сумочки — не Little Leffner, конечно, но тоже ничего — задергался айфон. Неизвестный номер. Катя. Уже по ее голосу Эмили поняла: что-то не так. — Я не уверена, смогу ли продолжать. — Вы имеете в виду сегодняшний допрос? — Не знаю, решусь ли… — Что-то случилось? — Да. — Что? — Не могу по телефону. — Хотите обсудить? — Да, — голос странный, сдавленный. — Было бы хорошо. — Можете прийти ко мне в контору? — Лучше не надо… я не хочу выходить из дома. Вы не могли бы зайти ко мне? Потом вместе поедем на допрос… если смогу. Катя и Адам жили в Аксельберге, на улице Йосты Экмана. Одинаковые коричневые дома напоминали гигантские кубики «лего». Плоские крыши, прямые углы, никаких украшений, балконы если и есть, то не на фасаде. Йоссан приподняла бровь. Несолидно для адвоката ехать черт-те куда по первому свистку, но с другой стороны — запретов нет. Хотите ехать — пожалуйста. Тем более если клиент настаивает. Йосефин расплатилась по счету — «Нет-нет, я приглашаю… я пока еще работаю в “Лейоне”»… — и помахала рукой: — Скоро увидимся. Эмили никак не могла стереть в памяти отрывки из видео, которые они просмотрели накануне. Ничего омерзительнее она в жизни не видела. И еще что-то, что она не могла точно определить. Ее не покидало ощущение, что она знает этих девочек-подростков, над которыми издевались подонки. А может, и нет… если не обращать внимание на чудовищный макияж, гиперсексуальное нижнее белье и искаженные страданием лица — обычные девчушки, каких встречаешь сотнями. Такие же, как она или любая из ее подруг пятнадцать лет назад. Двойные двери в лифте — согласно новым правилам. Сначала обычная металлическая, а потом двойные. Сдвигаются и закупоривают тебя в консервной банке. И незаметно, что движешься, разве что сосущее чувство в животе. На почтовом ящике фамилия Адама: Тагрин. Интересно, на сколько лет он старше Кати? Надо бы попросить Маркуса проверить. Традиционный звоночек: черная кнопка под рукояткой. Никто не открывает. А может, не работает — она не слышала никакого звонка за дверью Приложила ухо к двери — тишина. Решила потрясти рукояткой. Нажала — и дверь неожиданно открылась. Не заперто. У Эмили похолодело в животе. — Катя?