Она замолчала и уставилась в окно за спиной Эмили, будто что-то там увидела. Адам потряс ее руку. — Рассказывай… адвокат не может с тобой просидеть весь день. Катя глубоко вздохнула. — После того раза мне расхотелось… они уже черт-те что начали со мной вытворять. Далеко зашли, в общем. Говорю — хватит, с меня довольно. А он начал грозить, типа расскажет все матери, персоналу в интернате… отцу. Мне плевать на персонал, да и на мать тоже. А отец к тому времени уже умер. Но мне не хотелось, чтобы бабушка с дедушкой узнали… они бы не выдержали, да и я… в общем, я смолчала. Никому ничего не рассказывала. Потом они меня вызывали часто, и с каждым разом… не хочу даже рассказывать, что они делали. Я жила, как в тумане, начала курить хаш, даже героин… как-то попыталась покончить с собой, четыре раза сбегала из интерната. Но это все продолжалось и продолжалось… Как-то, помню, сорвалась. Истерика, слезы… лежу на полу в ванной и вою. Этот… ну, который первым был… занервничал. А вдруг расскажу кому-нибудь! И стал меня пугать: дескать, все у них заснято, так что не дергайся. И показал мне видео со мной… Не перестанешь орать, сказал, выложим в Сеть. Все увидят, что ты за тварь Наконец меня перевели в другой интернат, на север. Думаю, случайно. А может, сообразили: со мной что-то происходит. Что-то не то. И решили засунуть подальше от Стокгольма. Повезло. Это как сказать… повезло, не повезло… лучше бы мне тогда повеситься или дозу принять. Катя впервые за все время разговора посмотрела на Эмили. Прозрачные, словно налитые слезами глаза. Но сухие. — А потом кто-то передал в полицию жесткий диск с кучей всех этих видео… те, конечно, начали искать: кто да что… и как-то им удалось меня опознать, хотя мне тогда было только тринадцать. Хотят допрашивать… а я только и делаю последние десять лет, что пытаюсь забыть… Эмили начало знобить. Она надеялась, что ни Катя, ни Адам и тем более Маркус не заметят. Жесткий диск с отвратительными, садистскими педофильскими записями — она слишком хорошо знала эту историю. Диск фигурировал в деле Беньямина Эмануельссона в прошлом году. Его передал полиции отец Беньямина, Матс. Они с Тедди копались в этой истории до потери пульса, но так и не удалось узнать, кто за этим стоит. Кто входит в группу негодяев, готовых на все, даже не убийство. Они сломали судьбы десяткам девочек-подростков, они вынудили Матса Эмануельссона к жизни в подполье. Неужели полиции удалось что-то найти? Наконец-то… Вся история сидела в памяти, как заноза, которую не удалось вытащить. И еще: она не видела Тедди больше года. После суда они встретились только один раз в ресторане и собирались пойти к ней домой. И тут ее угораздило задать ему вопрос, который задавать не следовало. «Тедди… теперь, после “Лейона»”… ты не собираешься найти нормальную работу?» «Не знаю», — коротко ответил Тедди. У него, очевидно, не было желания говорить на эту тему. Но она продолжала прессовать. «Собираешься измениться?» Он положил нож и вилку на тарелку и вытер рот салфеткой. «В каком смысле?» «В прямом. Стать цивилизованным человеком». «Слушай, Эмили. С того момента, когда я вышел из тюряги, я только и делаю, что стараюсь вписаться в это общество. Но… нет. Измениться я не могу. Я есть то, что я есть». Эмили тоже вытерла губы и попросила счет. С тех пор они больше не виделись. Она стряхнула воспоминание. — Я кое-что знаю про это дело. — Я знаю, что вы знаете, — ответила Катя. Не удивилась. — Почему вы позвонили именно мне? Катя простонала что-то невнятное и обреченно покачала головой. — Да потому, что в полиции… когда я сказала, что не хочу давать показания, они начали убеждать… дескать, есть адвокат, который может тебе помочь. Защитник… и назвали вашу фамилию. — Вот все и прояснилось, — Эмили попыталась улыбнуться. — В полиции знают, что я занималась этим делом. И еще вот что, Катя… я понимаю, что ворошить старые и такие тяжелые воспоминания нелегко. Но, возможно, вам станет лучше, если вы расскажете все полиции, поможете найти этих мерзавцев. Эмили тут же пожалела, что употребила это слово «мерзавцы». Непрофессионально. Но ей всегда было трудно притворяться. Адам прокашлялся. — Нет… мы считаем, Катя не должна давать показания. Она достаточно настрадалась. — Тут вот какое дело, — Эмили сложила руки в замок, — в Швеции действует обязательный свидетельский долг. Так что вы не сами решаете, давать вам показания или нет. В определенных случаях это ваша обязанность. Но я очень хорошо понимаю ваше положение, Катя. Обещаю посмотреть, что мы можем сделать, чтобы максимально упростить для вас… — Она покосилась на Маркуса, тот кивнул. Адам встал, и тут же поднялась со стула Катя. — Думаю, нам лучше уйти, — сказал он, — и дать адвокатам поработать. Только вот что… следователь хочет допросить Катю как можно скорее. Может, уже в понедельник. Так что времени совсем мало. Надо придумать, как ей выйти из этой ситуации. Он наклонился, положил на стол визитную карточку и протянул руку для пожатия. Эмили глазом не успела моргнуть, как они вышли из комнаты. Она даже не успела обогнуть стол и проводить клиентов до выхода, как обычно делала. Маркус передал ей карточку. Адам Тагрин К. Тагрин Импорт АО 07315688900 Мы делаем прекрасное доступным Эмили даже сказать ничего не успела — он уже протягивал ей телефон. Трещина на стекле дисплея давала заметную тень, но текст читался легко. Сайт Адама. К. Тагрин Импорт АО Фильмы для взрослых Эротические сцены — Порнуха, — пожал плечами Маркус. — Этот мухомор занимается порнофильмами. В мозгу прозвенел звоночек. Имя человека, с которым ей позарез надо поговорить. Тедди. 8 Роксана помогла убрать со стола. Каспар опять влип в телевизор, отец так и сидел за столом. Даже не сложил вилки и ложки в тарелку. Если он и в самом деле так плохо себя чувствует, как сказала мать, можно простить. Мать принесла вазу с фруктами, как всегда тщательно подобранную: апельсины внизу, потом яблоки, а сверху — кудрявая шапка винограда. — Фрукты экологические? — Не знаю… возьми кишмиш, он из Ирана. — Надо внимательнее смотреть, что покупаешь. Отец кашлянул. — Как называется курс, на который ты записалась? Роксане вовсе не хотелось заводить этот разговор по второму кругу. — Курс называется «Пол, власть и этнос», — вяло произнесла она. — Вот как… и кем ты сможешь работать, когда закончишь это занимательный курс? Она промолчала. Не стоит ссориться с отцом. Ему пятьдесят восемь. Слишком молод, чтобы сидеть дома и ничего не делать. Работал в коммуне с тех пор, как они приехали в страну в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Лояльность работе — его девиз и его гордость. — Я мог бы работать здесь инженером, — сказал отец. — Не надорвал бы спину. Отец прав. В Тегеране он учился в университете, но все закончилось с эмиграцией. Когда сбросили шаха, все радовались: наконец-то можно создать нормальное общество. Но победили фундаменталисты, и тут уже было не до экзамена. Речь шла о спасении жизни. Она подошла к буфету и начала машинально перебирать компакт-кассеты с любимыми отцовскими записями. Этикетки стерты до полной нечитабельности, но она знала их наизусть: Гугуш, Дариуш, Виген[23]. Все уже старики и старушки. Странно, но ей тоже нравились их песни. — Ты же знаешь, теперь все их лоты выложены на Spotify… можно выкинуть это старье. Отец сверкнул глазами так, что Роксана вздрогнула. Встал и взял одну из кассет, такую старую, что стерся даже яркий логотип «BASF». — С ума сошла? Этот святое. Не прикасайся к моим кассетам.