– Да. Ты призвала даяна. Ты придумала, что приходит кто-то сильный и разбрасывает толпу. И он пришёл. Этого я не ожидал. – Ещё у меня был пистолет. Ка усмехнулся. – Ты всё равно не успела им воспользоваться. – Успела. – Подстрелила кого-то из них? – Да, троих. Или четверых. – Молодец. Они помолчали. В дверях мелькнула старуха. – Почему ты пришёл только сейчас? – вдруг спросила Алярин. Ка пожал плечами. – Приди я раньше, даян бы убил меня, не раздумывая. И это было бы справедливо. Против даяна у меня козырей нет, это я понимаю. – Ты убьёшь меня? Ка кивнул. Не решительно, а едва-едва, будто сожалея о том, что придётся сделать. – Ты не боишься, что я изменю это? – Не изменишь. Пока ты спала, я ввёл тебе яд. Вскоре ты это почувствуешь. Просто я хотел поговорить с тобой напоследок. Чтобы ты меня поняла. Так я прогоняю чувство вины. – Оно у тебя есть? – Не всегда. Сейчас – есть, потому что в принципе ты ни в чём не виновата. Ты должна умереть, чтобы он не дошёл. Точнее, чтобы у него появился шанс не дойти. Алярин действительно становилось хуже. Она чувствовала это уже некоторое время, но списывала на обычную слабость. – Ты мертва, Алярин. И он знал, что будет именно так. Он знал, что я убью тебя. Просто он полагал, что я сделаю это гораздо раньше. – Зачем? – Вот этого я не знаю. Это ваши с ним дела. Ка поднялся со стула. – Наверное, мне стоит оставить тебя одну. Алярин мутило, грудь сдавило свинцовым кольцом, говорить стало неимоверно тяжело. Она с трудом повернулась, протянула руку и нащупала рукоять пистолета, приклеенного скотчем к нижней раме кровати. Она попыталась оторвать его, но сил не хватило. Ка заглянул под кровать, отвёл её руку, взял оружие, осмотрел. – Надо было думать раньше. Теперь уж поздно. Он протёр пистолет и положил его на пол в паре метров от кровати. – Хороший какой. Откуда он у тебя? Алярин откинулась на подушку – бессилие было страшнее смерти. – Ты молодец. Сделала всё, что смогла. Так что не расстраивайся, – сказал Ка и направился к выходу. – Стой, – прошептала она. Он обернулся. – Он дошёл, – сказала она. – Ты опоздал. Он дошёл. – Может быть. Он пожал плечами и вышел из комнаты. Алярин смотрела в потолок и пыталась думать, хотя получалось плохо: голова кружилась, мысли путались. Она хотела вспомнить что-нибудь светлое, какую-то вещь, с которой уходить не то чтобы приятно, но по крайней мере не так страшно. Но как она ни возвращалась в прошлое, какие бы воспоминания ни пробуждала, лучшими из них оказывались связанные с Проводником – человеком, который её предал, который убил её, пусть и руками алчного сектанта. Она вспоминала его взгляд, прозрачные голубые глаза, полуулыбку, тихий вкрадчивый голос, висящее в воздухе ощущение мудрости. Она любила каждый его жест, каждое его движение, каждое его слово, и апогеем этой любви была их единственная ночь, ночь перед его отъездом, ночь, после которой он сказал «до свиданья», не «прощай», а именно «до свиданья», и она ждала его возвращения целых два часа – ровно до того момента, когда обезумевшая толпа прижала её к стене. Мог ли он предсказать это? Нет. За будущее отвечала она. Он протянул ей руку, и её пальцы скользнули по тыльной стороне его ладони. Это было его последним прикосновением. Потом он вышел. Кто-то из учеников уже стоял снаружи, кто-то выходил, тепло с ней прощаясь. Последним был Барт. Он чуть задержался, подошёл к ней и сказал: «Держи, пригодится». Она посмотрела вниз: он сунул ей пистолет, такой же, какой когда-то дал ей поиграть Пабло. В дверях он ещё раз оглянулся, и ей показалось, что во взгляде Барта мелькнуло сочувствие. Впрочем, она смотрела на него против света и легко могла ошибиться. Может, Барт тоже из коснувшихся? Может, он понимал больше прочих? Она уже никогда не узнает. Она повернула голову. Пистолет на полу превратился в мутное пятно – зрение подводило. Было не то чтобы больно, просто как-то размыто, точно она погружалась в воду и с каждым метром всё большая тяжесть наваливалась на грудную клетку. Алярин с усилием согнула руку и положила на грудь. Сердце бухало так, что отдавалось в каждом миллиметре тела – в руках, в ногах, и каждый удар сдавливал голову, сжимал тиски, втаптывал всё глубже и глубже. Невозможно уже было сосредоточиться ни на чём, умирание превратилось в процесс, забирающий все ресурсы организма. В дверях появилась расплывчатая фигура, по-видимому, старуха, и Алярин закрыла глаза. Яд отступил. Она почувствовала себя значительно лучше. Лёгкость разлилась по телу, силой пропитались мышцы, голова стала ясной. Алярин встала, не открывая глаз, свободно, точно не было никаких шин на изломанных ногах, точно она не нуждалась в опоре, точно ей снова было шестнадцать лет, и она стояла на вершине колокольни в Мараатобе, и перед ней расстилался бесконечный мир. Она слышала от кого-то, что если по-настоящему верить, то можно спрыгнуть вниз с любой высоты, даже если земли не видно, так она далеко, – и остаться в живых, потому что Бог спасёт тебя, совершит чудо, подставит ладонь и поймает тебя. Однажды она попала в разрушенную церковь – из старых, возведённых ещё до Стекла. Она вошла в разъезженный, поросший быльём переулок, и там стоял храм, кирпичная громада, мощь и великолепие, обрушенные в никуда. Вот тут был главный зал, голые стены, бывший склад, вот тут было заалтарное пространство, вот она прошла длинный-длинный путь по этому сочащемуся водой, забросанному бутылками и мусором обиталищу бездомных кошек, и эхо, безумное эхо взметнулось под сводами, на которых росли тридцатилетние берёзы, прямо на крыше. Она увидела исписанные стены и солнце, пробивающееся сквозь щели в рассохшемся растворе, и поняла, что тут живёт Бог, и она увидела его собственными глазами – его руку, его странную шестипалую длань, тянущуюся к голубому земному шару, чтобы хоть как-то согреть своё глупое человечество. Это же ощущение пронизало её на колокольне, когда она едва не шагнула вниз – но не решилась, потому что тогда ещё не знала Проводника, а без Проводника Алярин была бессильна. И вот теперь она, не открывая глаз, шла по комнате к свету, сочащемуся из окна, шла на цыпочках, не чувствуя ни тяжести, ни боли, и понимала, что ей знакома эта лёгкость, знаком полёт, нет никакого яда, какой яд, если нет никакого Ка, есть только она и Проводник, и они вместе идут по устланной цветами крыше к бесконечному белому. Свет заливал всё вокруг, и фигуры их становились всё тоньше и тоньше, растворяясь в стеклянной белизне, и рука Алярин чувствовала тепло руки Проводника, пока наконец они не обратились в свет. Старуха подошла к пропахшей мочой кровати Алярин и ощупала изувеченную женщину. Покачала головой, хмыкнула, вздохнула. Сделала несколько шагов в сторону, чуть не наступила на пистолет, резво отскочила в сторону. Алярин приоткрыла рот. Старуха подошла. Алярин что-то шептала – без звука, просто шевеля губами. Старуха приложила ухо к самым губам умирающей. – Дошёл, он дошёл, он дошёл, он дошёл… – повторяла Алярин. Старуха разогнулась. Она ничего не поняла. Когда она нагнулась снова, Алярин уже не дышала. 15. Граница Границы мы не заметили. Просто Проводник остановился и сказал: вот она. Белое простиралось впереди, белое оставалось позади, а мы оглядывались и пытались найти разделительную линию. Говорят, когда встречаются воды двух океанов, они не смешиваются из-за разного уровня солей и границу можно увидеть невооружённым взглядом. С одной стороны вода будет зелёной, с другой – голубой. Здесь же не было ничего. Просто мы вошли на территорию вечной зимы. Остановившись, Проводник посмотрел назад, в заснеженную сендуху, так, как будто видел кого-то, и мне даже померещилось, что он помахал – едва-едва шевельнув ладонью. Я подумал, что он прощается со своим прошлым, оставляя его там, где зима всё ещё уступает другим временам года. На территории Стекла не было ничего живого. Здесь не росли никакие растения, сюда не заходили звери, люди боялись даже приближаться к границе. Я знал, что несколько искателей приключений в подобных нашим гермокостюмах пытались добраться до Источника, но назад не вернулся никто. Другое дело, что они шли наугад и не могли знать, какие опасности подстерегают их впереди, не могли просчитать свой путь заранее, а Проводник – мог. И ещё у него была Алярин – женщина, которая срежиссировала реальность. Забавно, но по таинственной и опасной территории Стекла идти было значительно легче, чем по обычной сендухе. Например, здесь не было ветра. Конечно, дело было не в холоде: гермокостюмы нивелировали низкую температуру. Но ветер серьёзно мешал – дул в лицо, сопротивлялся, не пускал дальше. Здесь же стоял полный штиль, будто ветер отсекала невидимая стена. Я предположил, что на территории нет прилежащих к земле областей разного давления, которые служат причинами ветров в остальном мире. Если давление плюс-минус равное в достаточно больших географических ареалах, то ветра быть не должно, или он будет очень слабым. Но точно сказать я, конечно, не мог, поскольку обладал лишь базовыми представлениями о физике ветров. «Как это будет выглядеть?» – спросил Фил. Проводник не ответил, и вопрос повис в воздухе. Действительно, как может выглядеть то, чего ты не можешь себе представить? Если спросить человека, как выглядит неизвестная ему модель автомобиля, он так или иначе сможет её описать: у неё есть колёса, их четыре или, возможно, три, у неё есть руль или какой-то другой рычаг управления, у неё есть двигатель и так далее. Человек позаимствует пространное описание у понятия «автомобиль» и перенесёт его на конкретную модель, даже если никогда её не видел. Но если у человека спросить, как выглядит «вцумувцуп», он не ответит. Потому что он не знает о вцумувцупе ничего. Это животное? Растение? Сооружение? Рукотворное оно или нет? Съедобное? Круглое? Для чего предназначено? Вцумувцуп останется для человека лишь случайным набором букв. Так же и мы воспринимали нашу цель – как неизвестно что в центре ещё большей неизвестности. И самым страшным казалось то, что Проводник тоже не знает. «Стой, стой», – послышался в наушнике взволнованный голос. Я чуть не врезался в спину резко остановившегося Бабы. Непонятная суета охватила всех, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять: кто-то лежит на снегу. Это был один из Братьев, блондин, кажется, через шлем сразу и не разглядишь. Второй Брат опустился перед ним на корточки и бессмысленно тряс, пытаясь то ли пробудить к жизни, то ли просто поднять. Проводник присел с другой стороны, нагнулся и всмотрелся в прозрачное забрало. «Ставим столовую», – сказал он. На это ушло больше времени, чем обычно, поскольку чаще всего столовую ставили именно Братья, их синхронность очень помогала в подобных делах. Теперь же мы мучились вчетвером – я, Шимон, Фил и Близнец, – и получалось у нас довольно сомнительно. Но в итоге мы справились, и Брата занесли внутрь. Второй Брат снял с него шлем. Лицо упавшего обрело синеватый оттенок, а глаза закатились, едва можно было рассмотреть нижние края зрачков. – Спаси его, – сказал Брат. Я не к месту подумал, что теперь не понимаю, как обращаться к оставшейся в сознании половине Братьев. Никогда за историю нашего знакомства не возникало необходимости позвать кого-то из них по отдельности, только «Братья!». Обращаться же к человеку «брат» казалось странным, поскольку он не был мне братом. Тем более у нас уже был Близнец, половинка несуществующего целого. – С ним раньше такое бывало? – спросил Проводник. – Нет. Хорошим знаком было то, что блондин дышал. Мелко, часто, обрывисто – но всё-таки дышал. Проводник подумал и сказал: – Я не могу спасти его, но его может спасти укол адреналина. У нас же он есть?