– Понимаю, звучит мрачновато, – объяснил он, – но жизнь на корабле плоха тем, что не хватает личного пространства, тебе так не кажется? – Не могу не согласиться, – ответила Винсент. – А это что, барбекю? Рядом с ними стояла странная трубчатая конструкция на четырех ножках, привязанная к поручню. – О, точно, – сказал он, – но я уже много лет не видел, чтобы им кто-то пользовался. Он рассказал, почему барбекю на корабле – настоящий кошмар. Представьте двадцать мужчин на палубе, которые пытаются завязать разговор на ветру, поедая курицу и хот-доги, а за спиной у них высится стена из контейнеров. Нет, он описал картину не совсем точно. Не просто двадцать мужчин, а двадцать коллег, двадцать человек, которые месяцами торчат вместе в море и изрядно устали друг от друга, причем у них нет даже кружки пива, чтобы разрядить обстановку, потому что алкоголь на борту запрещен. И все-таки ему нравилась эта палуба, признался он. Винсент она тоже нравилась. Здесь было тихо, если не считать неизменного шума двигателей. Она наклонилась над поручнем и стала смотреть на океан. – Приятно сбежать подальше от земли, – произнесла она. Со всех сторон их окружал бесконечный горизонт. – А ты так и не ответила на мой вопрос. – Да, ты спросил, почему я ушла в море. – Я выбрал не самый удачный способ начать беседу, – сказал он. – Наверное, это как-то слишком очевидно, раз уж мы здесь и стоим на палубе. Но с чего-то же надо начать. – Это странная история, – сказала Винсент. – Слава богу. Я уже сто лет не слышал интересных историй. – В общем, – начала Винсент, – я встречалась с одним мужчиной. И все закончилось немного драматично. – Понимаю, – сказал он. – Я не хочу допытываться, если у тебя нет желания говорить на эту тему. Она поняла, что он в общих чертах уловил суть истории, скрывавшейся под поверхностью, как айсберг, и перед ней возникли две возможности, два пути: рассказать, что она жила с преступником, рискуя вызвать у него презрение, или примкнуть к числу тех утомительно загадочных людей, с которыми никому не хочется общаться, потому что они и рта не могут раскрыть без намеков на «страшные тайны» не для чужих ушей. – Нет, все в порядке. На самом деле не совсем… Я решила уйти в море не из-за того, что он сделал. А просто потому, что на суше мне постоянно попадались не те люди. – В этом-то и проблема с сушей, – ответил Джеффри. – Слишком много на ней людей. Последние вечера на суше Поначалу ей казалось, что она сможет пережить крах царства денег, остаться в любимом городе и начать здесь новую жизнь. На следующее утро после новогодней вечеринки она проснулась в одиночестве, дрожа от холода, в их пристанище на Манхэттене. Одеяло сползло на пол. Она встала, приняла душ, сварила кофе и несколько минут смотрела в окно на Центральный парк. Она уже знала, что Джонатана арестуют и что она любуется этим видом в последний раз. Джонатан оставил в квартире красивую дорожную сумку кремового цвета со вставками из коричневой кожи. В шкафу висели два платья, которые, как ей казалось, можно выгодно продать, лежали пять тысяч долларов наличными, а в сейфе были украшения. Она спрятала деньги и драгоценности в свой жакет и сложила в сумку, аккуратно свернула платья и сменную одежду. Затем пошла с чашкой кофе в ванную, взглянула на лакированную коробку, в которой хранила косметику, и замерла. За все время, что она была с Джонатаном, она никогда не появлялась перед ним ненакрашенной. Теперь вид своего лица без макияжа казался ей странным, но тем утром, когда ее лжемуж был на грани ареста или уже находился под стражей в полиции, ее влекла перспектива выглядеть не похожей на саму себя. Винсент пила кофе и рассматривала свое отражение в зеркале. Она заметила, что не так давно достигла некого рубежа, когда в состоянии усталости лицо выглядит не просто утомленным, но и чуть постаревшим. Ей почти исполнилось двадцать восемь. Она нашла в шкафу маникюрные ножницы и начала методично обрезать волосы. Винсент сразу почувствовала легкость в голове, и еще ей стало чуть холоднее. Спустя полчаса, когда она навсегда покидала это здание, консьерж в лобби долго присматривался к ней, прежде чем его лицо осветила стандартная улыбка. Она зашла в ближайшую парикмахерскую поправить стрижку. «Дети порезали вам волосы, пока вы спали?» – нахмурившись, спросил у нее парикмахер. Затем она купила в аптеке очки с минимальными диоптриями, хотя у нее не было проблем со зрением. Винсент изучила в зеркале в аптеке свой новый образ. Ей казалось, что в очках, с короткой стрижкой и без макияжа она выглядела совсем другим человеком. Спустя неделю она нашла съемное жилье в пригороде у станции «Хадсон Лайн», в нескольких остановках от Центрального вокзала, – квартиру для помощника по хозяйству: на деле она оказалась комнатой над гаражом, в один угол которой была втиснута ванная, а в другой – крохотная кухня. Она спала на полу на матрасе, обставила свое жилище шкафом, купленным в секонд-хенде Goodwill за 40 долларов, карточным столиком от хозяина квартиры и стулом, который нашла на улице в день вывоза мусора. Больше ей ничего не было нужно. Через три недели после ареста Джонатана она устроилась барменшей в Челси. Короткие смены позволяли ей в свободное время работать стажером на кухне ресторана в Нижнем Ист-Сайде. Там ей нравилось больше, потому что барменам приходится работать на публику. Они всегда окружены людьми, которые следят за каждым их движением. Всякий раз, когда Винсент поднимала голову и видела новые лица у барной стойки, ее на мгновение охватывал ужас: что, если это один из инвесторов? Полтора года спустя она в первый и последний раз за долгое время увидела Миреллу. Весной 2010-го Винсент стояла за стойкой в Челси, когда в бар вошла Мирелла с компанией из шести-семи человек. Волосы Миреллы были заплетены в великолепные африканские косички, на губах огненно-красная помада. Ее наряд на первый взгляд казался небрежным, но это была особого рода дорогая небрежность, посылавшая закодированные сигналы: толстовка за 700 долларов, джинсы с потертостями, тщательно нанесенными мастерами в Дейтроте, сношенные ботинки за тысячу и так далее. Она выглядела потрясающе. – Постоянные клиенты, – сказал Нед, перехватив взгляд Винсент. Она сдружилась с ним больше, чем с остальными коллегами; он был мягким по характеру и писал магистерскую диссертацию о поэзии, хотя и не любил об этом говорить. В тот вечер посетителей было не так уж много, но они оба вышли на смену. – Да? Я их еще ни разу не видела. Официантка показала Мирелле и ее спутникам столик в углу. – Просто ты никогда не работала по четвергам. Мужчина в блестящем синем пиджаке приобнимал Миреллу за плечи. Винсент ужасно хотелось, чтобы Мирелла ее заметила, и в то же время ее тянуло сбежать. Она трижды пыталась до нее дозвониться – сначала в день, когда арестовали Джонатана, потом еще два раза, когда узнала о смерти Файзаля. Каждый раз она попадала на автоответчик. – Все нормально? – спросил Нед. – Да-да, – ответила Винсент. – Ты не против, если я отойду на пять минут? – Нет, конечно, иди. Винсент выскользнула на улицу через дверь на кухне и немного прошлась. Казалось, всего за одну ночь неожиданно зацвели вишневые деревья, и теперь цветы сияли в темноте, будто множество огоньков на ветках. Но бесконечно курить одну сигарету невозможно, и когда она вернулась в бар, Мирелла с одной из подруг отделилась от компании и подошла к стойке. Мирелла была вправе высказать ей все, что думала, любые обвинения и проклятия, какие только были у нее на уме последние два года, и Винсент ответила бы, что ей невыразимо жаль, что если бы она хоть о чем-то знала – или по крайней мере подозревала, – то, разумеется, немедленно рассказала бы Мирелле и сама позвонила в ФБР. Я не знала, хотелось ей сказать Мирелле, я ничего не знала, но мне очень, очень жаль. И тогда они могли бы разойтись с миром, и хоть не полностью, но снять груз с души. – Здравствуйте, – сказала Мирелла, вежливо улыбаясь Винсент, – у вас есть закуски? – О, отличная идея, – добавила ее подруга. На вид она была ровесницей Винсент и Миреллы, лет тридцати с небольшим или около того, с ослепительно-белыми крашеными волосами и стрижкой боб в стиле флапперов[6] 1920-х. – Закуски, – повторила Винсент. – Да-да, ореховая смесь или сухарики? – Ореховая смесь! – воскликнула флаппер. – Господи, это как раз то, что нужно. Мартини невыносимо сладкий. – А хотя можно нам и то и другое? – спросила Мирелла, пока на нее неотрывно смотрела Винсент. – Конечно. Ореховая смесь и сухарики, сейчас мы вам все принесем. – Она будто бы оказалась во сне. – Я уже сто лет не ела ореховую смесь, – поведала Винсент девушка-флаппер. – Что ж, ты многое потеряла, – откликнулась Мирелла. Винсент чувствовала себя так странно, словно наблюдала за своими действиями со стороны. Она видела, как ее руки насыпали ореховую смесь и сухарики в маленькие стальные миски. Мне приснилось, как ты пришла ко мне в бар и не узнала меня. Она осторожно поставила миски на барную стойку перед своей некогда лучшей подругой, та сказала «спасибо», не глядя на Винсент, и вернулась к разговору. – У Нью-Йорка есть одна особенность, – сказала подруга Миреллы, когда Винсент отвернулась, – все отсюда уезжают. Я думала, хоть меня это не коснется. – Все думают про себя, что их это не коснется. – Наверное, ты права. Просто мои друзья начали переезжать еще десять лет назад – в Атланту, Миннеаполис или еще куда-нибудь, а я думала, что уж я-то останусь и добьюсь успеха. – Но ведь в Милуоки у тебя лучше с работой? – Там бы я могла себе позволить огромную квартиру, – ответила флаппер. – Или даже целый дом. Не знаю, просто так банально жить в Нью-Йорке лет до тридцати, а потом уехать. – Да, но на то есть причины, – возразила Мирелла. – Тебе никогда не казалось, что где угодно жить было бы проще, чем здесь? Посмотри на меня, думала Винсент, обрати на меня внимание, скажи вслух мое имя, но Мирелла совершенно не замечала ее, как будто они были незнакомы. – Извините, – обратилась к ней Мирелла. Винсент сняла очки и обернулась. – Мирелла, – сказала она. – Можно мне еще коктейль? – Она будто не слышала, что ее назвали по имени. – Конечно. Что предпочитаешь, Мирелла, «Воскресное утро»? – Нет, просто старый добрый «Космо». – Я думала, тебе не нравится «Космо», – сказала Винсент. – А мне, пожалуйста, еще одну «Полночь в Сайгоне», – вмешалась флаппер. – Хорошо, сейчас, – ответила Винсент. Возможно ли, чтобы ее и впрямь не узнавала лучшая подруга? Скорее Мирелла мстила ей, притворяясь, что не узнает, а может, она играла в ту же игру, что и Винсент, живя под прикрытием, только ее прикрытие было более масштабным и она намеренно не узнавала никого из своей прошлой жизни; или, может быть, Винсент сходила с ума и все ее воспоминания были ненастоящими. – Один «Космополитен» и одна «Полночь в Сайгоне». – Винсент поставила на барную стойку бокалы с коктейлями. – Спасибо, – сказала Мирелла, и Винсент услышала звон бокалов, когда отвернулась. Она высыпала деньги из банки для чаевых. – Рановато, не думаешь? – Нед посмотрел на нее с любопытством. В баре остались только Мирелла и ее подруга, и они увлеченно беседовали. – Нед, прости, но сегодня тебе придется самому закрыть бар. – Винсент разделила чаевые на две стопки и положила одну из них себе в карман. – Что случилось? Ты заболела? – Нет, я увольняюсь. Извини.