– Ребята, мы передумали. Запуск завтра. Это стало ударом для моих товарищей, которые в мыслях уже вырвались на волю и разъехались по домам. Я же был счастлив, поскольку единственный еще ни разу не летал в космос. На следующий день, 19 декабря, мы экипировались для запуска. Вероятность благоприятной погоды оценивалась в 60 %, но обратный отсчет продолжался весь день. За несколько часов до назначенного на 19:50 старта мы вышли из монтажно-испытательного комплекса и, жестами приветствуя журналистов, пошли к «Астровэну», автобусу, похожему на дом на колесах и служившему исключительно для того, чтобы провезти астронавтов 16 км до стартового комплекса. Космический челнок, полностью заправленный жидким кислородом и водородом, представлял собой фактически гигантскую бомбу, поэтому после заправки зона вокруг него освобождалась от персонала, за исключением самого необходимого. Стартовая площадка, обычно кишащая сотнями рабочих, предстала перед нами жутковато безлюдной, на это впечатление накладывался шум заправленного шаттла – жужжание насосов и двигателей и скрип металла, реагирующего со сверхохлажденными компонентами ракетного топлива. На лифте внутри пусковой вышки мы поднялись на 58,5 м, и Курт первым вошел в орбитальный корабль. Криогенное топливо, проходя через топливопроводы, вызывало образование конденсата, при замерзании превращавшегося в снег, и, несмотря на теплую погоду, некоторые из нас успели сразиться в снежки, пока другие предпочли сходить в туалет – «Последний Туалет на Земле». Затем мы один за другим вошли в Белую комнату, стерильное помещение вокруг крышки входного люка. Когда настала моя очередь, я влез в лямки своего парашюта и приладил на голове гарнитуру системы связи. Потом опустился в люке на колени, и команда закрытия отсека сняла с меня бахилы, которые мы надеваем, чтобы не занести грязь в космический корабль. Кабина была ориентирована вертикально, и мне пришлось ползти не по трапу, а через трап к приборной доске и своему креслу, казалось свисающему с потолка. Я сумел перекинуть правую ногу через рукоятку, подтянулся и принял нужное положение в кресле, лежа на парашюте, колеблющаяся масса которого ощущалась как посторонний предмет под спиной. Члены команды закрытия отсека, в том числе мой друг и товарищ по группе подготовки астронавтов Дэйв Браун, максимально туго притянули нас привязными ремнями и помогли подключить все соединения: системы связи, охлаждения и подачи кислорода. Мы лежали на спинах в положении для старта, колени выше головы, глядя прямо в небо. Мы были счастливы, что находимся в космическом корабле, но было очень неудобно, особенно из-за тугих ремней. Подготовка к старту – один из самых хлопотных этапов для пилота. Я отвечал за готовность многих систем к пуску, то есть должен был установить в нужное положение переключатели и прерыватели, запустить двигатели и насосы и замкнуть электрические цепи. Я настроил реактивную систему управления и систему маневрирования орбитального корабля (двигатели, с помощью которых шаттл перемещается на орбите). У меня было множество возможностей ошибиться: из-за одних ошибок мы бы сегодня не отправились в космос, из-за других не отправились бы никуда и никогда. Существовала опасность включить правильные тумблеры, но в неправильном порядке (пилотам случалось ошибиться, даже принимая осознанное решение не переключать тумблер). Я приучился точно следовать инструкциям, даже когда считал, что знаю их назубок, поскольку должен был быть чрезвычайно осторожным – однако не настолько, чтобы выбиться из графика: если не достигнуты определенные настройки в установленный момент обратного отсчета, запуск не состоится. Когда мы были заняты, казалось, что отсчет ускоряется, в то время как в моменты бездействия он еле полз. Часы обратного отсчета показывали, что до запуска оставалось 9 минут. Космический шаттл, полностью заправленный криогенным топливом, скрипел и стонал. Скоро эту конструкцию высотой с 16-этажный дом вознесет над Землей сила управляемого взрыва. В какой-то миг я мысленно сказал себе: «Черт возьми, вот уж по-настоящему безумный поступок!» Я слышал, что у астронавтов космического шаттла риск погибнуть был таким же, как у участников высадки десанта союзников в Нормандии. Я знал, как погиб экипаж «Челленджера», и понимал, что сейчас рискую так же. Я не чувствовал страха, но сознавал все опасности. К этому моменту наше ожидание уже длилось несколько часов, и некоторым пришлось воспользоваться одноразовыми памперсами, надетыми под скафандры. (Когда Алан Шепард ждал старта, череда задержек из-за технических проблем так затянулась, что ему понадобилось в туалет. Ему велели просто сделать дело в скафандр, и первый американец в космосе оторвался от Земли в мокрых штанах. С тех пор большинство астронавтов пользуются памперсами или мочеприемниками.) Наконец часы обратного отсчета дошли до последней минуты. На 30-й секунде отсчет времени до запуска взяли на себя компьютеры шаттла. На 6-й секунде ожили три главных двигателя, развив тягу в 450 000 кг, но мы не сдвинулись с места, поскольку ракету удерживали на стартовой площадке 8 гигантских болтов. На нулевой сработало зажигание твердотопливных ускорителей, и болты, полуразрушенные подрывом пиропатронов, освободили ракету. Мгновенно созданное усилие в 3 млн кг оторвало нас от стартовой площадки. Из видеозаписей и личных наблюдений за стартами я знал, что сначала подъем шаттла кажется очень медленным. Секунду мы стояли на стартовой площадке совершенно неподвижно, а в следующую нас увлекало строго вверх так быстро, что это казалось невозможным. Я словно был пристегнут к сиденью в сошедшем с рельсов и бесконтрольно разгоняющемся товарном поезде, меня бешено болтало во всех направлениях. Мы разогнались от нуля до скорости, превышающей скорость звука, меньше чем за минуту. На этой стадии полета командиру и пилоту практически нечего делать, разве что следить за состоянием систем, проверяя, все ли идет как надо, и сохранять готовность действовать, если потребуется. Некоторые ошибочно полагают, что мы «пилотируем» шаттл, манипулируя органами управления, и что мы могли, при желании, перемещать «Дискавери» в небе, как самолет. В действительности, пока работали твердотопливные ускорители, мы были просто пассажирами. Невозможно изменить тягу или выключить их. После отделения твердотопливных ракет через две минуты после отрыва от стартовой площадки мы летели на трех главных двигателях и могли в некоторой степени контролировать ситуацию. Мы продолжали тщательный мониторинг всех систем, поднимаясь все выше и быстрее. В первые две минуты полета мы были готовы при серьезном сбое – прежде всего, отказе главного двигателя – развернуться и сесть на взлетно-посадочную полосу Космического центра имени Кеннеди. Этот режим аварийного прекращения запуска назывался «возвращением на стартовый комплекс», и для его осуществления шаттл должен лететь задом наперед со скоростью 7 Махов. Никто до сих пор не предпринимал такой попытки и не хотел бы предпринять. (Джон Янг, когда готовился стать командиром первого запускаемого шаттла, выразил надежду, что ему не придется выполнять этот маневр, поскольку для его успеха необходима «череда чудес вперемежку с Божественными вмешательствами».) Поэтому все мы были счастливы, достигнув момента «возвращение невозможно», когда появляются другие, менее рискованные, варианты аварийного прекращения запуска. Расходуя компоненты топлива, шаттл становился все легче, отчего ускорение возрастало. Когда перегрузки достигли трехкратной величины, стало трудно дышать, а парашют и кислородные баллоны, закрепленные на спине на случай нештатной ситуации, сильно тянули привязные ремни, перехватывающие грудь. Двигатель уменьшил тягу, чтобы не выйти за предел структурной целостности космического корабля. По мере ускорения Курт при содействии Билли Боба следил за состоянием всех систем на трех экранных дисплеях, чтобы быть готовым предпринять доступные действия через долю секунды после того, как узнает об их необходимости. Когда шаттл вышел на расчетную орбиту, настало время выключения главного двигателя – ВГД; затем практически пустые внешние топливные баки отделились, чтобы сгореть в атмосфере. ВГД – великий момент, означающий, что мы пережили фазу запуска, один из самых рискованных этапов всего полета. Мы разогнались от нуля до 28 000 км/ч всего за 8,5 минуты и теперь парили в космосе. Я выглянул в иллюминатор. Коснувшись плеча Курта, я указал на то, что было снаружи, и спросил: – Это что за чертовщина? (С языка рвались более сильные выражения, но я не был уверен, что наши разговоры не записываются.) – Восход солнца, – ответил Курт. Мой первый восход на орбите! Я не представлял, сколько их еще увижу. На сегодняшний день видел несколько тысяч, и это зрелище по-прежнему захватывает дух. До сих пор был так сосредоточен на наших действиях, что ни разу не посмотрел в иллюминатор, а если бы и посмотрел, ничего не увидел бы. Мы стартовали в темноте, и здесь, наверху, тоже царила тьма – Земля заслоняла от нас солнце. Когда мы пролетали над Европой, я заметил сине-оранжевую линию, охватившую горизонт и становившуюся все шире. Она показалась мне нарисованной сияющими красками на зеркале прямо у меня перед глазами, и в тот момент я понял, что Земля – самое прекрасное, что мне суждено увидеть в жизни. Я отстегнулся от кресла и поплыл головой вперед по проходу, смакуя незнакомое ощущение невесомости. На средней палубе обнаружились двое членов экипажа, погрузившие головы в мешки для рвоты. Они были опытными астронавтами, но некоторым приходится всякий раз заново привыкать к космосу. Мне очень повезло, что я не страдаю от изнурительной тошноты и головокружения. На вторые полные сутки в космосе мы достигли космического телескопа «Хаббл». Он находится на гораздо более высокой орбите, чем бо́льшая часть спутников, с которыми возможно сближение, – на 240 км выше космической станции. Орбита «Хаббла» является очень высокой, и полеты к нему более рискованны, чем полеты по нижележащим орбитам. На многих стадиях полета за системы управления шаттлом отвечал Курт как командир экипажа, а я был страхующим. Однако во время сближения с «Хабблом» он переместился в кормовую часть корабля, чтобы оттуда наблюдать за сближением и подготовиться к фазе ручного пилотирования. Ему предстояло на глаз оценивать сокращающееся расстояние и обговаривать со мной процесс сближения, тогда как я должен был следить за выполнением процедур и правильным прохождением этапов сближения. Когда мы вышли на заданную орбиту, оба экипажа ВКД (внекорабельная деятельность, то есть выход в открытый космос) вместе с оператором механической руки Билли Бобом развили бурную деятельность. Я помогал им, чем мог, а также делал фотографии «Хаббла» для последующего изучения на Земле. Билли Боб был в неизменном восторге, полон энтузиазма и всегда находил время помочь мне или просто полюбоваться космосом. Не каждый, кому выпадает шанс побывать в космосе, пользуется этой возможностью. Он стал моим наставником в том полете и научил меня множеству важных мелочей, связанных с жизнью и работой в космосе, к которым невозможно подготовиться на Земле, – скажем, перемещениям в невесомости, организации рабочего пространства в условиях, когда все вокруг летает, и забавным трюкам, вроде умения помочиться вверх ногами. Эти уроки я преподал другим, когда сам стал опытным астронавтом. Билли Боб не отказывал себе в удовольствии подшутить надо мной. В конце концов, я был салагой. Отправившись к своему шкафчику переодеться, я обнаружил, что на весь полет у меня имеется только один комплект белья. Остальное спрятал Билли Боб. Полагаю, он рассчитывал, что я запаникую, но сам стал посмешищем – меня пропажа нисколько не взволновала. Впоследствии он признался мне в своей проделке. Вспоминая этот эпизод, я думаю, что многодневное ношение одного и того же исподнего помогло мне подготовиться к годичному пребыванию в космосе. Когда мы оказались на орбите, пришлось научиться делить крохотное жилое пространство с шестью людьми. В шаттле было два «этажа» – полетная палуба и средняя палуба, – каждый более тесный, чем внутреннее пространство минивэна. Мы работали, ели и спали друг у друга на головах. По крайней мере, наш восьмидневный полет был одним из самых коротких. Самый продолжительный полет шаттла длился 17 дней. Один из аспектов жизни в космосе, удививших меня, – там трудно сосредоточиться. Я снова и снова отрабатывал на тренажере множество операций, но, оказавшись в космосе, заметил, насколько сложнее стало сконцентрироваться. С одной стороны, это было всего лишь следствием неопытности. Кто сумел бы сосредоточиться на процедурах, когда за иллюминатором вращается прекрасная Земля? С другой стороны, самые простые действия в невесомости сильно осложняются, причем нейтрализовать этот эффект нельзя ничем, кроме как закладывая некоторый запас времени при планировании. Наблюдались и физические эффекты. Впервые почувствовать, как жидкости перераспределяются в теле, скапливаясь в голове, было странно и временами неприятно. Во время коротких полетов все астронавты испытывают трудности с концентрацией внимания – то, что мы называем «космические мозги», – и я не стал исключением. Проведя в космосе несколько недель или месяцев, адаптируешься и привыкаешь работать, несмотря на последствия повышенного уровня СО2, проблемы с вестибулярным аппаратом, плохой сон и другие факторы. Я не мог допустить, чтобы самочувствие сказалось на работе, поскольку моя ошибка имела бы серьезные последствия. Одним из первых действий после выхода на орбиту стало открывание огромных створок грузового отсека шаттла. Это необходимо сделать на первых витках, чтобы обеспечить охлаждение электрических систем. Нужно было активировать и проверить механическую руку, без которой мы бы не смогли захватить «Хаббл». Не сумев развернуть или активировать антенну Кu-диапазона, мы бы остались без связи с Землей или осложнили сближение с телескопом. Даже такие дела, как посещение туалета, требовали полного внимания. Я постоянно был начеку, поскольку туалет можно повредить, в том числе непоправимо, что означало бы преждевременное возвращение на Землю. На третий день Стив Смит и Джон Грансфелд совершили первый выход в открытый космос и успешно заменили гироскопы. На следующий день Майк Фоул и Клод Николье заменили главный компьютер «Хаббла» и датчик системы точного наведения. На шестой день снова настала очередь Стива и Джона, они установили передатчик и регистрирующий прибор нового поколения. Был запланирован четвертый выход, отмененный, чтобы мы успели вернуться на Землю до наступления Проблемы-2000. Седьмой, предпоследний, день полета был знаменателен тем, что экипаж шаттла в первый (и, как оказалось, в последний) раз встречал Рождество на орбите. Мы активировали «Хаббл», выслушали поздравления Земли, и Курт решил обратиться к Центру управления полетами с праздничной речью. Он вынул из кармана лист бумаги, откашлялся и заговорил в микрофон официальнейшим тоном: Всем известный рассказ о Рождестве напоминает нам, что не одно тысячелетие люди разных вероисповеданий и культур смотрели в небеса и вглядывались в звезды и планеты в поиске лучшего понимания жизни и мудрости… Мы надеемся и верим, что уроки, которые Вселенная может нам преподать, отвечают стремлению, которое, как мы знаем, всегда живет в сердце человека, – стремление к миру на Земле, к доброй воле всего человечества. Стоя на пороге нового тысячелетия, мы посылаем вам всем свои поздравления. В исполнении любого другого – скажем, Билли Боба – эта речь вышла бы сердечной и трогательной, но Курт не отличался эмоциональностью. Мы украдкой переглядывались, пока он говорил. Впрочем, речь Курта была замечательна хотя бы тем, что ему удалось избежать любого намека на религиозность. Возможно, он вспомнил, как члены экипажа «Аполлона-8» по очереди читали «Бытие» на орбите Луны в канун Рождества 1968 г. Это был прекрасный момент для многих людей, как христиан, так и нехристиан, но группа атеистов засудила НАСА за нарушение закона об отделении церкви от государства. Ничто сказанное Куртом не дало бы фанатичным сторонникам Первой поправки повода для обиды. И в кабине, и на Земле повисла долгая мучительная пауза. Обычно главный оператор связи с экипажем благодарит командира за прекрасную речь и подтверждает, что дух гуманизма пронизывает программу «Спейс-шаттл», ну или что-нибудь в этом роде. Мы же слышали только шум помех. Через мгновение оператор Стив Робинсон опомнился и сказал просто: «Вас понял, ПЛТ переходит к операции по уплотнению отходов». Это означало, что ПЛТ (пилот, то есть я) согласно расписанию работ отправляется уплотнять содержимое туалета – проще говоря, прессовать дерьмо. Позже вечером все собрались на ужин на средней палубе. Билли Боб продемонстрировал особые французские лакомства, которые захватил в полет: мясо перепелки в соусе из красного вина, фуа-гра, крохотные шоколадки, начиненные ликером. Никто не захотел их попробовать, кроме меня. Мы с Билли Бобом разогрели угощение и перебрались с ними на полетную палубу. Потушили свет, включили Моцарта и, любуясь проплывающей под нами прекрасной Землей, поедали потрясающие блюда и рассуждали, как нам повезло – мы празднуем Рождество на орбите впервые в истории полетов на шаттлах. Когда настало время возвращаться домой, я решил отплатить Билли Бобу за розыгрыш и спрятать его белье с длинными рукавами и штанинами, которые мы надеваем под скафандр перед входом в плотные слои атмосферы. Ничего не подозревая, он начал одеваться и вдруг с выражением паники зарылся в сумку с одеждой, снова и снова перебирая ее содержимое. Он был сокрушен мыслью, что не сумеет вовремя экипироваться для посадки, и я над ним сжалился. Фаза посадки была самой сложной для командира и пилота. Когда космический челнок на скорости 28 000 км/ч ударяется о молекулы воздуха, то из-за трения разогревается до температуры свыше 1500 °С. Нам оставалось правильно выполнить все процедуры и надеяться, что теплоизоляционные плитки на поверхности корабля защитят нас от опасного перегрева. Мы дали тормозной импульс в теневой зоне на высоте 640 км над Землей. Перейдя в освещенную область, мы оказались пугающе невысоко над Нижней Калифорнией. Мы снизились с 640 км до всего 80 км в полной темноте. Курт пошутил: – Мы так низко, что, похоже, не дотянем до Флориды. – Но попыток у нас еще много, – ответил я. Несмотря на малую высоту, мы все еще неслись со скоростью 25 Махов. Примерно через 12 минут вокруг космического корабля скопились раскаленные ионизированные газы. Мы услышали сигнал тревоги: один из датчиков воздушных параметров, измеряющий давление воздуха и передающий данные системам управления орбитальным кораблем в атмосфере, не активизировался. Это была экстренная ситуация, но неопасная, поскольку датчиков два и второй сработал правильно. Курт и я при содействии Билли Боба выполнили действия, которые отрабатывали на тренажере при данной неисправности, оценивая отклонения от протокола и выбирая дальнейшие безопасные действия. В необходимости отреагировать на сигнал тревоги была определенная польза. Я проникся уверенностью в полученной подготовке и в том, что мы сможем справиться с любым препятствием. Когда мы опустились ниже и атмосфера стала плотнее, решающее значение приобрела конструкция планера шаттла. До этого момента он мог иметь форму капсулы, но теперь Курт готовился посадить ракетоплан в темноте на ВПП Космического центра имени Кеннеди. Сажать шаттл было трудно главным образом потому, что у него не было двигателей, которые могли бы развить тягу и дать нам вторую попытку. Пока Курт занимался органами управления, у меня было множество обязанностей в качестве пилота, роль которого на шаттле аналогична роли второго пилота самолета: наблюдать за системами корабля, передавать информацию Курту и выпустить тормозной парашют. В нужный момент я подготовил к работе и выпустил посадочные шасси, и вскоре мы услышали еще один сигнал тревоги: датчик давления в шинах предупреждал, что одна, возможно, лопнула. Шины космического челнока были сконструированы таким образом, чтобы перенести запуск, неделю или две пребывания на орбите в вакууме и посадку тяжелого летательного аппарата на невероятно высокой скорости. Если одна из шин лопнула, посадка может обернуться катастрофой. Сигнализация продолжала звучать, но я предложил Курту не думать о давлении в шинах. Все равно мы ничего не могли с этим сделать, а ему нужно было сосредоточиться на посадке. «Я скажу тебе, если следующий сигнал тревоги будет по другой причине», – пообещал я. Он совершил идеальное приземление, шины выдержали, и мы, прокатившись, остановились. – Отличная посадка! – сказал я, завершая выполнение одной из самых важных своих обязанностей за весь полет. Наше путешествие завершилось. Меня поразило, как скверно я себя почувствовал, вернувшись во власть земной гравитации. Попытавшись отстегнуть ремень и встать, я понял, что едва могу пошевелиться. Казалось, я вешу килограммов 300. Мы перебрались из шаттла в переоборудованный жилой автофургон, где могли освободиться от скафандров для взлета и посадки и пройти короткий медосмотр. Пытаясь снять снаряжение, я почувствовал еще бо́льшую дурноту, все вокруг закружилось, как карусель. Некоторым членам моего экипажа было особенно плохо, их лица побледнели и блестели от пота. Нас привезли в помещения для экипажей в Космическом центре имени Кеннеди, где можно было принять душ, прежде чем увидеться с семьями и друзьями. В тот вечер я пошел в Fishlips, ресторан морепродуктов в Порт-Канаверал, вместе с гостями, прибывшими меня встречать. Удивительно было сидеть за длинным столом, пить пиво и смаковать рыбные такос всего через несколько часов после того, как несся к Земле на сумасшедшей скорости в огненном шаре раскаленных до 1500 °С газов. Вернувшись на следующий вечер домой, мы устроили вечеринку для друзей в Хьюстоне, а еще через пару дней я явился на работу – настоящим астронавтом. Глава 13 4 сентября 2015 г. Мне снилось, что на станцию прибыли еще люди и нас стало девять. Было так тесно, что пришлось делиться каютами. Мой сосед, незнакомый парень, принялся варить мет. Мне пришлось спать в респираторе. Другие члены экипажа насторожились при виде желтого дыма, выползающего из-под двери, а я почему-то старался его скрыть. Сосед обещал перестать, но не переставал. В конце концов я заманил его в шлюзовой отсек, закрыл крышку люка и выбросил в космос. Сегодня редкий случай стыковки с «Союзом», которой незадолго до этого не предшествовало отбытие другого «Союза». На корабле, прибывающем сегодня, я улечу на Землю через шесть месяцев, но прежде его экипаж увеличит нашу общую численность до девяти человек. Я радуюсь возможности увидеть новые лица, но в то же время беспокоюсь из-за «Сидры» – как она справится с углекислотой, которую выдыхают девять человек вместо шести, – нагрузки на туалет и другое жизненно важное оборудование. К такой многолюдности придется привыкать. Нашими новыми членами экипажа станут Андреас (Энди) Могенсен, Айдын Аимбетов и Сергей Волков. Сергей пробудет до конца моей экспедиции и станет командиром «Союза», на котором в марте мы с ним и Мишей вернемся домой, а Энди и Айдын прилетают всего на 10 дней – краткий период, изначально запланированный для Сары Брайтман. Когда ей пришлось отказаться от полета на очень поздней стадии подготовки, ее место досталось Айдыну, казахскому космонавту. Российское космическое агентство давно обещало отправить казаха на МКС в качестве признательности за использование Байконура (в дополнение к ежегодной арендной плате в размере $115 млн). Айдын – третий казах в космосе, но первый, полетевший под своим, а не под российским флагом. Первым вплывает в люк Сергей Волков. Я хорошо его знаю, поскольку мы относимся к одному поколению. Я попал в набор НАСА 1996 г., а он в набор Роскосмоса 1997 г., и мы шли наравне. Сергей назначался в полет STS-121 вместе с моим братом, и в ходе подготовки они прошли курс выживания National Outdoor Leadership School – за неделю в Вайоминге в ужасную погоду выковывается дружба навек. Я ближе познакомился с Сергеем при отработке совместного возвращения на «Союзе», но до него еще столько времени, что большую часть тренировок мы оставили на время полета. Сергей был дублером Миши в годовой экспедиции и, пока мы на Байконуре ждали запуска, находился там же. Сергей часто просит меня передать привет Марку. Следующим в люк проплыл Энди, астронавт ЕКА из Дании, с которым я знаком много лет. Дружелюбный блондин с неизменной улыбкой, он провел детство в разных странах мира, старшую школу и колледж окончил в Соединенных Штатах. Его жена шутит, что по-английски он говорит лучше, чем по-датски. Когда наступает черед Айдына, я наблюдаю с интересом. Он на миг застывает в люке, позируя в героической позе Супермена, пока Геннадий и Олег помогают ему оставаться неподвижным. Он выглядит так же, как люди, которых я видел в Казахстане, скорее азиатом, чем европейцем. Он моложе меня, 43 года, но по виду старше (возможно, дело в нулевой гравитации). Он начал свой путь летчиком-истребителем, дослужившись до пилота советского Су-27, в 2002 г. прошел отбор в первую официальную группу казахских космонавтов и с тех пор ждал полета, то из-за отмен полетов, то из-за отсутствия у Казахстана средств на его подготовку и полет. Думаю, каждый, летавший в космос, чувствовал, что прошел долгий путь, – нередко американские астронавты много лет ждут полета после окончания курса подготовки, – но ожидание Айдына действительно затянулось. Айдын выглядит дезориентированным. Он не может найти дорогу в «Союз» и оказывается в американском лабораторном модуле, на следующий день не может попасть в японский модуль. Я застаю его за поисками 3D-принтера в американском сегменте, и мы пытаемся это обсудить, но он не знает английского, а русский является вторым языком для нас обоих, и наш диалог не ладится.