«Слишком долго», – сказал Фил. Это было правдой. Мы шли, а стеклянная поверхность оставалась той же, что была несколько часов назад, и свет впереди оставался таким же, точно солнце бесконечно продолжало всходить где-то за слоем облаков. При этом у меня ни разу не возникло искушения свериться с компасом – направление по загадочной причине оставалось понятным. Как будто через каждые двадцать метров стояло по стеклянному луораветлану с вытянутой рукой-указателем. «Смотрите», – сказал Яшка. Мне показалась, что мысль о луораветлане материализовалась. На Стекле лежал скорчившийся человек. Он лежал в странной позе, руки его были неестественно выгнуты – видимо, он умирал в муках, как умирают те, кто обращается в Стекло, находясь в сознании. Мы подошли ближе. Фил спокойно выругался. Яшка забыл отключить микрофон и бормотал нам в уши что-то похожее на молитву. Тело принадлежало Младшему. Только вот такого мы не видели никогда. Сам Младший не обратился в Стекло, зато в Стекло обратились его костюм и рюкзак. Стань Младший целиком прозрачным, мы бы могли не заметить его, как не заметили без подсказки Проводника первого стеклянного человека, встреченного нами в пути. Но перед нами был обнажённый труп, заключённый в стеклянную оболочку – непробиваемую, непроницаемую, несгибаемую. «Как это?» – спросил Фил. «Не знаю», – ответил я. Видимо, костюм начал стекленеть внезапно. Младший в панике попытался его расстегнуть, содрать – и даже отщёлкнул несколько клапанов, но всё равно не успел – и оказался внутри стеклянной тюрьмы, зафиксировавшей его последнее движение. Какое-то время он ещё бился внутри – насколько позволяло узкое пространство, а после умер – скорее всего, задохнулся. Мы с Филом переглянулись – насколько можно было переглянуться с учётом непроницаемости чёрных линз. Яшка сделал ещё несколько шагов вперёд. «Стой», – сказал я. Яшка обернулся, но было поздно. Он посмотрел вниз, на ноги, и мы тоже посмотрели, и моё сердце обрушилось в пятки. Я видел одну из ног Яшки – худую, покрытую редкими тёмными волосами, – там, где должен быть видеть непробиваемую черноту костюма. Яшка попытался сдвинуться, но прозрачная часть его держала – она точно приросла к поверхности, и Яшка неуклюже встал на одно колено, вывернув ногу, а потом упал на спину. Фил механически сделал шаг к Яшке, и я было показал ему жестом: стой, но он понял сам – и вернулся на исходную. Яшка тем временем умирал. Костюм его становился прозрачным – снизу, от поверхности, и застывал, а Яшка неуклюже сучил пока ещё подвижными руками, пытаясь расстегнуться. У него не получалось. Он что-то бормотал, но мы ничего не могли сделать, потому что подойти к нему означало умереть. И если бы даже не означало, мы бы всё равно ничего не смогли бы сделать. Его нижняя часть была уже заключена в Стекло, и Стекло продолжало ползти вверх, захватывая руки и грудную клетку. Он повернулся к нам, и через становящийся прозрачным фильтр я увидел его измученные глаза. Бормотание переросло в крик, по-прежнему беззвучный, он широко открывал рот, пытаясь поймать воздух, но воздуха в стеклянной оболочке уже не было, и Яшка стал корчиться. У него не получалось, потому что тело оставалось крепко зажатым в стеклянном футляре, и я отвернулся, чтобы не видеть этого кошмара. Фил уже давно стоял к умирающему спиной. Через несколько минут я рискнул оглянуться. Яшка был мёртв. На лице его застыла непередаваемая гримаса боли и ужаса. «Надо возвращаться», – сказал Фил. Но у меня в голове крутилась другая мысль. «А где Проводник и даян?» – спросил я. «Может, пошли другим путём». «Странно. До этой точки они должны были идти вместе, в смысле Проводник и Младший. Разделяться было глупо. А когда Младший погиб, Проводник мог пойти назад, а мог – вперёд». «Направо или налево». «Зачем? Нащупать границы остекленения? Их же не видно. Он мог погибнуть точно так же, случайно войдя в эту зону». Фил сел на Стекло. «Ещё одна граница». «Да». «Многовато границ». «Да». Некоторое время мы сидели молча. Я старался не смотреть на два псевдообнажённых тела, лежащих в нескольких метрах. «Пошли», – сказал Фил и поднялся. Я тоже встал. Но у меня в голове крутилась другая мысль. Странная, безумная, самоубийственная. Я начал расстёгивать клапаны костюма. «Что ты делаешь?» Я не отвечал. Фил направился ко мне, видимо, чтобы попытаться остановить меня физически. «Нет, Фил. Я хочу попытаться. Я не зря прошёл этот путь». «Ты погибнешь». «Значит, так суждено». Фил остановился в нескольких шагах от меня. Я продолжал разоблачаться. Вот я стянул верхнюю часть костюма, снял маску-фильтр. Стало безумно холодно. Моя кожа одеревенела, движения замедлились. Я с трудом стянул штаны и остался в белье, а потом снял и его. Ноги практически не чувствовали поверхности, пятки, казалось, примерзали к Стеклу. Я пошёл к Яшке. Холод превращал моё тело в ледышку. Казалось, что я деревенею, стекленею, как и должно быть при касании Стекла – но нет, ничего не происходило. Я не просто касался Стекла, я по нему шёл, с каждым шагом моя стопа прилегала к этой гладкой, но, как ни странно, не скользкой поверхности, и ничего не менялось – просто мне было холодно, очень холодно. Я миновал тело Яшки и почувствовал прилив тепла. Температура вокруг стала комфортной. Это не было локализованное тепло, исходящее, например, от нагревательной лампы, но скорее комнатная температура, как будто я перенёсся в свой далёкий дом, сел в кресло, взял с полки тысячу раз перечитанную книгу. Я расставил руки и повернулся к Филу. Он по-прежнему стоял примерно метрах в двадцати от меня, чёрная фигура в облегающем комбинезоне. Я не мог рассказать ему, что чувствую, он бы меня не услышал, и я просто показал ему большой палец, жест, означающий, что всё в порядке. Фил покачал головой и показал на мой валяющийся подле костюм, а потом махнул рукой, мол, возвращайся, поговорим. Я кивнул и пошёл назад. На этот раз я был готов к холоду и последние несколько метров до костюма преодолел бегом. Комбинезон я натянул без белья, прямо на голое тело, потому что согреться было важнее, чем соблюдать гигиену. Подключившись к рации, я сказал: «Вот я». «Что там?» – спросил Фил. «Тепло. Костюм не нужен. Как будто на диване лежишь». Фил усмехнулся. «Попробуй сам», – сказал я. «Почему ты не обратился?» – спросил он. Я не ответил, потому что мы оба знали верный ответ. Проводник обманул нас, а точнее, просто не сказал. Мы не обращаемся, потому что мы можем коснуться. Точнее, я – уже коснувшийся. Какая способность раскрылась во мне? Что я умею делать? Где божественное откровение, должное сопровождать прикосновение? Я не знал. Я казался себе тем же Бартом, каким был всегда. «Попробуй», – повторил я. «Нет», – ответил Фил. «Он собрал подобных себе. Мы все можем коснуться». «Или нет». Я кивнул. «Или нет. Это вопрос веры». «И я не верю. Точнее, не могу найти сил поверить. Лучше я вернусь, пока это возможно. Приеду в Хураан, позвоню меджаям, расскажу о Ревекке в подвале. Если это не сделали те, кто развернулся раньше. В этом есть смысл. А в том, чтобы идти дальше, – нет». Мне не хотелось отпускать Фила. С ним было как-то спокойно, лучше, чем в одиночестве. Он был аккуратный, надёжный, верный – лучше прочих, лучше даже меня самого, как бы хорошо я к себе ни относился. Но я не хотел противостоять его страху, его неверию. Если Фил видел смысл в другом, то это другое было для него важнее абсурдного путешествия к Источнику. Я аккуратно разложил на Стекле смятое бельё. Рядом я уложу костюм, когда буду уходить. «Я понимаю, почему ты идёшь вперёд, – сказал Фил. – В тебе нет лукавства, ты искренен перед самим собой. Во мне сражаются два человека – трус и тот, кто не желает разворачиваться у самой цели. В тебе же нет сражения, ты целен, и Проводник это видел. Поэтому он разговаривал только с тобой». «Почему только?» «Ты не замечал. Да, он вёл эти коллективные беседы, напоминающие клуб по интересам. Но с кем он говорил наедине? С кем был искренен? Кому доверял по-настоящему?» «Тебе. Шимону. Ближнему кругу». «Мы просто спали в палатке, а не снаружи. Он ни разу не сказал нам ни слова. Только „спокойной ночи“, и всё». В какой-то мере я об этом догадывался. Эти четверо всегда делали вид, что знают больше прочих. Что, ночуя в одном пространстве с Проводником, они получают тайные знания, которые позволяют им быть более просвещёнными, нежели мы, «внешние» последователи. И, надо сказать, я бы обрадовался этому, будь оно правдой. Я обрадовался бы, услышав от Фила откровение, способное что-либо прояснить, предсказать, сдвинуть с мёртвой точки. Но Фил разочаровал меня. Если я – самый приближённый, самый знающий из последователей, если прочие знают ещё меньше моего, то что нам дал Проводник? В чём смысл его существования? В чём смысл нашей миссии, если можно назвать её столь пафосным словом? «Тогда мне остаётся только идти вперёд, – сказал я. – Оставаться его самым близким последователем». «Младший не справился», – то ли ответил, то ли отстранённо заметил Фил. «Прощай», – сказал я. «Нет, – я чувствовал, что он улыбается под маской. – До свиданья. Ты вернёшься». «Я бы этого хотел». Мы пожали друг другу руки, и я снова начал разоблачаться. На этот раз я был готов к холоду и продумал движения заранее – как быстро расстегнуть, как снять, как уложить на Стекло наиболее удобным для последующего надевания способом. Фил смотрел на мой стриптиз, как будто перед ним была девушка из танцевального клуба. В какой-то момент, чтобы разрядить обстановку, я забавно шевельнул бёдрами, имитируя танцовщицу. Я не слышал смеха Фила, но он наверняка улыбнулся, а потом показал мне большой палец. Раздевшись, я за пару секунд добежал до «тёплой» зоны. Хотя на мне не было даже белья, я не чувствовал ни смущения перед Филом, ни неудобства. Обычно голый человек пасует перед одетым – его гложет чувство незащищённости, открытости всему миру, опасности. Ему кажется, что одежда спасёт его от любой беды, от летящего в грудь ножа, от пистолетной пули. Конечно, это не так. Человек в джинсах и футболке не более защищён, чем абсолютно голый. Я помахал Филу, он ответил тем же. Мы не решались тронуться – каждый в свою сторону. Кто-то должен был стать первым. Я вспомнил слова Фила – «В тебе нет лукавства» – и повернулся спиной. У меня нет сомнений, я должен идти дальше. Больше я не оглядывался. Некоторое время я шёл по прямой. Казалось, что я плыву в вакууме – шагать было легко, точно воздух прекратил своё сопротивление, а Стекло под ногами превратилось в несущий меня безо всяких усилий траволатор. Оно отражало небо, и горизонт затерялся между этими абсолютными величинами, оставив меня без ориентиров в любой из плоскостей, горизонтальной или вертикальной. Странный порыв заставил меня развести руки и делать вид, что я гребу – мне казалось, что стоит оттолкнуться, как я поднимусь в воздух и буду парить над Стеклом. Но я не стал пытаться, поскольку не хотел разочаровываться – верить в способность к левитации было приятно. Тут я снова задумался о том, что за умение даровало мне Стекло. Я не знал, что ощущает человек, впервые касающийся этой удивительной субстанции. До прикосновения я полагал, что почувствую эйфорию, тепло, пробуждение сверх-я и восстание его из глубин сознания, но на деле ничего не произошло. Мало обрести способности, нужно ещё уметь ими пользоваться. Насколько я знал, Проводник ежедневно тренировал Алярин, прежде чем она смогла сделать то, что сделала. Мои мысли снова переметнулись: что же всё-таки сделала Алярин? Она придумала мир, в котором Проводник дошёл до Источника. Ей не нужно было продумывать весь путь, достаточно было представить Проводника у цели и зафиксировать это воспоминание, пришедшее из будущего. Был ли в её сценарии даян? Был ли там я? Или система, спроектированная Алярин, распространялась только на одного человека? Я не знал. Зато я отчётливо почувствовал, что, несмотря на полное отсутствие ориентиров, я иду в верном направлении и не смогу заблудиться, даже если приложу определённые усилия. Я понял, что окружающее меня пространство – не пустота, а коридор с прозрачными стенами, и как бы я ни отклонялся от направляющей, я всё равно буду ограничен рамками этого коридора, не умея ни выйти из него, ни развернуться. Коридор двигался, подобно часовой стрелке, прикрепленной к Источнику, и я шёл, бережно направляемый этой стрелкой, к месту, где всё началось и, по-видимому, должно закончиться.