По окончании тренировки мы вернулись на корабль, на мостике которого капитан предложил отметить наш успех водкой. Как поразила бы меня эта сцена всего несколько лет назад! Я, офицер ВМФ США, пью спиртное на капитанском мостике русского военного корабля в компании капитана и Димы, пилота российских ВВС. Когда мы вернулись на берег, раздался звонок из Звездного Городка: два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра. Мы были потрясены, как и весь мир. Для меня было ужасно находиться так далеко от родной страны, когда ее атакуют. Мы кинулись к ближайшему телевизору, и, как большинство моих соотечественников, я провел много часов, следя за информационными выпусками и пытаясь осмыслить случившееся. Русские проявили себя с наилучшей стороны, всеми силами стараясь помочь нам. Они приносили еду, переводили русские новости, чтобы мы могли понять, что происходит, и даже отменили оставшиеся тренировки, чтобы как можно быстрее доставить нас домой. Мы вылетели из Сочи на следующий день. Меня поразило, насколько ужесточились меры безопасности в аэропорту, хотя террористическая атака произошла в другой стране, в другой части света. Ожидая в Москве возобновления рейсов в Соединенные Штаты, мы видели огромные кипы цветов перед входом в американское посольство, знак солидарности, который я никогда не забуду. Находясь в России, я пообщался и с основным экипажем: Пегги Уитсон, моей одногруппницей, а также Сергеем Трещёвым и Валерием Корзуном. Валерий, будущий командир 5-й экспедиции, оказался нетипичным русским с приветливой улыбкой и морем обаяния. Частью нашей подготовки было освоение механической руки – робота-манипулятора канадского производства, и мы с Валерием отправились в Монреаль на одном из НАСАвских реактивных Т-38. Для русского космонавта это была редкая возможность полетать на Т-38, а меня забавляло, что я лечу с бывшим русским летчиком-истребителем. По завершении обучения в Монреале я захотел побывать на своей бывшей базе ВМФ «Пакс-Ривер» на ежегодной встрече выпускников школы летчиков-испытателей. Там я мог повидаться со старыми друзьями, например Полом Конильяро, и я подумал, что Валерию интересно будет познакомиться с летчиками-испытателями американских ВМС, а им с Валерием. Прежде чем сесть на американской военно-морской базе в компании действующего полковника российских ВВС, я заручился всеми необходимыми разрешениями, а также организовал прибытие таможенника к нашему самолету, поскольку мы летели прямиком из Канады. Когда мы сели и поставили самолет на летном поле в непосредственной близости от Чесапикского залива, таможенный чиновник еще не прибыл. Позвонив, я услышал, что он еще не выехал из офиса – в 90 минутах езды, в Балтиморе. Он грозно запретил нам покидать самолет до его прибытия, но день выдался холодный, ниже нуля, и ветреный, а на нас с Валерием были только синие летные костюмы НАСА и легкие куртки. Я заявил чиновнику, что мы не собираемся замерзнуть насмерть, дожидаясь его, и что он найдет нас в офицерском клубе, и нажал отбой под его протестующие крики. Имей мы все необходимое, построили бы вигвам. Мы отправились в бар и провели два часа за пивом и летными байками. Валерий рассказал, что значит быть русским летчиком-истребителем и космонавтом и очаровал моих бывших коллег. В конце концов в офицерский клуб явился таможенный чиновник, заверяя всех, кто готов был слушать, что собирается упечь нас с Валерием в тюрьму за нарушение его распоряжения. Командир знал меня с тех времен, когда я был летчиком-испытателем, а Валерий ему понравился, так что таможеннику было велено заполнить бумаги и выметаться с его авиабазы. Валерий впоследствии стал замдиректора Центра подготовки космонавтов им. Гагарина в Звездном Городке и неизменно меня поддерживал. Старт Пегги в июне 2002 г. прошел идеально, а вскоре я получил назначение в свой второй космический полет на шаттле командиром STS-118, целью которого была доставка нового оборудования на Международную космическую станцию. Мы должны были вылететь на «Колумбии» в октябре 2003 г. и провести в космосе 12 дней. Верный слову, Чарли Прекорт проследил, чтобы я был назначен командиром, хотя он уже и не возглавлял Офис астронавтов. Поскольку это был лишь второй мой полет на шаттле и я еще не бывал на МКС, новый руководитель астронавтов хотел поставить в экипаж пилота с опытом космических полетов. Казалось бы, простое требование, но все пилоты, летавшие в космос хотя бы раз, были моими одногруппниками, а одногруппникам обычно не поручают командовать друг другом, особенно если у них одинаковый опыт. Кент Роминджер, новый шеф, обсудил со мной варианты. Единственными пилотами, не зачисленными на тот момент в экипажи, были Чарли Хобо, Марк Полански и мой брат. Я считал, что именно брат подходит лучше всех: мы прекрасно ладили (во всяком случае, с 15 лет, когда перестали драться), понимали друг друга и знали, что принадлежность к одному выпуску не станет для нас проблемой. НАСА было всецело за. С приближением срока официального назначения я лучше обдумал ситуацию. История о братьях-близнецах, ставших командиром и пилотом одного экипажа, привлечет огромное внимание. Разумеется, с какой-то стороны это хорошо – НАСА всегда искало способы расшевелить общественность и пробудить у людей интерес к космическим полетам, – но я не хотел, чтобы этот полет считали пиар-ходом. Сюжет о близнецах в космосе не должен отвлекать внимание от нашей экспедиции и от других членов экипажа. Другое опасение было личного характера. Мы оба с Марком знали, что рискуем всякий раз, когда летим в космос. Для меня мысль о том, что моя дочь может остаться без отца, всегда немного смягчалась убеждением, что, если случится самое плохое, у нее останется дядя Марк, который заменит ей отца, – будет напоминать ей обо мне. Когда в космос летел Марк, я знал, что, если понадобится, сделаю то же самое для своих племянниц. Если мы с Марком летим вместе, то наши дети могут потерять одновременно отца и дядю. Чем больше я об этом думал, тем меньше мне нравился этот план. Оставались два кандидата, Чарли Хобо и Марк Полански. Полански не интересно было лететь со мной пилотом, и неудивительно, поскольку формально он был опытнее меня, имея за плечами полет на МКС. Оставался Скорч – Чарли Хобо. Скорч славился прямотой: если он считает тебя неправым, не колеблясь об этом скажет. Он ответил, что без проблем полетит под началом одногруппника – он ценит любую возможность полететь в космос, – и я знал, что это правда. Итак, мой экипаж был утвержден. Скорч – пилот и пятеро специалистов: Трейси Колдуэлл, Барбара Морган, Лиза Новак, Скотт Паразински и Дэйв Уильямс. Меня больше всего беспокоила Лиза, которую я знал дольше большинства моих коллег, лет 15, – мы вместе учились в школе летчиков-испытателей в Пакс-Ривер. Она была блестящим бортинженером, но в последнее время демонстрировала одержимость в отношении мелких деталей, не имевших особого значения: например, что съесть сегодня на ланч. Она могла зациклиться на чем-нибудь несущественном и с трудом переключалась. На Земле это не составляло проблемы, но успех космического полета зависит от каждого члена экипажа, а странности Лизы начали меня тревожить. Утром 1 февраля 2003 г. я стоял на лужайке перед домом и смотрел на север. Была суббота, почти девять утра, и на Землю возвращался шаттл с семью моими коллегами, включая троих одногруппников. Я подумал, что смогу увидеть огненную полоску при входе «Колумбии» в атмосферу к северу от Хьюстона по пути к взлетно-посадочной полосе Космического центра имени Кеннеди. Было туманно, но, глядя в небо, я заметил в разрыве тумана яркую вспышку. «Колумбия»! Я вернулся в дом и съел миску хлопьев. Ближе к плановому времени посадки я стал поглядывать на экран телевизора. Орбитальный корабль еще не приземлился, и NASA TV переключалось с прямых трансляций из Центра управления полетами на ВПП Центра им. Кеннеди и обратно. В ЦУПе я заметил Чарли Хобо – в тот день он был главным оператором связи с экипажем, – и обратил внимание, что он обмяк на стуле. Это было странно, особенно для него, эталонного морского пехотинца, – он не стал бы сидеть на работе, развалившись. Я написал ему по электронке, полушутя посоветовав выпрямиться, поскольку его показывают по телевидению. Затем услышал его голос: «“Колумбия”, вызывает Хьюстон, проверка связи». Долгая пауза. Нет ответа. Что-то не так. Чарли заговорил снова: «“Колумбия”, вызывает Хьюстон, проверка связи. “Колумбия”, проверка связи в УВЧ-диапазоне». Он переключился на резервную систему связи. По-прежнему никакого ответа. Мое сердце забилось быстрее. Часы обратного отсчета дошли до нуля и начали прямой отсчет. «Колумбии» уже полагалось приземлиться, и у планирующего летательного аппарата было мало возможностей прибыть позже. Чарли снова и снова повторял вызов. Я прыгнул в машину и помчался в Космический центр, названивая брату на мобильный. Мой звонок разбудил его. Уже начали поступать сообщения, что фрагменты ракетоплана падают примерно в 160 км к северу от Хьюстона. Мы с Марком говорили о парашютах, о шансах экипажа выжить благодаря порядку действий при аварийном покидании корабля, разработанному после катастрофы «Челленджера». Все последующие экипажи шаттлов учились выдвигать из люка выносную штангу, скользить по ней против ветра и приземляться на парашюте. Никто, разумеется, не делал этого в реальности. Мы с Марком надеялись, что это сработало, сами себе не веря. Скоро стало ясно, что произошло. Внешний топливный бак шаттла, нечто вроде гигантского оранжевого термоса, покрывался пенистым материалом для теплоизоляции криогенного топлива и предупреждения обледенения наружной поверхности. Практически с начала программы «Спейс-шаттл» кусочки этой изоляции осыпались из-за вибраций при запуске и давлении воздуха при разгоне, и инженеры не смогли полностью устранить эту проблему. Обычно изоляция падала далеко от челнока или отходила такими крохотными фрагментами, что не причиняла особого ущерба. Однако при запуске «Колумбии» отвалился довольно крупный кусок, размером примерно с портфель, и угодил в переднюю кромку левого крыла орбитального корабля, в то самое место, повреждение теплозащитного покрытия которого было особенно нежелательно. Менеджеры и инженеры на Земле наскоро обсудили возможные последствия и пришли к выводу, что опасности нет. Экипаж «Колумбии» участия в этой дискуссии не принимал; астронавтов проинформировали о случившемся и уверили, что последствия удара проанализированы и «вход в атмосферу не вызывает абсолютно никаких опасений». Семнадцать лет назад комиссия по расследованию катастрофы «Челленджера» винила в трагедии исподволь отравившее программу «Спейс-шаттл» пренебрежение вопросами безопасности. Вследствие этого культура НАСА претерпела огромные изменения, но, похоже, все вернулось на круги своя. Нельзя сказать, что никто не бил тревогу. Ветеран программы «Аполлон» Джон Янг, командир первого шаттла и живая совесть Офиса астронавтов, всегда брал слово на наших утренних собраниях по понедельникам и напоминал об опасности изоляционной пены на топливном баке. Я помню, как он недвусмысленно заявлял: «Проблему необходимо решить, или какой-нибудь экипаж погибнет». Я вспомнил тех, кто летел на «Колумбии». Дэйва Брауна я знал дольше большинства одногруппников, поскольку он учился в Пакс-Ривер одновременно со мной. У него была потрясающая щербатая улыбка и кажущаяся несерьезность, опровергавшаяся невероятными достижениями – он был зачислен в элитную программу, позволившую врачам экипажей становиться пилотами палубной авиации. Он помог подготовиться к собеседованию в НАСА Марку, а когда я получил приглашение, то, не раздумывая, и мне. Лорел Кларк, прежде чем стать астронавтом, являлась врачом ВМС, наши семьи сблизились вскоре после переезда в Хьюстон. У нее был сын Иэн, сверстник Саманты. Лорел часто брала Саманту по субботам и везла вместе с Иэном в зоопарк. Лорел и ее муж Джон входили в ближний круг, часто собиравшийся на вечеринки в доме Марка. Лорел любила вино, как и остальные в нашей компании, и мы провели вместе много прекрасных вечеров. Мы прозвали ее «Флорал» за пристрастие к цветистым нарядам и садоводству. Дома она создала ковер из фиалок, и в последовавшие за трагедией недели и месяцы каждый ее одногруппник получил горшочек фиалок, чтобы ухаживать за цветами и вспоминать ее. Большинство держали их на подоконниках в своих кабинетах, и Лиза Новак часто заходила и поливала фиалки за нас, если они начинали чахнуть. С Уилли Маккулом, моим собратом, пилотом палубной авиации, я ненадолго пересекался в Пакс-Ривер до того, как мы оба прошли отбор в астронавты. Он завершал путь летчика-испытателя, когда я свой только начал. Помню, как увидел его в списке нового набора и подумал, что лучшего имени для астронавта не придумаешь. Уилли отличала заразительная жизнерадостность, исключительный ум и неподдельное внимание к окружающим. Других членов экипажа я знал несколько хуже, поскольку они не учились в одном наборе со мной. Рик Хасбенд – командир, прекрасный семьянин, пилот ВВС; Калпана Чавла – первая женщина-астронавт индийского происхождения, специалист по аэрокосмической технике; Майк Андерсон – пилот ВВС, всегда готовый улыбнуться; Илан Рамон – израильский летчик-истребитель, избранный представлять свою страну в этом полете шаттла. Илан стал национальным героем, оказавшись самым молодым летчиком, участвовавшим в рискованном воздушном налете на иракский ядерный реактор в 1981 г. Впоследствии он стал одним из первых израильских пилотов F-16. В общей сложности у погибших членов экипажа осиротели 12 детей. По моему опыту, когда коллеги гибнут в катастрофах, мы начинаем размышлять о том, какими прекрасными людьми они были. Однако эта утрата стала особенно тяжелым ударом. Потерять семерых таких сердечных, великодушных и добрых людей! Казалось, мы лишились семерых самых уважаемых и всеми любимых коллег. В тот день мы с братом решили по собственной инициативе собрать астронавтов для прочесывания местности, где падали фрагменты корабля. Это было весьма дерзко с нашей стороны, поскольку мы не занимали особо высоких позиций в Офисе астронавтов. Мы позвонили Джорджу Эбби, на тот момент бывшему директору Космического центра имени Джонсона, сохранявшему большое влияние в Хьюстоне. Он посоветовал позвонить констеблю полиции округа Харрис, который связал нас с Береговой службой в Эллингтон-Филд. Марк и один из наших коллег-астронавтов сели в вертолет и скоро прочесывали территорию Восточного Техаса в поисках остатков корабля и тел наших друзей и сослуживцев. Я остался с большой группой коллег разрабатывать план мероприятий по поиску останков, чтобы можно было восстановить картину случившегося. После гибели «Челленджера» фрагменты космического челнока, поднятые с океанского дна, послужили физическим свидетельством, раскрывающим картину катастрофы, и мы, как и в том случае, решили собрать фрагменты шаттла в ангаре Космического центра имени Кеннеди во Флориде. Когда я вернулся вечером домой, мы с Лесли пошли в дом моего брата, чтобы побыть с Джоном Кларком, мужем Лорел, и восьмилетним Иэном. Они только что вернулись из Флориды после ужасного, бесплодного ожидания у взлетно-посадочной полосы. Смотреть на них и пытаться утешить было мучительно. Наша одногруппница Жюли Пейетт временно жила в доме Марка, и мы с ней старались внушить Джону и Иэну, что гибель экипажа была безболезненной. Мы, разумеется, не могли этого знать наверняка, но хотели увериться в этом не меньше, чем убедить убитую горем семью Лорел. Впоследствии мы узнали, что члены экипажа, по всей видимости, находились в сознании менее 10 секунд после того, как корпус герметичного отсека был пробит. Никому из них не хватило времени закрыть гермошлем, следовательно, разгерметизация произошла очень быстро. Когда с места трагедии была доставлена одна из приборных панелей, специалисты, расследовавшие катастрофу, сделали вывод, что Уилли пытался перезапустить два вспомогательных источника энергии, то есть они, во всяком случае, заподозрили неладное. На следующий день я поехал на машине на север и включился в поиски обломков техники и человеческих останков. Я присоединился к оперативной группе ФБР по сбору доказательств, участвовавшей в идентификации жертв уничтожения Всемирного торгового центра. Они работали с собаками, умевшими различать останки людей и животных. Стоя посреди лесистой местности, куда упали фрагменты, я думал о других авиакатастрофах, унесших жизни моих друзей и коллег. Запах гари, поиск остатков разбившегося летательного аппарата, обгорелые части совершенной летающей машины – все это напомнило мне начальные страницы книги «Парни что надо». За все годы, что я летал и терял коллег, я впервые оказался участником поисковой группы, как пилоты – герои Тома Вулфа. Я не думаю, что Том когда-либо видел такие обломки, но могу засвидетельствовать, что он все описал точно. По Космическому центру имени Джонсона распространились слухи о поиске, и многие сотрудники НАСА вызвались в нем участвовать. Однако район падения остатков катастрофы охватывал много тысяч квадратных миль от Центрального Техаса до Луизианы, и требовалось еще больше людей. Поисковики со всей страны, среди которых было много коренных американцев-пожарных из западных штатов, прибыли на место поисков и быстро развернули палаточные лагеря с полным собственным снаряжением. Я был впечатлен их самоотверженностью, организованностью и профессионализмом, проявленными при выполнении детальных схем поиска в густых лесах Восточного Техаса. Он нашли тысячи фрагментов «Колумбии», и каждый осколок должен был помочь нам выяснить, что произошло. Сотрудники Космического центра имени Кеннеди начали раскладывать фрагменты на контурном рисунке шаттла на бетонном полу ангара. Когда я в первый раз вошел туда взглянуть на обломки, зрелище потрясло меня. В том, что космический корабль может удариться об атмосферу и сгореть, но от него останутся обломки, которые можно идентифицировать и воссоздать из них его форму, было нечто жуткое. Я был включен в экипаж следующего полета «Колумбии», и было дико видеть орбитальный корабль, которым я должен был командовать, искореженным и обгорелым, на бетонном полу. Впоследствии я узнал, что жребий решил, кто из нас – Уилли Маккул или я – станет пилотом экипажа по ремонту космического телескопа «Хаббл», а кто – участником рокового полета «Колумбии». Зона поиска остатков корабля была настолько велика, что прочесать ее, передвигаясь пешком, не представлялось возможным. Недели через две мне было поручено возглавить воздушный поиск, в котором задействованы самолеты и вертолеты для обнаружения крупных фрагментов. Казалось бы, части космического корабля легко опознать с первого взгляда даже с воздуха, но мы теряли время на обследование старых автомобилей, ванн, заржавленной бытовой техники и всевозможного мусора, издали казавшихся имеющими отношение к шаттлу. Ходили слухи, что во время поисков были обнаружены останки жертв убийств и места, похожие на лаборатории по производству метамфетамина, хотя я так и не узнал, имели ли они под собой почву. Некоторые найденные нами фрагменты «Колумбии» были на удивление неповрежденными. Я нашел в лесу принтер Canon с корабля без единой царапинки – той же модели, с которой мне в будущем пришлось повоевать на космической станции. Мы нашли образцы поставленных экипажем научных экспериментов в полной сохранности – вплоть до того, что ученые могли бы некоторые из них завершить. Катастрофу пережила даже чашка Петри, полная червей. Каждый день, что я занимался поисками, нам помогала Армия спасения, снабжая едой и кофе и оказывая любую посильную помощь. С тех пор в рождественские дни я никогда не прохожу мимо их волонтеров с колокольчиками, не опустив пожертвование в красный котелок. Несколько врачей-астронавтов в местном морге оберегали останки наших погибших коллег в ожидании транспортировки. Мне выпало сопровождать тело Лорел на базу ВВС «Барксдейл» на вертолете Black Hawk. Спускаясь из кабины вертолета, я с удивлением увидел генерала ВВС в парадной форме, энергично отдающего честь, и за его спиной все подразделение офицеров и авиационных специалистов по стойке смирно. Я был тронут этим проявлением уважения к покрытому флагом гробу, переносимому в ангар. Останки Лорел были помещены на борт самолета и доставлены на базу ВВС «Довер» в Делавере, в военный морг, для судмедэкспертизы. Пока шли поиски, произошла вторая трагедия – разбился участвовавший в операции вертолет Службы охраны лесов. Два человека погибли, еще трое получили ранения. Расследование установило, что пилот нарушил эксплуатационный предел вертолета, вероятно пытаясь достичь труднодоступного района. Никто не заговорил о прекращении поисков фрагментов и останков, но эта авария стала еще одним трагическим напоминанием о рисках, неотъемлемых от авиации. Трое членов экипажа были похоронены на Арлингтонском национальном кладбище, остальные – в своих родных штатах. НАСА арендовало или одолжило самолеты, чтобы доставить тех из нас, кто был наиболее близок к покойным, на церемонии в Арлингтоне и в других местах. Ветреным днем, который должен был стать 42-м днем рождения Лорел, она была погребена рядом с двумя товарищами по экипажу «Колумбии». На торжественной церемонии с полными воинскими почестями, наблюдая, как гроб медленно опускается в землю, я полностью осознал нашу потерю и, как никогда остро, риск, на который мы идем, отправляясь в космос. Много раз до этого я терял друзей и коллег в авиакатастрофах. Я перестал вести точный счет, когда число перевалило за 30. Теперь их уже больше 40, но я еще никогда не лишался такого близкого друга, как Лорел Блэр Кларк. Я готов поклясться, что катастрофа «Колумбии» ни на секунду не стала для меня поводом задуматься об увольнении. Однако гибель коллег напомнила, что моя дочь может вырасти сиротой, как дети членов экипажа «Колумбии». Программа полетов шаттлов будет приостановлена, пока комиссия по расследованию катастрофы не придет к выводу о причинах случившегося, размышлял я, и следующие шесть месяцев мне почти нечего будет делать. Впоследствии мне было поручено руководить работами по интеграции космической станции во главе группы астронавтов и инженеров, принимавшей решения по оборудованию и процедурам, используемым на МКС, которая на тот момент была постоянно обитаемой уже два года. (Все еще маленькая, она представляла собой зачаток той разросшейся конструкции, которую мне предстояло посещать.) Я старался узнать все, что мог, о том, как сделать функционирование станции максимально экономным и эффективным. В августе 2003 г. комиссия по расследованию обстоятельств катастрофы шаттла «Колумбия» огласила результаты. Требования полностью закрыть программу полетов на шаттлах, как боялись некоторые, не последовало, но она не могла продолжаться вечно. Комиссия рекомендовала после окончания сборки Международной космической станции, ожидаемого в 2010 г., подвергнуть орбитальные шаттлы повторной сертификации для продолжения полетов. Для этого потребовалось бы целиком разобрать и заново собрать все три корабля. Повторная сертификация была бы настолько сложной и дорогой, что у НАСА не было шансов убедить конгресс выделить на это деньги, поэтому мы знали, что с шаттлами, скорее всего, будет покончено. Кроме того, НАСА хотело сосредоточиться на разработке нового аппарата для исследования космоса (из этого проекта выросли сегодняшняя ракета Space Launch System корабль Orion) и не смогло бы ее полноценно финансировать одновременно с шаттлами и космической станцией. Чем-то предстояло пожертвовать, а именно программой «Спейс-шаттл». Я согласился с этим решением, хотя знал, что мне ее будет не хватать. В октябре 2003 г. Лесли родила нашего второго ребенка, Шарлотт. Роды оказались еще более тяжелыми, чем предыдущие. Шарлотт появилась на свет путем кесарева сечения, без сердцебиения и дыхания. Я до сих пор помню, как ее крохотная безжизненная синяя ручонка свешивается из хирургического разреза, а врач громко зовет помощников. Я прошел очень серьезную подготовку и получил большой опыт в области экстренной медицины, но то, что происходило в операционной, было настолько пугающим, что мне пришлось уйти. Мой брат и Саманта сидели в комнате ожидания, по их словам, я вышел из операционной белый как стена. Я прождал вместе с ними, казалось, вечность, пока не пришел врач и не сообщил, что Лесли и Шарлотт в безопасности, хотя какое-то время положение было критическим. Он предупредил меня, что из-за кислородного голодания у Шарлотт по мере роста могут проявиться проблемы со здоровьем, в том числе церебральный паралич. Он не мог предсказать, как обернется дело, и его профессиональной обязанностью было предупредить меня обо всех возможных последствиях, но, когда я спросил его личное мнение, он ответил: «Не думаю, что у нее будет церебральный паралич. Мне кажется, с ней все будет в порядке». Он оказался прав. Наш полет был перенесен на сентябрь 2006-го, а вскоре еще на июнь 2007-го. Перестановки дали мне возможность пересмотреть состав экипажа. Я предложил включить Лизу Новак в другой, более ранний полет по двум причинам: ее порывистость и упрямство тревожили меня, и если бы она дожидалась STS-118, то с момента ее зачисления в астронавты до первого полета прошло бы почти 10 лет. Я настаивал на ее включении во второй космический полет после возобновления программы шаттлов, который должен был состояться задолго до нашего. Так распорядилась судьба, что в ней участвовал мой брат Марк. Одновременно с переводом Лизы ушел и Скотт Паразински, чтобы полететь сразу после нас под командованием Пэм Мелрой. Место Скотта занял Рик Мастраккио, до поступления в отряд астронавтов работавший оператором полетов в ЦУП и разработавший многие процедуры аварийного прекращения полета, которые мы отрабатывали на тренажерах. Я знал, что это сделает его незаменимым членом экипажа на этапах выведения шаттла на орбиту и возвращения в плотные слои атмосферы, тем более что он был исключительно компетентен в технических вопросах. Если вы астронавт, состояние вашего здоровья контролируется особенно строго. Каждый год в феврале, в месяц своего рождения, я проходил ежегодное обследование на годность к полетам, и февраль 2007 г. не стал исключением. После медосмотра мне сказали, что у меня слегка повышен уровень простатитоспецифического антигена (ПСА). У всех мужчин в крови содержится определенное количество этого энзима, и его содержание подвержено естественным колебаниям, но повышенный уровень может свидетельствовать о раке простаты. У меня этот показатель не был очень высоким, и я был слишком молод для такого диагноза, поэтому решил отложить углубленное обследование до времени после завершения моего ближайшего полета. Целью STS-118 была доставка на Международную космическую станцию нескольких чрезвычайно важных компонентов: сегмента малой фермы, наружной платформы для хранения оборудования и нового силового гироскопа – устройства, позволяющего контролировать пространственное положение станции. Мы также везли ресурсный модуль SPACEHAB, набитый запасами. По возвращении он доставил бы научные образцы, сломанную аппаратуру и мусор. Наш полет должен был стать шестым после гибели «Колумбии», причем несколько промежуточных шаттлов получили повреждения теплозащитных плиток из-за мусора, образующегося при запуске. Всякий раз инженеры изучали повреждения и придумывали новые способы их избежать, но на следующий раз все повторялось. Я бы предпочел, чтобы теплозащитные плитки оставались целыми, но был рад, что к проблеме относятся серьезно, и полагал, что делается все возможное, чтобы свести риск к минимуму. Наш экипаж окончательно определился: Скорч, Рик Мастраккио, Барбара Морган, Дэйв Уильямс, Трейси Колдуэлл и присоединившийся позже всех Элвин Дрю. Барбара Морган, будучи преподавательницей начальной школы в Айдахо, в 1985 г. стала финалисткой программы «Учитель в космосе». Для проведения урока с борта «Челленджера» была выбрана Криста Маколифф, Барбара стала ее дублершей. Она тренировалась вместе с Кристой и экипажем «Челленджера» целый год, готовясь совершить полет, если Криста по какой-то причине не сможет лететь. Она видела, как «Челленджер» взорвался в воздухе с семью ее друзьями на борту – после такого потрясения многие предпочли бы отойти в сторону. Барбара, к ее чести, выразила желание отправиться в турне по стране, которое должна была провести Криста по возвращении из космоса, посещая школы и рассказывая о программе полетов на шаттлах и важности образования. Барбара хотела, чтобы школьники увидели человека, разделяющего мечту Кристы о полетах и не разуверившегося в программе освоения космоса. Барбара официально вступила в отряд астронавтов в 1998 г. и занимала ряд должностей, прежде чем была назначена в первый полет – под мое командование. Она летела в космос через 21 год после катастрофы «Челленджера». Барбара оказалась единственным астронавтом, зачисленным в отряд в обход процесса отбора комиссией, поэтому некоторые наши коллеги относились к ней скептически. Я решил повременить с выводами до более близкого знакомства и правильно сделал: Барб работала как про́клятая. Она мастерски овладела всеми тонкостями своего дела и стала ценным членом экипажа, превзойдя мои ожидания. Дэйв Уильямс, канадский астронавт, в прошлом трудился врачом-реаниматологом. Он гордится валлийскими корнями и провел первую трансляцию из космоса на валлийском языке во время полета на шаттле. Он человек потрясающего самообладания. Для Трейси Колдуэлл это был первый полет. Она прошла отбор в НАСА в 29 лет, как только получила докторскую степень в области химии. Она выглядела моложе своих лет, и многие коллеги относились к ней несколько покровительственно, однако ее результативность была выше всяких похвал. Ответственная, чрезвычайно внимательная к деталям и серьезная, но в то же время веселая, Трейси отметила 38-летие на шестой день нашего полета. Элвин Дрю был включен в наш экипаж всего за три месяца до полета. Он пилотировал боевой вертолет в Войсках специального назначения, затем стал летчиком-испытателем вертолетов. Элвина трудно было выбить из колеи, и тот факт, что он так поздно начал готовиться к полету, его, очевидно, не беспокоил, хотя ему пришлось потрудиться, наверстывая упущенное. Для меня подготовка к полету в качестве командира стала совершенно новой задачей. Я должен был выполнять собственную функцию, а также нести ответственность за экипаж – удостовериться, что каждый знает свое дело, выявить сильные и слабые стороны каждого, сплотить экипаж и помочь новичкам. Поскольку трое из семерых (Барб, Трейси и Элвин) летели в космос впервые, мы оказались одним из самых неопытных экипажей в истории программы «Спейс-шаттл». Мы поступили на карантин в Хьюстоне за 10 дней до старта, последние четыре дня карантина провели во Флориде. В НАСА существует традиция разыгрывать новичков, к которой одни экипажи относятся более, другие менее серьезно. Когда Astrovan привез нас на стартовую площадку, я небрежно сказал Трейси, Барб и Элвину: – Эй, вы же не забыли посадочные талоны? Они недоуменно переглянулись, а мы, четверо ветеранов, вытащили из карманов заготовленные «документы». – Только не говорите, что не взяли посадочные талоны! Без них вас не пустят в шаттл! – настаивал я. На лицах троицы промелькнула паника, но они быстро поняли, что к чему. Команда закрытия отсека помогла нам пристегнуться, покинула шаттл и закрыла крышку люка. Точнее, попыталась закрыть. Как объявил руководитель запуска, техники не могли гарантировать, что крышка закрыта. Проблемы с крышкой входного люка у шаттлов случались и раньше. Команда закрытия, знавшая оборудование как никто, считала, что люк полностью закрыт, но никто не хотел рисковать нашими жизнями, чтобы в этом убедиться. Крышку открыли, закрыли снова, потом повторили. Все мы были туго притянуты к креслам и не могли посмотреть на люк и убедиться, что все в порядке. Стартовое окно закрывалось. В конце концов Рик Мастраккио, сумевший вытянуться со своего центрального кресла у приборной доски и взглянуть на крышку люка, сообщил, что она закрыта, но у нас появился восьмой член экипажа. Один из техников вошел в шаттл вместе с нами, чтобы проверить болты, соединяющие крышку с окружающей ее поверхностью, а люк захлопнули. Техник подтвердил, что все в норме, и люк снова открыли, чтобы он мог выпрыгнуть. Остроумное и простое решение, до которого я не додумался! На сей раз я представлял, как происходит запуск, и мог получить от него чуть больше удовольствия, даже поглядывал в иллюминатор. Прошло почти восемь лет с моего предыдущего полета, но все было по-прежнему: двигатели выдавали сумасшедшую мгновенную мощность, горизонт отдалялся немыслимо быстро. Мы благополучно вышли на орбиту и, как в прошлый мой полет, успешно справились с напряженной работой по превращению ракеты в космический корабль. Перед сном я получил электронное письмо от главного руководителя полета, в котором сообщалось, что с внешнего топливного бака оторвалось девять фрагментов изоляционной пены, три из которых, считали на Земле, попали в систему тепловой защиты в нижней части корабля – туда же, куда и кусок, погубивший «Колумбию». Однако в том случае было повреждено критически значимое усиленное углерод-углеродное ТЗП передней кромки крыла. В НАСА не считали, что у нас проблемы, – удары фрагментов теплоизоляционной пены часто обходятся бесследно, – но предпочли перестраховаться и проинформировать меня. На следующий день мы в поисках повреждений осмотрели нижнюю сторону шаттла с помощью камеры и лазерных сканеров на штанге, закрепленной в механической руке манипулятора. Изображения получились недостаточно информативными. Еще через день мы подошли к МКС и совершили разворот на 360° в вертикальной плоскости – сальто назад, – чтобы экипаж станции мог сфотографировать теплозащиту шаттла с бо́льшим увеличением. На снимках обнаружилась подозрительная область на критически значимой части днища корабля возле правой створки ниши шасси, достаточно обширная, чтобы в НАСА решили обследовать ее детально с помощью лазера на выдвижной штанге, когда мы пристыкуемся. Обследование выявило дыру примерно 7,5 × 7,5 см, проходящую насквозь через кремниевые теплозащитные плитки до нижележащего волокна. Когда мы просканировали область лазером и увидели изображения соединенной с ним камеры, моей первой мыслью было: «Вот дерьмо!» Казалось, дыра идет насквозь через алюминиевый сплав, из которого сделан планер. Позже вечером Земля прислала мне на почту фотографии повреждения. Я распечатал самые интересные изображения и носил их в кармане следующие два дня. На Земле вспыхнул яростный спор о том, как повреждение скажется при входе в атмосферу. Выбирать было не из чего. Можно попытаться выйти в открытый космос и заделать пробоину особым составом, который никогда не испытывался в полете, или положиться на судьбу и садиться, как есть. Я обсудил оба варианта с экипажем, главным образом со Скорчем, технические знания которого оценивал особенно высоко, а также с двумя участниками выходов в открытый космос, Риком и Дэйвом, поскольку именно им пришлось бы заниматься ремонтом. Мы решили, что при необходимости устраним повреждение, но доверимся Земле, если результаты анализа укажут на возможность безопасного возвращения в плотные слои атмосферы. В прессе немедленно написали, что над нами нависла смертельная опасность. Команды экспертов на Земле изучали пробоину и тепловое воздействие на плитки. Они сделали макет поврежденной зоны в натуральную величину и доставили на испытательный полигон, где можно было нагреть газы до очень высоких температур и воспроизвести влияние сверхзвуковых скоростей с помощью электрической дуги, имитируя условия входа в атмосферу. Я проникался все большей уверенностью, что повреждение неопасно и нам лучше оставить все как есть. Некоторые эксперты НАСА возражали и настаивали на ремонте. Меня беспокоило, что один легкий удар инструмента или гермошлема члена экипажа может увеличить дыру или проделать новую и что материалы и процедуры ремонта еще не опробованы. И конечно, любой выход в открытый космос опасен сам по себе. В день возвращения на Землю мы не зацикливались на риске. Мы подготовили космический челнок и его системы, снарядились и пристегнулись в креслах и начали процесс входа в атмосферу. Корабль врезался в атмосферу и стал нагреваться; мы следили за раскаленной плазмой, обволакивающей иллюминаторы, и думали о том, как она атакует теплозащиту шаттла. Все понимали, что может случиться, если мы приняли неверное решение. – Максимальный нагрев пройден, – спокойно сказал Скорч. Это был тот самый момент, когда начала разрушаться «Колумбия». – Понял тебя, – ответил я. Примерно через 20 секунд мы миновали момент, когда узнали бы о прогорании теплозащитного покрытия шаттла, если бы оно произошло.