«Что это?» – спросил кто-то. «Территория Стекла», – ответил Проводник. «Мы не умерли». «Нет». Мы понимали, что ещё не дошли, что впереди ещё сколько-то минут или часов ходьбы по стеклянной глади, через сверкающий воздух, но ощущение эйфории всё равно застило глаза, дёргало нервы, зудело в голове. Я опустил поклажу и раскинул руки, пытаясь поймать пылинки, но те не висели в воздухе, а существовали в каком-то параллельном измерении, проходя сквозь костюмы и плоть. «Что ты делаешь?» – раздался крик. Я оглянулся. Цифра раздевался. Он уже расстегнул костюм и стягивал с себя его облегающий материал. Я сделал шаг к нему, как и ещё кто-то, но Проводник встал между нами и поднял руку в останавливающем жесте. «Не нужно», – сказал он. И мы почему-то послушались, как слушались всегда. Цифра уже снял шлем и стянул с себя верхнюю часть костюма. По его движениям не чувствовалось, что ему холодно или плохо – он делал это точно так, как если бы находился в палатке. Потом он стянул штаны вместе с пристёгнутыми ботинками и остался в нижнем – изрядно замызганной кофте с короткими рукавами и обтягивающих шортах. Он обернулся и посмотрел на нас, и меня ужаснул этот взгляд, а точнее, не сам взгляд, но сопровождавшая его растерянная улыбка. Такая может быть у человека, которому жена обещала сюрприз, он разделся и вошёл в тёмную комнату в чём мать родила, а после включения света увидел толпу друзей. Но если в описанных обстоятельствах улыбка смотрелась бы уместно, то в этом сверкающем воздухе, среди людей в тёмных комбинезонах она пугала, точно за ней скрывалось зло – так серийный убийца улыбается жертве, так насильник улыбается женщине, так смерть улыбается человеку. Цифра снова повернулся к нам спиной и стянул с себя остатки одежды. Он стоял, совершенно голый, среди искрящихся блёсток и чуть пошатывался, раз-два, раз-два, и казалось, что сейчас он упадёт, а он сделал шаг вперёд, прочь от нас, потом ещё один, и ещё один, и ещё – и никто не пошевелил и пальцем, никто не сказал и слова, чтобы остановить его. Некоторое время он шёл, а мы следили за его удаляющейся фигуркой, но вскоре сияние частиц окончательно закрыло его, застило зрение, и от Цифры осталась только чёрная кучка одежды. «Почему ты отпустил его?» – спросил я. «Потому что каждому свой путь. Если бы мы удержали его, он сделал бы это потом. Завтра, или ночью, или на обратном пути – неважно. Однажды сделанный выбор нельзя изменить». «Это неправда». «Почему ты так думаешь?» «Потому что мы постоянно меняемся. Мы меняем направление, взгляды, женщин, города. А ты говоришь нельзя». «Можешь ли ты отменить это путешествие?» «В каком смысле?» «Сделать так, как будто его не было. Как будто ты в него не пошёл». «Прошлое вернуть нельзя. Но выбираем мы будущее, а не прошлое». «Нет». Проводник подошёл ко мне. «Мы собираемся выбрать будущее. Но когда выбор сделан, оно становится прошлым». «Это демагогия. Например, два года назад я сидел на скамье в порту и ждал одну женщину. Я никак не мог решить, хочу я её видеть или нет. Я ждал до последнего, но, когда она появилась в конце улицы, встал и ушёл, пока она меня не заметила. Я мог остаться сидеть, но я выбрал уйти. И ты хочешь сказать, что я не мог поступить иначе?» «Не мог». «Мог». «Нет. Ты ничем не докажешь, что мог, потому что прошлое не вернуть. Твой выбор – встать и уйти – был сделан ещё до твоего рождения». Я рассмеялся. «Ты пришёл к версии, что всё предопределено. Но ты всегда говорил, что не знаешь будущего, потому что оно непредсказуемо». «Барт, – сказал Проводник, – ты слушал меня тысячу раз и всё равно ничего не понял. Ты всё равно видишь мир так, как подсказывает тебе зрение, хотя зрение не играет никакой роли, его задача – создавать удобные для восприятия интерпретации. Будущего нет, и оно может быть любым, поскольку каждый делает свой выбор, и этот выбор пересекается с выбором других. На пересечении возникает хаос, из которого рождается будущее». «Нет, – перебил Энди. – Не так. Если выбор каждого предопределён, то и их сочетание предопределено». «Мы делаем миллион выборов в минуту, Энди. Секунду назад ты решил сказать эту фразу. С того момента она стала предопределённой, но до того не существовало самого этого выбора. Точки возникновения перекрёстков не предопределены, но путь, который вы избираете, предопределён». В этом диалоге меня поражала не его суть. Обычный философский спор, не имеющий ни начала ни конца. В таком споре рождается не истина, а лишь новый вопрос. Меня поражало, что Проводник, обычно спокойный, стал столь же несдержан, как некоторые из нас. Он волновался, говорил быстро, пытался перебивать. Он стал обычным человеком, рядовым спорщиком, его спокойствие куда-то исчезло. Фил сел на глянцевую поверхность. «А вот скажи мне, – произнёс он, – помнишь, ты говорил, что все мы закончим свой путь там, где и начали?» Проводник молчал. «Где завершил свой путь Баба? Аффи? Близнец? Куда ушёл Цифра? Найди объяснение. Придумай его прямо сейчас, ты ведь всё знаешь. Для тебя же нет белых пятен. Где они лежат? Там же, где родились? Они вернулись домой?» «Нет», – сказал Проводник. «Что из сказанного тобой – правда? Хоть одна история? А?» «Всё, что я говорю, – правда». «Я не понимаю, – сказал Фил. – Ты говорил, что они должны вернуться домой. Они не вернулись. Значит, ты соврал. И при этом ты говоришь, что всё сказанное тобой – правда. Ну давай, объясни мне. Давай». «И мне объясни», – добавил Энди. «И мне», – сказал Шимон. Проводник молчал. Он запутался в собственных показаниях, и наши вопросы походили на речь прокурора, загоняющего в ловушку неуверенного в себе свидетеля. «Ну, что молчишь», – сказал Фил и поднялся. Он подошёл к Проводнику в упор, маска к маске. Фил был выше, и Проводник чуть отступил, сжался. Так слабый мальчик инстинктивно отступает от идущего на него гопника. «Что там?» – спросил Фил, кивая в сторону Стекла. Проводник отступил и поднял свой рюкзак. Натянул его на плечи и пошёл прочь – дальше на север, молча. Мы стояли и смотрели ему вслед. Через некоторое время он остановился и, не оборачиваясь, сказал: «Кто-нибудь со мной?» Мне казалось, что никто не отзовётся, но Младший подхватил поклажу и пошёл к Проводнику. Он остановился на секунду и повернулся к нам. «Я его не предам», – сказал он. И пошёл дальше. Проводник дождался его, и оба они исчезли в белизне. Нас осталось шестеро – Шимон, Энди, Фил, Яшка, Фред и я. «И что дальше?» – спросил Яшка. «Не знаю», – ответил Фил. Мы стояли, растерянные, и никак не могли решиться. Идти ли вперёд, вслед за Проводником? А может, лучше развернуться и отправиться назад? Но мы не дошли всего пару километров, а путь назад займёт много дней и ночей. Разумно ли разворачиваться сейчас, так и не узнав, куда ведёт Стекло? «Надо проголосовать», – сказал Фил. Все закивали – это было разумно. «Кто за то, чтобы идти за Проводником?» Фил, Яшка и я подняли руки. «Кто за то, чтобы вернуться?» Подняли руки Шимон, Энди и Фред. «Воздержавшихся нет…» – протянул Фил. Тем не менее ситуация не казалась мне патовой. Разделиться пополам – это не самый плохой вариант. Три человека имели шанс дойти и в одну и в другую сторону. Ирония состояла в том, что назад хотели идти Шимон и Энди – первые, самые верные последователи Проводника, в то же время единственным человеком, который по-настоящему пошёл с ним – именно с ним, а не вслед за ним, – стал глуповатый парень, бывший наркоман, роли которого я никогда не понимал. Младший был пустым местом, мелким неудачником, и я подозревал, что Проводник ни разу не просил его рассказать свою историю лишь потому, что рассказывать было нечего. И в этот момент, размышляя над сутью Младшего, я внезапно понял, почему он был с нами. Именно для того, чтобы Проводник не остался один. Для того, чтобы кто-то был с ним до конца. В этом роль Младшего – он пошёл с нами не ради себя, а ради Проводника. «Разделяемся?» – спросил Шимон. «Да», – пожал плечами Фил. Всё это было чересчур просто. Ты живёшь с людьми на протяжении нескольких месяцев, потом путешествуешь за тысячи километров, а потом просто говоришь «пока» и уходишь в противоположную сторону. Так не должно было случиться. Или должно было. Я не знал. «Ты не жалеешь?» – спросил Фил. Было непонятно, кому адресован вопрос, и Шимон с Энди начали отвечать одновременно. Забавно, что оба одновременно и осеклись, пытаясь уступить другому право голоса. Фред молчал, поскольку после смерти Аффи он в принципе практически не разговаривал.