Над Москвой сияла полуночная заря… НЕ НАДО ГОВОРИТЬ ВСЁ! — Гурий Палыч, — представился он, и кивнул на стул перед собой. — Присаживайтесь. «Следователь Волкоедов» было написано на двери кабинета, у которого толпился народ. Пока я шла от ЗАГСа, представляя, как буду знакомить милицию со своим вещим сном, у меня подкашивались ноги. Уже на лестнице РОВД я вдруг сориентировалась: рассказывать абсолютно всё — верный признак недалёкого ума, если не сказать — безумия. А милиции нужны факты. — Итак, — усаживаясь, внимательно поглядел на мою грудь и ноги капитан Волкоедов. — Что вас привело сюда?.. Я молчала, не зная, как лучше преподнести то, что узнала. Информация требовала разъяснения… Волкоедов молча записал мои путаные показания и сказал: — Проверим… Итак, Чаплина Марина Викторовна намеревалась заключить брак с Перетятько Юрием Сергеевичем? А к вам пришёл её искать Максим… А фамилия… а отчество?.. А где проживает?.. Я надолго задумалась. — Так… я не знаю, — покрывшись краской стыда, призналась я. — А вы не могли поинтересоваться? — вопросил Гурий Палыч и сжал губы так, что на его лице начисто пропал рот. — Могла, — задумалась, потом согласилась я. — А он бы мне сказал? — Вот листок, напишите его приметы, — положив передо мной бумагу, потребовал следователь. Так как я пишу с ошибками, мне пришлось долго размышлять над каждым словом, но Волкоедову, похоже, вся эта информация была не очень-то нужна, он подчёркнуто сухо попрощался со мной. «Какой! — подумала я. — Наверное, не женат». И вежливо откланялась. ПРЫЖОК — В ПРОШЛОЕ Я вышла из РОВД и свернула в сторону горбольницы. В толпе людей на тротуаре я заметила Максима. Мне показалось, он делает вид, что не узнаёт меня… Мне вдруг стало стыдно — я ведь ничего не знаю о нём! Он мог быть другом Маринки, в конце концов!.. Мало ли, что я увидела во сне… Мало ли, что в ЗАГСе лежит её заявление с каким-то Перетятько?.. — Как Марина?.. — спросила я, догнав его. — Почти умерла, — отвёл глаза он и пошёл дальше. Я шла и плакала в такт биения сердца. — Станция Ложь, — повторяла я пока не подошла к главному корпусу. Жёлтые листья больничных деревьев… служебная дверь. Я дождалась, пока она откроется, и вошла следом за санитаркой с биксами. Реанимация — самое закрытое отделение. Причём закрытое всегда. Туда невозможно проскользнуть ни под каким предлогом, даже за взятку. Может быть, это везение, но я тихо шмыгнула в соседнюю кардиологию и по служебной лестнице прошла внутрь реанимационного отделения. Я увидела на двух соседних кроватях — маленькую девочку, которая с хрипом устало посмотрела на меня, и тебя, Маринка… Ты лежала у окна с трубкой, торчавшей и подключённой к аппарату: за тебя дышал «Сименс» — ярко-красный и не страшный. Это была ты со своими белыми кудряшками, я тебя узнала!.. — Маринка, просыпайся!.. Цепляйся за жизнь, Маринка! — я взяла твою холодную ладошку и потрясла её. И незамеченная, через минуту ушла… Ноги понесли меня на тот самый пустырь — в тот туалет, рядом с которым тебя нашли в то утро. Даже днём бывший рынок, через который редко кто ходил в старую часть города, представлял собой унылое зрелище… «А что же было той ночью?» — вглядывалась я в пастообразную стену с буквами «Ж» и «М». На грязном бетонном полу кучками сохли экскременты, заброшенный туалет всё ещё был посещаем. Смятые газеты, битое стекло, окурки и много подсолнечной шелухи… На земле валялись пустышка, которую обычно сосут младенцы, когда мамина грудь вне пределов досягаемости, и разбитая бутылка из-под сухого вина. И ещё две туфли в разных концах туалета — одна без каблука. Я подняла их, потом пустышку и пошла домой, солнце почти зашкалило за горизонт. — Дешёвая, — вертела я в руках пустышку, пока ехала в свой микрорайон. — Бутылка из-под «Сангрии»… Ты ведь покупала вино… В окно смотрел яркий и холодный лунный луч, пока я засыпала. Пустышка и бутылка высвечивались на подоконнике. Твои туфли я положила на стул у кровати. …Кто-то фонарём посветил мне в лицо, я зажмурилась, и через минуту — Маринка засмеялась и помахала мне рукой… как той самой ночью, когда мы с ней попрощались в начале Святой улицы. ПОЧЕМУ Я СНОВА ЭТО ВИЖУ? …Я продолжала идти за Маринкой, а не ехать, как ту ночь, в пустом автобусе в свой микрорайон. — Марин, Марина… — громко позвала я. — Маринка, стой! Но она уже входила в ночную продуктовую палатку у дороги. Она вбежала по ступенькам, пропустила кого-то и вошла… Из палатки вышла маленькая женщина со свёртком… Ребёнок! Завёрнутый, как кокон, и очень махонький на вид свёрток, там должен лежать месячный младенец… Я озадаченно взглянула… Стояла ночь, градусов пять, эта женщина была одна с грудным младенцем на дороге у магазина… У обочины с выключенными фарами стояла какая-то кособокая легковушка, в ней кто-то курил, рубиновый сигаретный огонёк светил со стороны водительского сиденья… Марина что-то покупала, показывая рукой продавщице… Я поискала глазами женщину с ребёнком и увидела её голосующей за деревом… Никто не останавливался, машины проезжали мимо. Я озадачилась ещё больше и попыталась войти внутрь палатки, Маринка увидит меня, и мы вместе пойдём с ней домой! Я буду сторожить её до самого утра! Я толкнула дверь, а она не поддалась, я взглянула — у меня не было рук!!! Это был всё-таки сон… Марина вышла и, помахивая пакетом, в двух шагах прошла мимо и быстро побежала к дому… Я за ней. И вдруг я в страхе проснулась!.. У моих ног на кровати сидел Длинный Коля. — Чего тебе? — крикнула я. — Ты знаешь, — сварливо проворчал Пылинкин и сплюнул. — Спроси, почему я умер, как собака!!! — Исчезни, гад!.. Я села на кровати и вдруг подумала, а как же я помогу Маринке?.. Нужно взять какое-то оружие — и потяжелей! Марина, ведь мы будем отбиваться?.. Сколько их было — один или два, ну тех, кто напал на тебя? Я в спешке обежала своё жилище, схватила кухонный нож и тяжёлую банку с зелёной краской и, кинув всё это в пакет, легла и намотала его на руку. Пока я снова заснула, прошло не меньше часа, но время как-то ужалось, и я увидела Маринку, правда, она шла не в сторону своего дома по ночной дороге, её красная куртка мелькала в середине пустыря — она почему-то бежала к туалету!!! Я рванулась за ней и вдруг услышала — крик! — Маринка! — крикнула я и снова проснулась… На моей кухне кто-то кидал кастрюли об пол! Пылинкин… бледный гость из прошлого!.. — Так что, не узнаешь?.. — брякнув сковородой о линолеум, склочно спросил Длинный. — Убью! — завопила я и вцепилась ему в воротник. Длинный стряхнул меня, как букашку, и говнистым шагом вышел через закрытую дверь. Но я снова заснула и оказалась на совершенно тёмном пустыре… Сзади торчала автобусная остановка, и горел жёлтым светом фонарь над палаткой… Впереди, через кучи арматуры темнел карточный домик туалета… Я, подвывая, бросилась туда… на моей руке болтался тяжёлый пакет с краской и кухонным ножом… Он обернулся, и я сначала не узнала его — скрученный галстук и бледное лицо, перечёркнутое злобой… Марину убивал не Чаплин, а другой — тактичный, заботливый и нежный… Максим… скандинав. Но сперва я увидела трещины в стенах, с пола поднималась та женщина… у неё не было живого места на лице — красном, опухшем и страшном. Рядом завёрнутый пищащий свёрток — ребёнок!.. Прямо на осколках и между экскрементами на грязном полу. Пока я ловила ртом воздух, женщина подхватила ребёнка и, шатаясь, вышла из туалета, а Максим, повернувшись, снова начал душить Маринку, она извивалась под ним и хрипела… Он не видел меня!.. Я закричала!.. Он не услышал меня! Я выхватила нож, которым ежедневно режу хлеб, размахнулась и воткнула ему прямо в позвоночник!.. Он даже не вздрогнул!.. А нож из моих рук упал и затерялся где-то в трещинах на полу… Марина кричала и вдруг затихла! Сладко и еле уловимо запахло кровью… Фонарь с дороги едва освещал разбитую внутренность туалета. Я размахнулась, и банка с краской опустилась на затылок Максима — светлый в темноте… Банка чпокнула и раскрылась — зелёная краска хлынула на его шею и потекла по спине!.. С улицы сквозь стекло на меня глядели два голубя и, продолжая греться на солнце, обсуждали особенности осенних холодов, — я проснулась!..